Альберт преувеличенно вздохнул и закатил глаза.
– Ладно. Ты можешь пойти в город, ненадолго, потом мы отплываем, хорошо?
– О да, – сказала она, и ее поведение моментально изменилось.
Эмоции Эмми всегда были настоящими и искренними, но я знал, что она провела Альберта. Не знаю, хорошо это или плохо, но я решил, что в сложившихся обстоятельствах это, скорее всего, неизбежно. Нельзя водиться с преступниками и самому не стать немного таким.
– Мне надо много чего достать, и я не знаю, куда меня занесет. Может, мне придется сразиться с еще одной голодной собакой, так что лучше тебе со мной не ходить. И ты не можешь идти одна. – Он посмотрел на Моза и на меня и быстро принял решение. – Оди, ты пойдешь с ней. Следи, чтобы ее кепка была низко надвинута. Если вас заметит кто-нибудь из вчерашнего похода, не будет странно, что вы вместе. Если кто спросит, вы братья, ясно?
Я улыбнулся Эмми.
– Я всегда хотел младшего братика.
Моз показал: «А я?»
– Кому-то надо остаться с каноэ, – сказал Альберт. – Кроме того, ты индеец и немой. Если кто-то попытается с тобой заговорить, тебя запомнят, а нам надо оставаться незамеченными.
Я видел, что это уязвило Моза, но он скрепя сердце признал, что Альберт прав.
– Я пойду первым, – сказал брат. – Вы подождите немного и идите следом.
Альберт поднялся по берегу и исчез за деревьями.
Моз сел на землю, взял камень и бросил в реку.
– Злишься? – спросил я.
«Ненавижу быть индейцем», – показал он.
Я вручил Эмми кепку, взял ее за руку, и мы стали подниматься на берег.
Мы быстро узнали, что город назывался Нью-Бремен. Центр города был построен вокруг площади, на которой стояло большое здание суда. Мы прогуливались по тротуарам, стояли в тени зеленых навесов, смотрели в витрины магазинов. Я нервничал, оттого что мы были на виду, но мы шли медленно, никто нас вроде не замечал. Эмми была в восторге. Мы прошли мимо аптеки «Рексол», за которой находилась кондитерская.
– Жалко, мы не можем принести Мозу лакрицы, – сказала Эмми, разглядывая сладости внутри. Мы все знали, как Моз любит лакрицу.
Мы сидели на скамейке рядом с маленькой кондитерской и смотрели, как по площади проезжают автомобили, люди входят и выходят из магазинов. Нью-Бремен был намного больше Линкольна, улицы и тротуары гораздо многолюднее. Стайка мальчишек с бейсбольными перчатками и битами пересекла площадь и скрылась за зданием суда, направляясь куда-то к бейсбольному полю.
– Мы могли бы жить здесь, – сказала Эмми.
– Хороший город, – признал я. – Но мы направляемся в Сент-Луис.
– Там хорошо?
Правда состояла в том, что мы направлялись в большой город, который я почти не помнил, искать женщину, которую я едва знал, а ее адрес не знал вовсе. Но это был шанс обрести семью, наш единственный шанс, и он был намного лучше всего, что мы оставили позади.
– Там очень хорошо, – сказал я.
Дверь аптеки открылась, и оттуда, смеясь, вышли двое. Я сразу же узнал сестру Ив. Вместо ковбойской одежды или белого балахона на ней были зеленое платье с золотыми рюшами на воротнике и модная золотистая шляпка вроде тех, что я видел в журналах. Туфельки с тоненькими ремешками на щиколотках сочетались со шляпкой. С ней был трубач. На нем были белый костюм и белая соломенная шляпа. Он шагнул на тротуар, убирая в карман пиджака пару толстых сигар.
Они повернули в нашу сторону, и взгляд сестры Ив упал на нас. Она сразу улыбнулась.
– Привет. Я видела вас двоих вчера вечером. Вам понравился суп?
– Да, мэм, – сказал я. – Было вкусно.
– А тебе? – Она наклонилась к Эмми.
– Угу, – сказала Эмми.
Я хотел пихнуть ее, напомнить опустить козырек кепки пониже, но она подняла улыбающееся личико к сестре Ив.
Та перевела зеленые, как весенняя листва, глаза с Эмми на меня и обратно на Эмми.
– Вы тут одни?
– Да, мэм, – сказал я.
– Вчера вечером вы тоже были одни. Где ваша мама?
– Умерла, – ответил я за двоих.
– А папа?
– Тоже.
– Ох, бедняжки.
Она села рядом с нами. Трубач с расстроенным видом скрестил руки на груди и прислонился к витрине аптеки.
– Как тебя зовут?
– Бак, – сказал я. – Как Бак Джонс.
– Ковбой, – улыбнулась она. – А тебя? – спросила она у Эмми.
Я попытался ответить, но Эмми меня опередила и выпалила правду:
– Эмми.
– Эммет, – быстро сказал я. – Но мы зовем его Эмми. Он мой брат.
– Кто о вас заботится?
– Мы сами о себе заботимся.
– Только вдвоем?
– Только вдвоем.
Она протянула руку, достала из кармана рубашки губную гармонику и проницательно посмотрела на меня.
– Ты хорошо играешь. Я слышала тебя на лугу вчера ночью. – Она положила гармонику обратно и пристально всмотрелась в лицо Эмми. – Дай мне руку, солнышко.
Она взяла маленькую ладошку Эмми в свою и закрыла глаза. Когда ее веки снова открылись, она смотрела на Эмми, как будто знала ее всегда.
