Тетя Джулия перевела взгляд на грозу снаружи и словно потерялась в увиденном.
– Что ж, – сказала она, повернувшись обратно ко мне с явно фальшивым оживлением. – Какие у тебя планы?
Я проглотил кусок, который жевал. Это было непросто, потому что горло у меня пересохло от того, что я собирался предложить.
– Я думал, что смогу жить с вами.
– Со мной? Здесь? Боюсь, это невозможно, Одиссей.
– Мне больше некуда идти.
Это была правда, но признаюсь, я постарался, чтобы звучала она как можно жалостливее.
– Если совсем некуда, – сказала она с настоящим участием, как будто ругала себя за бесчувственность, – тогда ладно. Но только пока мы не решим, что с тобой делать.
– Спасибо, тетя Джулия.
Она молча разглядывала меня, отчего мне стало неуютно, и наконец сказала:
– Когда я видела тебя в последний раз, ты был вполовину меньше своего роста. Таким я тебя и запомнила. Ты вырос. Почти мужчина.
«Почти мужчина» – это прозвучало с такой гордостью, как будто она участвовала в моем воспитании. И я понял, что она так и думает. Ведь все эти годы с нашей последней встречи она посылала Брикманам деньги, чтобы обеспечить мое благополучие. Она не могла знать, что эти деньги не принесли нам с Альбертом пользы, пока мы их не украли.
Она встала, подошла к двери и крикнула:
– Моник!
Вернулась женщина в красном шелковом пеньюаре. Они разговаривали приглушенными голосами, но я услышал, как Моник сказала:
– С такой погодой сегодня будет тихо.
Они поговорили еще, и наконец тетя Джулия объявила:
– Значит, чердак.
Как только я поднялся на чердак, память перенесла меня в дом Джека к разодранному в клочья матрасу у него на чердаке. На тетином чердаке не было такого беспорядка, но я все равно почувствовал, будто меня прячут от посторонних глаз, словно беглеца. Каковым, надо признать, я и являлся, но мне не нравилось такое отношение со стороны тети.
– Здесь тебе будет хорошо, – сказала она с той же фальшивой живостью, которую выказывала с самого моего появления. – Видишь, у тебя есть окно.
Оно выходило на заброшенный задний двор. Старое каменное патио подо мной и переулок за участком выглядели уныло под проливным дождем. На чердаке стояли узкая кровать, комод с ящиками, торшер и запах плесени.
– Кто здесь живет? – спросил я.
– Уже давно никто. – Нотка грусти омрачила ее радостный тон. Потом ей пришло в голову что-то. – У тебя ни сумки, ни чемодана?
– У меня не было времени собрать вещи.
– Придется что-то с этим делать, – сказала она. – Может, завтра. Сегодня просто отдыхай. Ты, наверное, устал.
– Мне надо в уборную.
Я сразу увидел, что это ее обеспокоило.
– На каждом этаже есть по одной, но я бы предпочла, чтобы ты ими не пользовался. Они для… – Она замолчала, обдумывая объяснение. – Они для других моих гостей.
– Других гостей? Это гостиница?
– Не совсем, Одиссей. Я объясню позже. В подвале есть туалет. Спускайся по черной лестнице.
«Шикарно, – подумал я. – Для меня и пауков».
– Чувствуй себя как дома. Ты наелся?
– Да, мэм. Все хорошо.
– Пожалуйста, не зови меня «мэм». Я чувствую себя старой. «Тетя Джулия» будет достаточно.
Она спустилась по лестнице, и я услышал, как закрылась дверь на чердак. Я опять остался один. В комнате было душно, и я чуть-чуть приоткрыл окно. Внутрь ворвался дождь, налил лужу на подоконнике и закапал на деревянный пол, но хотя бы дышать стало легче. Я все еще хотел в туалет, но вместо того чтобы спускаться в подвал, я открыл окно пошире и облегчился в ливень снаружи. Я снова опустил окно, но оставил щелочку, чтобы свежий воздух все-таки проходил, потом сел на кровать, чувствуя себя таким же одиноким, как тогда в пустых вагонах. Но в тех вагонах у меня не было матраса, а тот, что лежал подо мной, оказался удивительно мягким, и тетя Джулия была права – я устал. Очень скоро я уснул.
Я проснулся от женского смеха, высокого и пронзительного, раздававшегося прямо подо мной. На чердаке было сумрачно, почти темно, но я слышал, как дождь до сих пор стучит в окно. Когда я встал с кровати, мои ноги промокли. Я быстро подошел к торшеру и включил его: из-за грозы в комнату налило порядочно воды.
Мне было нечем вытереть пол, поэтому я спустился по чердачной лестнице в коридор. Смех прекратился, но за закрытой дверью слышались голоса. Не успел я пошевелиться, как дверь открылась. Из комнаты вышел мужчина в дорогом костюме, но с развязанным галстуком. Следом за ним вышла женщина, молодая и хорошенькая блондинка, в розовой сорочке, едва прикрывавшей бедра. Ее волосы растрепались, а помада размазалась. Мужчина не заметил меня. Он наклонился к женщине и оставил на ее губах долгий влажный поцелуй.
– До следующей недели, Мак? – спросила женщина.
– Может, и раньше, если тебе повезет.
– Я везучая.
Она игриво шлепнула его по заду.
Мужчина, не оглядываясь, пошел по коридору к главной лестнице. Когда он скрылся, поза женщины изменилась, она словно размякла, привалившись к дверному косяку. Она провела рукой по левому боку и поморщилась, как будто задела больное место, а потом увидела меня. Ее поза не изменилась, но лицо приобрело озадаченное выражение.
