Темнело, и в сарае почти не осталось света, когда Джек сказал:
– Давай сыграем «Долину Красной реки».
– Вы уверены? – спросил я.
Он сердито зыркнул на меня.
– Просто делай, как я сказал.
И вот опять. Голубое небо резко превратилось в торнадо.
Он сделал большой глоток из бутылки и поставил ее на землю рядом со своим тюком. Поднял смычок, устроил скрипку под подбородком и кивнул мне.
Мы начали играть самую медленную и печальную мелодию за весь вечер. Эмми села прямо на земляной пол сарая, и Моз сел рядом с ней. Альберт стоял, прислонившись к стене. Я уже едва различал углы сарая, настолько слабым был свет. Но я видел лицо Джека, когда он играл. Его глаз был закрыт, но это не мешало слезам катиться по щеке. Когда он закончил, то долго молчал, не опуская скрипку. Наконец он открыл глаз и посмотрел на сидящую в полумраке Эмми.
– Тебе понравилось, Софи?
– Я Эммалин.
Это его встряхнуло.
– Проклятье, я знаю, что ты Эммалин.
На мгновение мне показалось, что он швырнет в нее скрипкой.
– Вечер окончен. – Он схватил дробовик, который все это время лежална тюке, и встал. – Возьми бутылку, девочка. А вы, парни, в амуничник. Быстро!
Эмми поспешила выполнить указание. Я убрал гармонику в карман и направлялся в амуничник, когда услышал глухой удар и развернулся. Джек и Эмми стояли, глядя на лежащую на боку бутылку, чье содержимое впитывалось в земляной пол.
– Проклятье! – взорвался Джек. – Проклятье, девочка! Посмотри, что ты наделала.
– Простите, – сказала Эмми. – Тут темно. Я не видела.
– Отговорки, – сказал он и схватил ее за руку. – Тебе придется за это ответить.
– Отпустите ее, – сказал Альберт.
– Заткнись, мальчик.
– Отпустите ее, – повторил Альберт, расправив плечи и загородив выход из сарая.
Джек отпустил Эмми, но только затем, чтобы взять дробовик обеими руками и направить ствол на Альберта.
– Отойди в сторону, мальчик.
– Пообещайте, что не обидите ее.
Я увидел, как Моз подвинулся к верстаку, где хранились инструменты. Джек тоже заметил это своим единственным глазом.
– Стой на месте, индеец.
Моз остановился. Но теперь я повернулся и пошел.
– Эй, Бак, куда это ты?
– В амуничник, как вы сказали.
Джек хмыкнул.
– Хоть один из вас знает, что хорошо для него.
В амуничнике я достал из-под сена револьвер и встал в дверном проеме. Думаю, Джек не видел, что я держу в дрожащих руках.
– Отойди, – приказал Джек Альберту. – Отойди, мальчик, или клянусь, ты умрешь раньше, чем пожалеешь о своем упрямстве.
– Эмми, – сказал я. – Отойди от него.
Джек перевел свой здоровый глаз на меня, что означало, что он не может следить за Эмми, и она быстро подбежала к Мозу, который встал между ней и дробовиком.
– Бунт, – сказал Джек. – Я приютил вас. Я вас кормил. И что вы делаете? Идете против меня. Все до одного.
– Мы уходим, – сказал Альберт.
– Черта с два, – сказал Джек.
И глядя на дробовик, я тоже подумал: «Черта с два».
– Не вынуждай меня, мальчик, – предупредил Джек. Он поднял дробовик и упер приклад в плечо. Они с Альбертом смотрели друг другу в глаза, и все вокруг замерло, даже звуки.
Мне хотелось крикнуть: «Альберт, отойди!» Потому что я знал, точно знал, что Джек исполнит свою угрозу. Было в нем что-то, какая-то чудовищная ярость. Я знал, к чему она может привести – я видел раскромсанный в лоскуты матрас на чердаке.
Я не думал. Просто нажал на спуск. Звук выстрела расколол вечер на миллион кусочков.
Эмми закричала, а Джек мешком свалился на пол сарая.
Каждую минуту мы теряем что-то… Секунда за секундой у нас отнимают жизни. Что стало прошлым, никогда не вернется.
Я убил Винсента ДиМарко, и это изменило во мне что-то, что нельзя исправить. Но если вы меня спросите, то я скажу вам, что никогда, ни разу не сожалел о его смерти. С Джеком было по-другому. Я знал, что живущая в нем ярость не его вина. Я видел другого Джека, Джека, который мне нравился и которого, кто знает, со временем и в других обстоятельствах я был бы счастлив назвать своим другом. Застрелить его было все равно что пристрелить животное, заразившееся бешенством. Это было необходимо. Но когда я нажал на спуск, я потерял частичку себя, нечто более важное, чем когда убил ДиМарко. Сейчас я думаю, что это была частичка моей души. И в следующее мгновение я тяжело осел на земляной пол сарая, охваченный сожалением.
Альберт склонился над Джеком, потом посмотрел на Моза и сказал:
– Похоже, прямо в сердце.
Он подошел ко мне, но я почти не почувствовал его руку на своем плече.
– Нам надо уходить, Оди.
Он помог мне подняться и вывел на улицу, где уже ждали Эмми и Моз. Эмми обняла меня и прижалась щекой к моей груди.
– Твое сердце, Оди. Оно бьется, как птичка в клетке.
Я увидел, как Моз показал Альберту: «Деньги?»
