В мою руку скользнула ладошка: рядом со мной встала Эмми. Даже в темноте я видел, как горят ее глаза.
– Я хочу когда-нибудь вернуться сюда, Оди.
– Мы вернемся, – пообещал я.
Мы долго стояли, держась за руки, посреди этого чуда, и хотя желудок мой был пуст, сердце было полным.
На следующее утро, когда мы положили вещи в каноэ, брат посмотрел на запад и тихо присвистнул.
– Красное небо утром, – сказал он.
Небо вдоль всего западного горизонта выглядело как полоска воспаленной кожи. Моз с Альбертом гребли как сумасшедшие в попытках обогнать ненастье, но в последний раз они ели два дня назад, и это был сом, которым поделился с нами Форрест, так что они быстро устали. Тучи наползали медленно, но к вечеру они нас догнали. За спиной поднялся ветер, и перед самой грозой мы доплыли до места, где Гилеад сливался с широкой Миннесотой. Полил сильный дождь, но мы продолжали плыть, высматривая удобное место для причаливания. Наконец мы увидели длинную песчаную отмель, заросшую камышами. Мы вытащили и разгрузили каноэ. Моз с Альбертом прислонили его вверх дном к дереву на берегу и накрыли одним из одеял, и мы, мокрые и уставшие, сбились в кучку под ним.
Миннесота была широкой рекой, и в ней течение было сильнее, чем в Гилеаде. Мы смотрели, как огромные обломки деревьев проносятся мимо, только чтобы застрять в местах, где вода кружилась в бурных коричневых водоворотах. Мокрый, уставший, голодный и напуганный быстрой водой, я задумался о разумности плана Альберта добираться до Сент-Луиса по реке.
Дождь продолжался, а наше настроение продолжало ухудшаться. Я видел усталость на лицах друзей и сам ощущал ее всем телом. Даже шанс найти дом не радовал.
Настала ночь, дождь наконец перестал, и где-то в темноте заиграла музыка и зазвучал самый красивый голос, который я когда-либо слышал.
Глава двадцать третья
«Что это?» – показал Моз.
– Понятия не имею, – сказал Альберт.
– Ангел. – Выражение лица Эмми говорило, что она верит в это.
– Кто бы это ни был, у нее потрясающий голос, – сказал я. – И только послушайте эту трубу.
– Горн Гавриила, – сказала Эмми.
– Про это не знаю, но он явно знает свое дело. – Я повернулся к Альберту. – Надо посмотреть, как думаешь?
– Не всем сразу.
– Я не останусь, – сказал я.
– Я тоже хочу пойти, – сказала Эмми.
Моз показал: «Один за всех, и все за одного».
Альберт еще мгновение взвешивал варианты.
– Хорошо, – сказал он, сдаваясь. – Но мы должны быть осторожны. За наши головы дают пятьсот долларов. Тут даже ангел не устоит.
Мы покинули песчаную отмель, поднялись по пологому берегу и миновали узкую полосу деревьев. С другой стороны проходили железнодорожные пути, за ними широкий луг, а за лугом – город. Небо все еще было затянуто, и отражение городских огней делало низкие тучи похожими на дым над бушующим пламенем. В центре луга стоял огромный шатер в окружении палаток поменьше. Большой шатер был ярко освещен внутри, и по матерчатым стенам двигались тени. На лугу стояло много автомобилей.
– Цирк? – спросил я.
– Ты когда-нибудь слышал, чтобы цирковой оркестр играл религиозную музыку? – сказал Альберт. – Это собрание возрождения[25].
– Что такое возрождение? – спросила Эмми.
– Идем посмотрим. – Я двинулся вперед.
Альберт схватил меня за руку:
– Слишком рискованно.
С запада подул легкий ветерок. В мокрой одежде нам стало холодно. Эмми обняла себя и задрожала.
Моз показал: «Эмми замерзла и промокла. Шатер – укрытие».
– Она во всех газетах, – сказал Альберт. – Кто-нибудь может узнать ее. Ночной Ястреб узнал.
Я понюхал воздух:
– Чувствуете?
– Еда, – сказала Эмми.
– Хорошая еда, – сказал я. – Клянусь, запах идет из того большого шатра.
Моз рьяно жестикулировал: «На этих собраниях кормят?»
– Не знаю, – сказал Альберт.
– Альберт, пожалуйста. – Эмми посмотрела на него умоляющими глазами. – Я ледяная. И очень хочу есть.
Эмми надела кепку, которую выдал ей Альберт.
– Опусти козырек пониже, – сказал я. Она послушалась. – Вот, Альберт. Ее лица почти не видно.
Брат уступил.
– Мы с Мозом пойдем первыми. Если все в порядке, подадим знак.
Пока мы шли через луг, в большом шатре вновь заиграла музыка. Я узнал гимн, который слышал на службах, проводимых Брикманами в спортивном зале Линкольнской школы – «Повелитель всей надежды». Прекрасный ангельский голос вознесся над остальными голосами и музыкальными инструментами. Этот голос обращался к глубинной человеческой тоске, живущей не только в тех, кто уже был внутри шатра, но и во мне тоже. Мы с Эмми остались ждать у входа, пока Альберт с Мозом отправились на разведку. Музыка кончилась, и я услышал, как заговорила женщина. Появился Моз и дал нам знак заходить.