– Это ты. Мальчик Джулии.
– Племянник, – сказал я.
– Да-да, – сказала она. – Тебе что-нибудь нужно?
– Вода натекла в окно. Мне нужно полотенце.
– Давай посмотрим, что мы можем для тебя найти, дружок.
Она подошла к маленькой кладовке в коридоре и достала пушистое белое полотенце.
– Подойдет?
– Да, спасибо.
– Вежливый. Мне нравится. Так как тебя зовут?
– Одиссей.
Она протянула руку. Ее ногти были насыщенного, соблазнительного красного цвета.
– Долорес. Приятно познакомиться.
Она все еще держала мою руку, когда со стороны лестницы, по которой только что спустился мужчина, появилась тетя Джулия. Увидев меня с Долорес, она помрачнела и ускорила шаг.
– Одиссей, я сказала тебе оставаться наверху.
– Ему просто понадобилось полотенце, – сказала Долорес.
– Дождь залил в окно, – объяснил я.
– Значит, закрой чертово окно. И, Долорес, тебе надо привести себя в порядок.
– Конечно, Джулия.
Она подмигнула мне и скрылась в своей комнате.
– Наверх, – скомандовала тетя Джулия и последовала за мной.
При свете торшера она осматривала лужу на полу, натекшую под открытым окном.
– Было душно, – сказал я. – Мне просто захотелось свежего воздуха.
– Дай мне полотенце.
Когда я отдал ей полотенце, она опустилась на колени и начала вытирать воду.
– Я сам могу.
– Это не твоя вина, Одиссей. Я должна была подумать. – Она села на пятки и сказала: – Прости, что была немногословной. Я просто хотела дождаться подходящего времени, чтобы все объяснить.
– Все в порядке.
Она уставилась на мокрое полотенце у себя в руках.
– Ты так много не понимаешь.
– Все хорошо.
– Завтра, – сказала она и продолжила вытирать пол. – Завтра мы поговорим.
Она снова оставила меня одного, мягко и одновременно твердо настояв:
– Оставайся в своей комнате до утра.
Она не стала запирать дверь, но меня не оставляло чувство – разве что вместо соломы у меня был матрас, – что чердак не сильно отличался от тихой комнаты в Линкольнской школе.
Глава шестьдесят первая
Ночью мне понадобилось в туалет. И опять я вместо того, чтобы спуститься в подвал и облегчиться среди пауков, открыл окно и пописал на старое каменное патио внизу, потом проспал до утра. Проснулся я поздно, и теперь мне нужно было облегчиться по-крупному, и открытое окно для этого не подходило. Я спустился по черной лестнице, как велела тетя Джулия, слыша женщин на кухне.
Подвал меня удивил. Он оказался совсем не гнездом ползучих насекомых, как я представлял. Комната была выложена плиткой, в ней ярко горел свет, и стояло устройство, о котором я слышал, но никогда не видел, – электрическая стиральная машина с катками для отжима. В Линкольнской школе одежду и белье стирали вручную трудами девочек-учениц. Мокрые вещи развешивали сушиться на улице на длинных веревках, даже в самые сильные морозы, отчего под конец работы девочки часто плакали из-за сильно замерзших пальцев на грани обморожения. В подвале у тети сушилки, сейчас пустые, стояли в три ряда. Я рассудил, что места на них достаточно, чтобы развесить все простыни со всех кроватей в доме. Нет необходимости вешать что-либо снаружи на морозе или в день вроде сегодняшнего и беспокоиться, что дождь все испортит.
К моему великому облегчению туалет был чистым, современным и в нем даже имелась небольшая душевая. Когда я вышел, Долорес закладывала стирку в бак стиральной машины. Она повернулась, лицо без косметики было по-прежнему хорошеньким. На самом деле даже лучше.
– Доброе утро, соня, – сказала она.
– Доброе.
Она оглядела мою одежду.
– Это когда-нибудь стирали?
– Очень давно.
– Я так и поняла по запаху. Если ты спал в этом, то, наверное, мне следует постирать и твою постель.
– Не спал.
– Снимай одежду, и я положу ее вместе с остальным.
– Мне больше нечего надеть.
Она улыбнулась, будто мой ответ показался ей нелепым, и сказала:
– Жди здесь, солнышко.
Через несколько минут она спустилась с розовым махровым халатом.
– Можешь ходить в этом, пока все не высохнет.
Я разделся в душевой. Долорес была не выше меня, и ее халат пришелся мне впору. Она взяла мою одежду и бросила в бак стиральной машины, который был наполнен горячей водой с мылом и уже трясся.
– Пусть стирается. Голодный?
– Да, мэм.
– Мэм? Черт, я не намного старше тебя. Почему бы тебе не принять душ? Потом поднимайся на кухню.
На кухне, когда я вошел, было оживленно. Несколько женщин, все молоденькие, как Долорес, большинство до сих пор в ночных сорочках, готовили завтрак. Я решил, что это какое-то женское общежитие. Я слышал, что такие есть в больших городах. Молодые женщины отнеслись ко мне, как старшие сестры, и это было приятно, а потом я сидел с ними за большим столом в столовой, и мы вместе ели. Некоторые блюда были мне знакомы: яичница, ветчина, тосты с клубничным джемом, – но еще были кукурузная каша и жареные зеленые помидоры, которых я раньше не пробовал и моментально влюбился.