– Пропали, – сказал я, и мне показалось, что голос звучит отдельно от меня, как будто говорит кто-то другой.
Я рассказал им про наволочку в погребе, и Альберт с Мозом пошли в дом забрать ее. Силы снова оставили меня, и мне пришлось сесть в тускло освещенном дворе. Я посмотрел на свои руки, теперь пустые, и отрешенно подумал, что стало с револьвером.
Альберт с Мозом вышли из дома с наволочкой, флягой и одеялами, которые дал нам Вольц, а также одеждой, в которой была Эмми, когда мы впервые пришли сюда.
– Посмотрели везде, – сказал Альберт. – Денег не нашли. Может, он уже потратил их. Нам надо двигаться.
Под восходящей луной мы шли через сад, среди деревьев, за которыми ухаживали, по траве, которую косил Моз. Мы вложили – хоть и не надолго – часть себя в эту землю и то, что росло на ней, и я чувствовал родство с ней и вспомнил, как Джек, говоря о ней, назвал ее ласковой. Той ночью я совершил ужасный поступок, и, может быть, Джек тоже совершал ужасные поступки, но я понимал, что нельзя винить землю. Я попробовал сделать следующий шаг – почувствовать Бога там, вокруг меня, как чувствовал Джек. Но мое сердце не откликнулось. Я чувствовал только утрату, только пустоту.
Моз с Альбертом вытащили из кустов каноэ и спустили его на воду Гилеада. Я все еще был потрясен, и Эмми помогла мне забраться в каноэ и села передо мной. Моз прошел на нос, Альберт на корму, и мы отплыли. Я видел впереди речную гладь, молочно-белую в лунном свете. Я услышал всплеск, когда что-то тяжелое упало в воду рядом с кормой каноэ. Мне не надо было спрашивать, что именно выбросил Альберт.
И так мы двинулись дальше, навстречу, как я все слабее и слабее надеялся, новой жизни, которой я так отчаянно желал для нас.
Часть третьяНебеса
Глава двадцать первая
С высоты мудрости, приобретенной за много десятилетий, я смотрю на тех четверых детей, путешествующих по извилистой реке и не знающих, что их ждет. Даже по прошествии стольких лет я все равно болею и молюсь за них. Мы, прошлые, никогда не умираем. Мы разговариваем с ними, спорим с их решениями, которые, как мы знаем, принесут только несчастье, предлагаем утешение и надежду, несмотря на то что они не могут слышать. «Альберт, – шепчу я, – сохраняй ясность ума. Моз, будь сильным. Эмми, верь своим видениям. И, Оди, Оди, не бойся. Я здесь, терпеливо жду тебя на берегах Гилеада».
Прошло всего десять дней после нашего побега из Линкольнской школы, но они уже казались мне вечностью. Погода испортилась, и мы плыли под серым небом. Мы мало говорили и еще меньше ждали чего-то хорошего. Воспоминания о том, что мы оставили после себя – по большей части смерть и отчаяние, казались тяжким, тянущим на дно якорем, и поскольку мы не могли найти в себе сил грести, река несла нас вперед еле-еле.
На вторую ночь после побега от Джека мы разбили лагерь неподалеку от маленького городка, так что слышали музыку на танцах. Скрипки, гитары, аккордеон. Меня так и подмывало достать гармонику и заиграть, подхватить мелодии, которые, я знал, поднимали настроение собравшимся в ратуше. Я слышал мотивы «Американского легиона», «Ордена лосей», «Церковного прихода». Но за собой мы оставили мертвеца, и из-за страха, что нас обнаружат, Альберт запретил мне играть.
Под вечер он сходил в город и вернулся со свиной косточкой, на которой еще оставалось мясо, и кучкой картофельных и морковных очисток – все это он нашел завернутым в газету в мусорном баке позади кафе. Кроме этого, он вернулся с дырой на рубашке по милости рыскавшей возле мусорного бака костлявой дворняги, которая была такой же голодной, как и мы. Еда была так себе, к тому же львиную долю мы отдали Эмми. Оказалось, что мы попали в заголовки газеты, которую использовали как обертку, но, слава богу, не из-за того, что произошло на ферме Джека. Насколько мы могли сказать, о нашем последнем преступлении еще не узнали. Газета называлась «Манкейто Дейли Фри Пресс» и издавалась в городе на востоке, в той стороне, куда нас нес Гилеад. Заголовок был такой: «Кража и похищение ребенка! Теперь убийство?»
Альберт зачитал нам статью вслух. Тело Винсента ДиМарко нашли на дне карьера. Поскольку рядом с карьером обнаружили самогонный аппарат, то власти решили, что он принадлежал ДиМарко, и первоначально шериф Ворфорд полагал, что тот напился и свалился с обрыва. Но официальное вскрытие показало, что в крови ДиМарко не было алкоголя, к тому же ДиМарко пропал в ночь похищения и ограбления, и шериф начал подозревать убийство. Под конец статьи шел абзац про Билли Красного Рукава. Он гласил, что в результате обследования карьера после обнаружения тела ДиМарко было также найдено тело пропавшего индейского мальчика. И все. Никаких объяснений. Просто мертвый индейский ребенок.
– По крайней мере его семья больше не будет мучиться неизвестностью, – сказал я.
– Они повесили самогонный аппарат Вольца на ДиМарко, – заметил Альберт. – Наверное, Брикман придумал, чтобы сохранить руки чистыми.
– И не впутывать Вольца, – добавил я, испытывая огромное облегчение.