– Вы поели? – спросил Альберт.
– Как короли! – с восторгом ответила Эмми.
– Как суп? – спросил я.
Мы с ними не разговаривали с тех пор, как разделились перед входом в шатер. Уиллис со своим дробовиком положил конец собранию. Бывший среди присутствующих помощник шерифа подключил еще пару мужчин, и они выволокли рыдающего медведя вон. Кто-то положил тело его жены в кузов пикапа и повез в морг. Сестра Ив пригласила всех к столу на суп с хлебом, потом нашла нас с Эмми.
Моз похлопал себя по животу и показал: «В жизни не ел вкуснее».
Эмми села около костра и выпалила:
– Сестра Ив хочет, чтобы мы жили с ней.
– Мы плывем в Сент-Луис, – сказал Альберт.
– Она тоже едет в Сент-Луис, – сказал я. – Де-Мойн, потом Канзас, а потом Сент-Луис.
– Она привлекает толпы. Толпа – последнее, что нам нужно. Рано или поздно кто-нибудь заметит Эмми.
– Мы можем быть осторожными.
– Осторожные мы сейчас. Нам никак нельзя связываться с цирком возрождения.
– Это исцеляющий крестовый поход, – настаивал я.
– Называй это как хочешь, нам надо держаться от него подальше.
Если бы глубоко в душе я не понимал, что он прав, я бы настоял на голосовании. Эмми, кажется, было все равно, и она уже клевала носом.
– Это была хорошая мечта, – сказал я больше сам себе.
После того как мы легли, я не спал, глядя в усеянное звездами ночное небо. Я слушал песни лягушек в камышах и думал про музыкантов, которые аккомпанировали сестре Ив, и представлял, каково играть вместе с ними на губной гармонике. Те разы, когда мне удавалось сыграть с кем-то, с мисс Стрэттон и Джеком, казались мне волшебством, когда одно сердце зовет, а другое откликается.
– Забудь, Оди, – тихо сказал Альберт.
– Она была добра. Может, мы были бы счастливы.
– Она мошенница.
– Откуда ты знаешь?
– Те люди, которые исцелились, они подсадные утки.
– Только не сегодняшний гризли.
– Ты видел, чтобы он исцелился? Если бы ты ее не спас, она осталась бы без башки.
Я повернулся, пытаясь разглядеть лицо брата. О чем он мечтал? Я мечтал стать музыкантом или писателем, потому что за это платят и мне нравилось этим заниматься. Что любил Альберт? Что отзывалось в его сердце? Я удивился, что не знал ответа на эти вопросы.
– Оди, все, что выглядит слишком хорошо, чтобы быть правдой, наверняка мошенничество, – сказал он немного грустно. – Если присмотреться к этой сестре Ив, обязательно обнаружишь что-нибудь дурно пахнущее.
Альберт повернулся ко мне спиной.
Проснувшись следующим утром, я обнаружил изумительное зрелище: на песчаной отмели у костра рядом с Альбертом и Мозом сидела сестра Ив. Она была одета по-ковбойски и, похоже, прекрасно вписывалась в суровый пейзаж вокруг. Костер потрескивал, Альберт с сестрой Ив тихо беседовали. Когда к ним присоединялся Моз, Альберт переводил ей его жесты. Я сел, сполз с одеяла и босиком подошел к компании.
– Доброе утро, Бак, – улыбнулась мне сестра Ив. – Или я должна сказать Оди?
– Что вы здесь делаете?
– Решила прийти попрощаться. И встретила этих двух бандитов.
Альберт и Моз, которые, похоже, чувствовали себя спокойно в ее обществе, усмехнулись такой шутливой характеристике. Мне на ум сразу пришел молодой человек, чьего внутреннего зверя приручила сестра Ив. Похоже, ее волшебство подействовало и на моих спутников.
– Я убедила твоего брата и Моза в том, что вам будет гораздо безопаснее путешествовать со мной, чем пытаться добраться до Сент-Луиса по рекам. – Она подняла белый пакет. – Хочешь?
Внутри были пончики. Большие, совершенные, глазированные, пончики, от которых текли слюнки.
– Садись, – сказала она.
Я устроился на песке и съел пончик. Не помню, чтобы пробовал что-нибудь настолько вкусное, мягкое, сладкое.
– Расклад такой, – сказала она и развела руки, одновременно объясняя и приглашая. – Я наняла Моза и твоего брата помогать с походом, по крайней мере пока мы не доставим вас в Сент-Луис. Я поселю их с остальными. Вы с Эмми будете жить со мной в «Морроу Хаус». Будем говорить всем, что вы с Эмми мои племянники. Я дам ей пару своих соломенных шляп с широкими полями. Они гораздо симпатичнее этой кепки, но они все равно хорошо скроют ее лицо.
– Вы знаете, кто она? Откуда?
– Неважно. Важно уберечь вас и доставить туда, куда вы хотели. Я могу это сделать.
– Как сказал трубач, это может доставить вам проблемы.
– Сид вечно беспокоится. Я всю жизнь увиливаю от проблем.
Я взглянул на Альберта.
– Ты правда не против?
Альберт пожал плечами:
– Она меня убедила.
Я посмотрел на Моза, тот улыбнулся и показал: «Пончики каждый день».
– Что скажешь, Оди? – Ее лицо было серьезным, а голос глубоко призывным. – Ты в деле?
Я слопал остатки пончика и был готов заглотить все, что скажет мне сестра Ив.
– Черт, да.
– Хочешь разбудить Эмми и спросить у нее?
Эмми все еще крепко спала, свернувшись на одеяле. Я тихонько потряс ее. Она перекатилась на спину и чуть-чуть приоткрыла глаза.
– Эмми, ты проснулась?
Она издала звук, совсем тихий, но мне его было достаточно, чтобы понять, что она меня слышит.
– Похоже, мы пока поживем с сестрой Ив.
Она сонно моргнула.
– Я знала, – сказала она, повернулась на бок и снова заснула.
Глава двадцать седьмая
Я не принимал душ с того дня, как мы сбежали из Линкольнской школы. Стоять под потоком чистой горячей воды было все равно что оказаться в раю. Сестра Ив купила нам новую одежду и отдала наши старые вещи в стирку, и мы влились в жизнь бродячего христианского исцеляющего шоу.
Нам с Эмми выделили спальню в комнатах, которые снимала сестра Ив в «Морроу Хаус». Чтобы окружающие не заподозрили нашу связь, Альберт с Мозом выждали еще день в лагере у реки. Когда они присоединились к труппе, им предоставили койки в общей мужской палатке. Женщины занимали еще одну палатку. У всех было по крайней мере одно дело, но большинство совмещали несколько обязанностей.
Моза определили в кухонную палатку, помогать готовить еду, которую подавали после каждого собрания, а также еду для всех, кто путешествовал с сестрой Ив – таких была почти дюжина. Поваром был крупный мужчина, лысый, как колено, с вытатуированной на правом предплечье русалкой с обнаженной грудью. Он называл себя Димитрий, хотя, как у всех, кто путешествовал с сестрой Ив, скорее всего, это имя было ненастоящим. Он говорил с сильным греческим акцентом, и Моз полюбил его. Димитрий хорошо понимал простые жесты, которыми пользовался Моз при общении, и ручался, что не знал лучшего работника.
Альберт трудился с разнорабочими, большинство из которых также являлись музыкантами. За короткое время с помощью своей технической сноровки и способности сварганить из подручных материалов что угодно он заработал их уважение. Они начали называть его Профессор, потому что он обладал общими знаниями почти обо всем.
Уискер, пианист, взял меня под крыло. Он был худым, его руки и ноги походили на коктейльные соломинки, а кожа напоминала цветом мелассу. Он был стар, во всяком случае так мне казалось тогда, может лет пятидесяти, с вечно усталыми глазами. Он учил меня музыке в той области, на которую у мисс Стрэттон никогда не было времени. Я умел читать ноты с листа, но никогда не играл в музыкальном коллективе. Уискер учил меня играть синхронно, слушать другие инструменты и чувствовать то, что он называл «благородным пузырем». Это момент, когда все ноты всех музыкантов непринужденно сливаются друг с другом, и музыкальное произведение приобретает такое прекрасное звучание, что захватывает дух и у исполнителя, и у слушателя, унося их ввысь.
– Как в пузыре, – сказал я.
– Именно, – сказал он и улыбнулся, показывая потемневшие от табака зубы. Он сделал глоток из всегда стоявшего на пианино стакана, наполненного на два пальца контрабандным виски, который, кажется, никогда не уменьшался в объеме, сколько бы Уискер к нему ни прикладывался.
– Такое происходит не всегда, Бак, но когда получается, это словно Господь поднимает тебя на своей ладони.
Его настоящее имя было Грегори, но все, включая его самого, звали его Уискер.
– Матушка говаривала, что я был таким худеньким, что мог спрятаться за кошачьими усами[30]. Так и пристало.
Остальные музыканты вели себя дружелюбно и приветливо, но я видел, что Сид, трубач, был мне совсем не рад. Я думал, это просто из-за опасности, которой, по его мнению, может подвергнуться поход из-за нас, но Уискер подсказал мне другое объяснение:
– Он ревнует.
Мы обедали за одним из длинных столов, на которых по вечерам разливали суп и выдавали хлеб.
– Ревнует ко мне? Почему?
– В тебе есть что-то врожденное, что-то особенное, что выходит через твою гармонику, чему невозможно ни научить, ни научиться. Может, это сделает из тебя музыканта, может что-то другое. Кто знает? Но оно есть. К тому же ты очень нравишься сестре Ив. Ты ее племянник, ее семья. Это дает тебе преимущество над Сидом. Этот пижон ненавидит, когда сестра Ив слишком много внимания уделяет кому-то другому.
Я мало что знал о прошлом Уискера, никто особо не распространялся о своем прошлом, так что мы легко нашли общий язык. Он рассказал, что происходит из семьи издольщиков из Техаса, и с детства больше всего хотел сбежать с хлопковых плантаций.
– Тяжкий труд на твердой, плоской как блин земле, – говорил он. – Ничего тяжелее в жизни не видел, чем собирать хлопок.
Я спросил про его семью, и он сказал, что не виделся с ними больше двадцати лет.
– Вы скучаете по ним?
– У меня новая семья, – сказал он и обвел руками шатер.
Собрания начинались в сумерках, и через пару дней я уже играл с музыкантами на сцене. Сестра Ив проповедовала, а мы поддерживали ее музыкой, окрыляющей душу. Питающие надежду возносили свои голоса в знакомых мелодиях госпел. В конце все лампы, кроме одной, прямо над сестрой Ив, гасли, и слепые, убогие и калеки приходили и вставали перед ней на колени, умоляя о целительном прикосновении. Они не уходили разочарованными. Даже если ослепшим глазам не возвращалось зрение, если кривая нога не выпрямлялась, казалось, самим своим сочувствием сестра Ив давала им надежду.