– Пауэлл, – сказала Мамаша Бил, – у Бака могут быть другие планы.
– Нет, мэм, – сказал я. – Я помогу.
Но эта затея была обречена с самого начала. Спустя пару часов и множество ругательств, которыми бы гордился любой сапожник, он сдался. Детали мотора валялись на земле, и я подумал, что если раньше и был шанс починить грузовик, то теперь он упущен. Мистер Шофилд посмотрел на результаты наших трудов, покачал головой и сказал:
– Мне надо выпить.
Не сказав ни слова своей семье, он ушел под деревья.
– Мэйбет, – сказала миссис Шофилд.
– Я поняла, мама.
Мэйбет двинулась следом за ним.
– Могу я помочь? – предложил я.
Миссис Шофилд кивнула.
Мы пошли вместе, и скоро Мэйбет взяла меня за руку. Мне еще только предстояло найти свою семью, но я больше не чувствовал себя одиноким.
Глава сороковая
В Хоперсвилле жизнь кипела. Может, лачуги тут и были временными, но их обитатели были настоящими и полными жизни. Большинство жителей этого городка составляли одинокие мужчины, но было много семей, и детский смех здесь несколько отличался от того, который можно услышать в более спокойном месте.
Мы с Мэйбет на расстоянии шли за ее отцом. Он обогнул возвышавшийся над Хоперсвиллем каменистый, поросший деревьями холм и пошел по железнодорожным путям в Манкейто. Было ясно, что он хорошо знает дорогу. Мы не разговаривали, но я чувствовал исходящую от Мэйбет глубокую печаль, когда она смотрела на сутулую фигуру отца. На пересечении путей с грунтовкой он повернул направо и, пройдя еще сотню ярдов, скрылся в месте, которое было мне хорошо известно. Многие назвали бы его «тихий» бар, но мой папа всегда называл их «слепые свиньи» – не спрашивайте почему. Мы с Альбертом сопровождали его в десятки подобных мест, куда он доставлял контрабандный алкоголь. Если мистер Шофилд был тем, о ком я подумал, то он не выйдет еще долго.
Мэйбет стояла в лучах утреннего солнца и смотрела на запущенную обочину.
– Я не понимаю.
– Мой папа говорил, что у некоторых это что-то вроде болезни, – сказал я. – Они не могут без выпивки.
– Из-за этого на самом деле мы и потеряли ферму, – сказала она. – Он винит погоду. Он винит банки. Он винит все и всех, кроме себя.
Теперь в ее словах звучал гнев, печаль улетучилась.
– Он нескоро выйдет, – сказал я. – У меня есть дела в городе. Хочешь пойти?
В Манкейто я нашел газетный киоск и проверил утреннюю газету. Я рассудил, если власти схватили мою семью, то это попадет в заголовки. Но там ничего не было. Это не особенно уменьшило мое беспокойство. Я спросил про службу шерифа, и меня направили в здание окружного суда, внушительное строение с высокой часовой башней, на верху которой стояла огромная статуя, олицетворяющая правосудие, – женщина с завязанными глазами и весами в руках.
Пока я занимался делом, Мэйбет была терпелива и не задавала вопросов. Но теперь она сказала:
– Что мы здесь делаем?
У дорожки, ведущей к ступеням здания суда, стояла каменная скамья. Мы сели, и я пристально посмотрел ей в глаза.
– Я могу тебе доверять?
В ответ она подалась ко мне и поцеловала в губы, на этот раз долго.
Я назвал ей свое настоящее имя и рассказал про все, что произошло за последние несколько недель, все, за исключением убийств. Как сказать девочке, которую любишь, что ты хладнокровный убийца?
– Ты думаешь, они там?
– Если их забрала полиция, то возможно.
– Ты что, собираешься просто войти и спросить?
– Не уверен.
– Тебя будут искать, да?
– В газетах не было моего имени, так что может быть и нет.
– Ты можешь выдать себя расспросами.
Вероятно, она была права, и я сидел, уставившись на рельефный камень, не зная, как получить ответы, не вызвав подозрений.
– Я могу спросить, – сказала она.
И мне снова захотелось ее поцеловать. Что я и сделал.
– Это может быть опасно. У тебя могут быть большие проблемы.
– Я хочу помочь. – Она встала и улыбнулась мне. – Не волнуйся, я вернусь.
Она подошла к зданию суда, поднялась по ступенькам, и этот огромный зал правосудия поглотил ее.
Ждать пришлось долго, почти полчаса, если верить часам на башне. Я был уверен, что с ней что-то случилось, она задала не тот вопрос не тем людям, и теперь вместе с моей семьей оказалась пленницей. И это я виноват. Я смотрел на эту каменную крепость и не видел ни одной причины оставаться на свободе. Я встал и прошагал по тротуару, поднялся по ступенькам и уже потянулся к двери, как на вышла Мэйбет.
Она взяла меня под руку, и мы вернулись на каменную скамью.
– Я поговорила с женщиной, которая работает на полицию, но сама не полицейский, – заговорщически сказала Мэйбет. – Она печатает на машинке и все такое. Происходит что-то крупное. Она назвала это облавой. Но это все, что мне удалось из нее вытянуть. Ничего про твою семью. – Страх на ее лице был отражением моего. – Это на тебя облава?
«Облава», – подумал я и пришел к выводу, что мой самый страшный кошмар воплотился в жизнь. Они схватили Альберта, Моза и Эмми и теперь ищут меня.