Внутри шатер освещали электрические лампочки, висящие на столбах. Скамьи стояли рядами, оставляя по центру проход, который вел к помосту, на котором стояло пианино, а за ним складные стулья, на которых сидели несколько музыкантов со своими инструментами. Над помостом висела растяжка с надписью «Исцеляющий крестовый поход “Меч Гидеона”». В центре помоста стояла женщина. У нее были длинные гладкие волосы цвета лисьего меха, и она носила просторный белый балахон, длинный подол которого тянулся за ней шлейфом. Шатер был заполнен чуть больше половины, в основном пожилыми мужчинами и женщинами, одетыми не лучше, чем мы сами. Тут и там мелькали дети, так что мы не выделялись. Альберт с Мозом сидели рядом на скамье слева от центрального прохода. Мы с Эмми сели с другой стороны. В шатре было тепло, но Эмми прижалась ко мне, и я чувствовал, как она дрожит. Сильно пахло едой – куриный суп, решил я, – но я нигде его не видел.
– …и поэтому мы боимся, – говорила женщина в белом балахоне. – Боимся голода, боимся лишений, боимся сегодняшнего дня и боимся, что завтра будет не лучше, а то и хуже. В эти темные дни мы ужасно боимся потерять работу, дома, боимся, что наши семьи разлучатся. Мы неохотно открываем дверь постучавшему: вдруг там поджидает дьявол с взысканием по закладной в руке. Мы падаем на колени и молимся Господу об избавлении от всех этих горестей. Мы смотрим в небеса, надеясь увидеть знак, что будет лучше.
Она стояла в центре помоста, под яркими огнями, ее длинные волосы были похожи на поток мерцающих углей, балахон – на чистый снег, ее глаза были такими ясными, что даже из дальнего конца шатра они казались молодыми зелеными листочками ивы. Она широко раскинула руки, и ткань ее балахона распахнулась, как будто у нее вдруг выросли крылья. На помост поднялся мужчина и вручил ей деревянный крест почти с нее высотой. Она взяла его в руки и высоко подняла, и свет в шатре потускнел, пока не осталась только одна лампочка, за ее спиной. Она с крестом отбрасывала длинную тень на все скамьи и сидящих на них людей.
– Знак уже был дан нам! – воскликнула она красивым голосом, как у соловья. – Это обет, пропитанный кровью, произнесенный в агонии и с любовью. Отец, прости им. – Она подняла крест выше и провозгласила: – Отец, прости им. – Она опустила крест и вместе с этим понизила голос и произнесла мягко и мелодично: – Отец, прости им. Братья и сестры, Господь так любил мир, что отдал своего драгоценного единственного сына, чтобы спасти нас. Этот Бог никогда не отвернется от вас. В самые темные времена, даже когда в дверь стучится Сатана, Бог рядом с вами. Даже когда вы уверены, что так глубоко погрязли в грехе, что потеряны для него, Господь с вами, и он прощает ваши грехи. Он просит только, чтобы вы верили в него всем сердцем, всем разумом и всей душой.
Она улыбнулась чудной улыбкой, и Эмми отлипла от меня и подалась вперед, словно притянутая мощным невидимым ветром.
Мужчина в первых рядах встал и крикнул:
– Сестра Ив, нам нужен знак! Прошу, подайте нам знак, сейчас, сегодня.
– Я не могу дать тебе знак, брат. Это исходит только от Бога.
– Но проходит и через вас, сестра Ив, я знаю. Я видел. Исцелите моего сына, сестра. Прошу, исцелите моего сына.
Мужчина поднял мальчика, который выглядел не старше меня. Мальчик был горбат и сгибался почти пополам, так что едва мог поднять голову.
– Мой сын Сайрус родился с дьяволом на спине. Он всю жизнь такой. Я слышал, что вы изгоняете дьявола из людей, сестра Ив. Умоляю, изгоните дьявола из моего мальчика.
На лице женщины отразилось глубокое сострадание. Она отдала крест мужчине, который его принес, и раскрыла объятия перед горбатым мальчиком.
– Приведите его ко мне.
Было больно смотреть, как мальчик поднимается по ступенькам на сцену. Отец помогал ему, и когда они оба оказались перед сестрой Ив, мальчик стоял, но по-прежнему ужасно искривившись, ему явно было больно поднять глаза на нее. Она опустилась на колени, чтобы их лица оказались на одном уровне.
– Сайрус, ты веришь в Бога?
– Да, мэм, – услышал я его ответ. – Верю.
– Ты веришь, что Бог любит тебя?
– Да, мэм. Верю.
– И ты веришь, что Бог может тебя исцелить?
– Я хочу в это верить, мэм.
Я слышал слезы в его голосе, и хотя он стоял ко мне спиной и я не видел его лица, я был уверен, что по нему потоком катятся слезы.
– Верь, Сайрус. Верь всем сердцем и душой. – Сестра Ив положила ладони на его уродливую спину, и белоснежные складки ее балахона упали на его плечи. Она подняла глаза к полотняному потолку шатра. – Во имя Господа, чье божественное дыхание наполняет нас жизнью, во имя Господа, который кует наши сердца на наковальне своей любви, во имя Господа, по чьей безграничной милости исцеляются хромые и немощные, я прошу избавить этого мальчика от недуга. Избавь его тело, избавь его кости, избавь все его существо от всего дурного и дай этому ребенку способность снова ходить прямо. Именем нашего Господа, позволь ему быть целым.
И вот те раз искалеченный мальчик начал выпрямляться. Словно расправляющийся листок. Я мог поклясться, что слышал хруст каждого позвонка, пока его позвоночник выпрямлялся. Он встал во весь рост, и свет снова зажегся, и мальчик повернулся ко всем нам, сидящим на скамьях, и я увидел, что был прав. По его щекам катился водопад слез. Его отец тоже плакал и обнял его.