– Ты многое потерял, но я вижу, что взамен тебе было дано нечто удивительное. Я хочу, чтобы сегодня вечером вы вернулись на собрание. У меня будет для вас кое-что особенное. – Она сосредоточилась на мне, будто я был ответственным. – Обещаешь?
Ветра не было, но мне показалось, будто от сестры Ив пахнуло свежестью. В своем белом балахоне вчера, с длинными лисьими волосами, она казалась прекраснее ангела. Теперь я видел, что ее щеки покрыты веснушками, совсем как у Альберта, а слева, прямо возле уха, проходит уродливый шрам, частично скрытый длинными волосами. Она смотрела мне в глаза. Я не мог отвести взгляд. Не потому, что ее глаза были удивительно ясными и освежали, словно мята. Мне казалось, что я смотрю в глубину, которая может затянуть меня в один миг, но такую соблазнительную, что хотелось самому нырнуть в нее.
– Обещаю, – услышал я свой голос.
Трубач посмотрел на часы.
– Иви, детка, нам пора бежать.
– Сначала конфеты, Сид, – сказала она. – Какие хотите?
– Лимонные леденцы, – тут же ответила Эмми.
– Бак?
Я подумал про Моза и сказал:
– Лакричные, пожалуйста.
Сестра Ив посмотрела на Сида, который закатил глаза, но тем не менее вошел в кондитерскую и вышел с конфетами.
– Увидимся вечером, Бак, – сказала сестра Ив. Она понимающе улыбнулась Эмми. – А ты будь хорошим… мальчиком.
Она встала и ушла за руку с трубачом.
Как только они ушли, я повернулся к Эмми и сказал как можно строже:
– Нельзя говорить всем свое настоящее имя.
– Все будет хорошо, – сказала она, как будто знала что-то, чего не знал я. – Ей можно доверять.
Я посмотрел на удаляющуюся сестру Ив. Не знаю почему, но я верил, что Эмми права.
Глава двадцать пятая
– Нет, – сказал Альберт. – Категорически нет.
– Я ей пообещал, – возразил я.
– Подумаешь. Мы уплываем. Сейчас же.
Когда мы вернулись к реке, Альберт с Мозом уже сложили все вещи в каноэ. Моз все еще дулся из-за того, что не смог пойти в город, но лакрица его немного приободрила. Близился полдень, и он ел свое лакомство в тени дерева на берегу, пока мы с Альбертом вели сражение. Эмми, моя маленькая союзница, стояла рядом со мной.
– Еще одна ночь, Альберт. Какой от этого вред? И сестра Ив сказала, что у нее есть для нас что-то особенное.
– Да, наручники.
– Она не такая. Я вижу.
– Что, если ты ошибаешься?
– Он не ошибается, Альберт, – сказала Эмми. – Сестра Ив хорошая. Она нас не сдаст.
Моз засмеялся и показал: «Сдаст? Эмми, ты говоришь как гангстер».
– Мы уплываем, и точка.
Альберт повернулся к каноэ.
– Кто умер и сделал тебя Богом? – крикнул я ему в спину.
Он развернулся:
– Хочешь остаться? Хорошо. Оставайся. А мы уплываем.
Моз не покинул тенек, а Эмми придвинулась еще ближе к моему боку.
– Как насчет голосования? – спросил я.
– Голосования?
Альберт произнес это, как будто это какое-то ругательство.
– У нас демократия, нет? Давайте проголосуем. Большинство побеждает. Кто хочет остаться? Поднимите руку.
Я поднял руку, Эмми тоже. Альберт сердито глянул на Моза, который не торопился отдать свой голос. Лениво он поднял руку.
– Хорошо, – сказал Альберт. – Я буду навещать вас в исправительном доме.
Он протопал к каноэ и сделал вид, что собирается залезть в него. Это все было напоказ. Я знал своего брата и знал, что он никогда нас не бросит. Он постоял у широких коричневых вод Миннесоты и покачал головой.
– Попомните мои слова: мы об этом еще пожалеем.
В сумерках мы поднялись от реки к шатру. Автомобилей на лугу оказалось намного больше, чем вчера. Большинство скамей в шатре уже было занято. Я рассудил, что это результат распространившейся молвы о мальчике, чей кривой позвоночник выпрямился после целительного прикосновения сестры Ив. В первом ряду сидел молодой человек, который вчера вел себя по-скотски и которого приручила сестра Ив. Альберт и Моз сели позади нас с Эмми, которая была в своей кепке. Ночь выдалась жаркой и влажной. Рядом со мной сидел огромный взъерошенный мужчина, похожий на медведя. Судя по запаху, он только что чистил конюшни. Он был с женщиной, которая тяжело привалилась к нему, закрыв глаза. «Спит», – подумал я. Но ей станет не до сна, как только сестра Ив выйдет на сцену.
Неожиданно Эмми прошептала:
– У тебя с собой гармоника?
– На месте.
Я достал ее из кармана рубашки.
– Ты умеешь играть «Прекрасную мечтательницу»?
– Конечно. А что?
Она не успела ответить, вошли музыканты и заняли свои места на помосте. Трубач встал и воскликнул:
– Восславьте Господа, братья и сестры! Восславьте Господа!
Сестра Ив вошла в шатер через вход, где раздавали суп, в своем белом балахоне, волосы рыжими ручейками струились по плечам. Она вышла на середину сцены и развела руки, и снова показалось, будто у нее есть крылья.
– Иисус сказал: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей»[29]