– Думаю, да.
– Что будешь делать?
– Я не могу бросить свою семью. Я должен их вытащить.
– Как?
– Не знаю. Надо подумать. Давай пройдемся.
Не знаю, сколько мы ходили по улицам Манкейто. Мэйбет молча шла рядом. Я ломал голову, пытаясь придумать, как вытащить свою семью, но всегда приходил к тому, что я никто и у меня ничего нет.
– Мне пора возвращаться, – наконец сказала Мэйбет. – Мама и Мамаша Бил будут беспокоиться. Идем, Оди.
– Бак! – рявкнул я. – Теперь меня зовут Бак.
От резкости в моем голосе она шагнула назад. Но не ушла, а взяла меня за руку.
– Когда больше не во что верить, остается верить в чудо.
Я посмотрел на ее залатанные штаны, на ободранные ботинки со стоптанными каблуками и бечевкой вместо шнурков, тонкую рубашку, выгоревшую на солнце почти добела. Я подумал про ферму в Канзасе, которую они потеряли, и ее отца, прямо сейчас сидящего в подпольном баре, вероятно пропивающего то немногое, что еще у них оставалось. Шофилды потеряли все, и тем не менее Мэйбет все еще верила в чудеса.
Она мягко потянула меня за руку.
– Идем со мной. Вместе мы что-нибудь придумаем.
Куда еще мне было идти? Поэтому я развернулся с ней, и мы пошли обратно.
Однако не доходя до Хоперсвилля, мы наткнулись на обелиск массового захоронения. На небольшом, заросшем травой участке за железной решетчатой оградой стоял огромный кусок гранита, отполированный и обтесанный в виде надгробной плиты. На нем была выбита надпись:
Здесь повесили 38 индейцев сиу.
26 декабря 1862
– Боже мой, – сказала Мэйбет. – Это ужасно. Что произошло?
– Не знаю.
Я смотрел на серый памятник страшной человеческой жестокости, и мне на ум пришла Эмми. Я вспомнил, что она сказала после своего последнего припадка, перед тем как погрузиться в целительный сон. Она сказала: «Они мертвы. Они все мертвы». Это казалось глупостью, но я не мог перестать спрашивать себя, не это ли она видела? И если так, то откуда она узнала?
Я вернулся к мыслям об Альберте и Мозе и особенно о малышке Эмми. В то ужасное мгновение перед лицом твердого и сурового напоминания о трагедии мне казалось, что я всю жизнь всех подводил. Я убил Джека. Из-за меня Альберта укусила змея. Я пообещал сестре Ив, что буду приглядывать за Эмми, оберегать ее, но вполне вероятно, что она уже снова в загребущих руках Черной ведьмы, а Альберт с Мозом гниют в тюрьме, а я ничегошеньки не могу с этим поделать.
– Идем, – сказала Мэйбет и взяла меня за руку.
Когда мы вернулись, рядом с костром стоял бак с горячей водой, а миссис Шофилд развешивала постиранное белье на натянутой между двумя деревьями веревке. Как и всем в Хоперсвилле, Шофилдам приходилось таскать воду для готовки и стирки издалека, из колонки в большом парке на противоположной стороне заросшего деревьями холма. Мэйбет рассказала, что иногда поход за водой превращался в ужасное испытание, потому что жители города ненавидели Хоперсвилль и при встрече в парке начинали оскорблять, а то и бросаться камнями. От одной мысли о том, что кто-то может быть так жесток с Мэйбет, меня охватывал гнев.
Было уже далеко за полдень. Мамаша Бил сидела на ящике и вязала. Близнецы играли в шарики у круга, который Лестер нарисовал на земле. Увидев Мэйбет, они пригласили ее играть.
– Попозже, – отговорилась она. – Мы шли за папой… – начала она объяснять Мамаше Бил.
– Он вернулся, – сказала старуха с раздраженным вздохом и кивнула в сторону типи, откуда раздавался громкий храп. – На этот раз он оставил там жемчужную брошью твоей матери.
– Я много лет не ношу ее, – откликнулась мать Мэйбет от бельевой веревки.
– Он мог выручить за нее деньги на бензин, Сара.
– Которых нам хватило бы до куда? Не до самого Чикаго.
Мамаша Бил перевела взгляд на грузовик, распотрошенный мотор которого валялся на земле.
– Теперь мы можем и вовсе туда не добраться.
– Он пытался, мама, – сказала миссис Шофилд.
С каменным лицом, но мягким голосом Мамаша Бил сказала:
– Дети, у меня есть хлеб и сыр, если вы голодны.
И тут к стоянке Шофилдов прихромал капитан Грей.
– Полиция обыскивает Хоперсвилль, ищет кого-то.
– Кого? – спросила Мамаша Бил.
– Не знаю. Но они переворачивают все. Лучше не мешаться у них на пути.
Теперь я слышал лай собак, множества собак, и далекие крики.
Мистер Шофилд вывалился из типи, застегивая ремень, его глаза были немного расфокусированы, как будто еще в пьяном тумане.
– Что происходит?
– Полиция, – сказала Мамаша Бил. – Ищут кого-то.
– Уходи, Бак, – сказала Мэйбет. – Беги.
Все уставились на меня, на лицах застыло удивление и подозрение. Лай приближался, но я все стоял, не решаясь.
– Уходи! – Мэйбет толкнула меня. – Я найду тебя.
Ничего не понимая, Мамаша Бил сказала: