В данный момент ей хотелось помочь ему.
– Ты должен рассказать мне о своей матери, – сказала она.
– Должен? – Шейн поднял одну бровь. – И почему же?
– Потому что тебе не нужно носить в себе эту тяжесть. – Руби сжала его руки. – Поверь мне, я много месяцев жила с ощущением, будто мне на грудь сел слон. И все это время я винила в этом Паркера, думала, что он меня преследует…
– Он тебя преследует.
Руби кивнула, вернее, дернула головой, это движение больше напоминало движение марионетки, чем человека.
– Паркер – это Паркер. Это его дело. Но я держала это в тайне. Я хранила это в тайне ради него и даже не понимала этого, пока не проговорилась. – Она подняла глаза и встретилась взглядом с Шейном. – Поэтому расскажи мне о своей маме.
Он рассмеялся, но его смех быстро стих.
– Она любила водить нас в цирк, – начал он. – И рассказывала нам о животных, а когда Бри заволновалась, что канатоходцы упадут, она сказала ей, что у них есть невидимые крылья. – Он с трудом сглотнул, теребя потрепанный край своей майки. Она была черной, как его волосы, и Руби хотелось снять ее с него, чтобы самой надевать ее в постель на ночь. Но она сидела неподвижно и молча слушала его. – Потом мы повзрослели, и она начала читать нам о том, как плохо обращаются с животными. Сказала, что видит дырки в крыльях канатоходцев. Однажды, когда мне было восемь лет, я зашел к ней в комнату, готовый ехать, а она лежала в постели еще в ночной сорочке.
– Она была…
– Что, в депрессии? – Шейн с горечью фыркнул. – Моя мать была самым веселым человеком из всех, кого я знал. Она всегда рассказывала нам сказки или пела песни. Но иногда она ложилась в постель, и ничто не могло вытащить ее оттуда. Как будто огромный шатер упал и накрыл ее, и она не может найти выход. – Он взглянул на Руби. – Как будто у нее на груди сидит слон.
Руби улыбнулась, ее улыбка была легкой, как перышко, которое мгновенно улетело прочь. Она почти видела мать Шейна, темноволосую, с блестящими глазами, которая старается объяснить детям, что чувствует человек в депрессии. Это было мило, и это надрывало сердце, и Руби захотелось проникнуть в его память и обнять Шейна, раз его мать уже не может этого сделать.
– Я решил не уезжать в тот год, – сказал он, прервав ее мысли. – Сказал отцу, что останусь дома, но маме не сказал. Я хотел привести цирк к ней. Поэтому собрал всех своих мягких тигров и слонов и даже надел цилиндр, словно я инспектор манежа. – Он помолчал, улыбаясь. Но руки его дрожали, когда он продолжал. – Пока я их расставлял, она пошла принять ванну. Иногда, в самые темные дни, это помогало, понимаешь? Зажечь дюжину свечей и окружить себя теплом. Но это было странно, потому что кран оставался включенным так долго, что я подумал: должно быть, вода уже остыла. Она там замерзнет насмерть.
Снова пауза.
– Она не ответила, когда я постучал. Но задвижка на двери слабая, и если толкнуть посильнее, то можно, гм, ее одолеть. Я толкнул, дверь распахнулась, и вся ванна была розовая. Я сказал себе, что она положила туда пищевой краситель. Она так делала, когда мы были маленькими и Бри устраивала скандал и не хотела купаться. Мама говорила ей, что это океан, и подкрашивала воду синим цветом. Брала пластмассовых дельфинов и акул и заставляла их нырять и выпрыгивать из воды. В конце представления Бри уже смеялась и плескалась, и никто из нас не хотел вылезать.
– Это был не пищевой краситель, – сказала Руби. – Правда?
Шейн покачал головой.
– Наверное, где-то глубоко внутри я это знал. Но в такие моменты мозг играет с тобой забавные шутки.
Руби прикусила губу. Она кое-что знала о шоке. Мысли разбегаются, унося тебя в странные места, очень темные или необычайно ярко освещенные.
– Что ты сделал? – спросила она через минуту и осторожно прикоснулась большим пальцем к руке Шейна.
Он отдернул руку, испуганно.
– Я вызвал полицию и выпустил из ванны всю воду. Я не мог найти бинты, но на ней было такое длинное кружевное платье, и я оторвал подол и перевязал ей запястья. Я все время думал: «Она на меня ужасно рассердится за то, что я испортил ее платье», но к тому времени, когда приехала «скорая», я уже понял, что надеюсь на то, что она на меня рассердится, потому что иначе…
– Это, должно быть, было ужасно.
– Так и было… невозможность, ставшая реальностью, – ответил он. – Но настолько более реальная, чем все остальное.
– Более яркая, более живая.
– Да. – Он посмотрел ей в глаза. – Откуда ты это знаешь?
Руби пожала плечами, вдруг смутившись.
– А откуда я узнала, что надо надеть клубничный кардиган в первый день нашей встречи? Вселенная мне подсказала.
Он улыбнулся, глядя на одеяло. На одном из квадратиков двое темноволосых детей держались за руки, один одетый в белое, другой в черное.
– Страх не уходит, когда самое ужасное уже случилось. Он нарастает, и ты ждешь, что произойдут еще более ужасные вещи. Ты их ожидаешь.
– Брианна, – прошептала Руби, но она даже не совсем понимала, почему произнесла ее имя. Брианна не стояла по другую сторону от окна. Она не стучала в дверь. И все же с того момента, как Шейн рассказал о матери, лежавшей в ванне, Руби представляла себе Брианну, плавающую в ванне. В длинном кружевном платье. Имитируя миссис Феррик, как другая девочка могла бы нарядиться в подвенечное платье матери. Нацепить ее нитку жемчуга. Танцевать по дому в слишком больших туфлях.
– Бри очень похожа на нашу мать, – сказал Шейн. – Слишком похожа на нее, если хочешь знать правду. Они обе здороваются с ветками деревьев, и обе танцуют в полночь в саду. Обе это делали, – поправил он себя, словно вспомнил, что его мать ускользнула в другую плоскость существования и не ждет его в соседней комнате.
Руби это понимала. После исчезновения отца она каждое утро просыпалась, забыв о том, что его нет. Это тянулось много дней, потом недель, потом месяцев.
В конце концов она осознала правду.
– Я знаю, что Бри – не моя мать, и она ни разу не заговаривала о том, что собирается уехать, но мне все равно тревожно. – Он опустил голову. – Каждый раз, когда я слышу, как вода льется в ванной, я сижу неподвижно и слушаю. Я вижу ее там, лежащую в воде, и я…
Руби завладела его руками, просто так, ее пальцы скользнули вверх по предплечьям, потом в его волосы. Потом она прижалась лбом к его лбу.
– Мы не допустим, чтобы с ней что-то случилось, хорошо? Я обещаю.
– Мы не допустим, чтобы что-то случилось с тобой. – Руки Шейна, накрывшие ее ладони, были теплыми. – Мы перестанем бояться. Вместе.
– А потом? – спросила Руби, затаив дыхание. – После того, как мы перестанем бояться?
Шейн улыбнулся. Это была улыбка Чеширского кота, полумесяц, разрезавший его лицо. В нем объединились озорство и магия.
– Потом мы просто будем вместе.
Она выдохнула, ее пальцы вцепились в его волосы. Ей хотелось защитить его. От печали. Он боли. От совершенно ужасного понимания того, что любимый человек никогда уже не вернется, разве что в ночных кошмарах.
– А как же Паркер?
Шейн приблизил к ней лицо. Почти прижавшись губами к ее губам, он произнес:
– Паркер Эддисон – это песчинка на земле пирамид и богов. Нам только надо подождать ветра, и его унесет прочь.
– Я так долго ждала этого ветра. Мы не можем просто… – Она прижалась губами к его шее, и когда он выдохнул, она поняла, что он это чувствует.
– Руби…
– Разве меня так зовут?
– Клубничка, – протянул он, тихо и страстно, и тело Руби загорелось. Она чувствовала себя лунной богиней на земле пирамид и песка, до краев наполненной светом, страстным желанием.
Потом Шейн скользнул губами по ее подбородку, шепча: «Скажи мне, чего ты хочешь», и все ее тело застыло. Ее сердце отяжелело под грузом желания. И опасности.
– Я не знаю, – ответила она.
– Это ничего. – Он отстранился, приподнял пальцами ее голову за подбородок. – Тебе не обязательно знать.
– Не обязательно? – Никто, за всю историю существования Руби, не говорил ей, что быть неуверенной – нормально. Не знать, чего она хочет. Дать себе возможность понять это. – Ты сошел с ума?
– Ты шутишь? – Он рассмеялся. – С тех пор, как я тебя встретил, я повторял себе эту сказку о том, что ты придешь ко мне под окно. Я знал, что это фантазия. Я знал, что эта невероятно прекрасная, невероятно сильная девочка не может залезть в окно моей спальни только потому, что мне этого хочется.
– И все-таки…
– Ты пришла. – Он поцеловал ее в нос. – Ты появилась, и это было настолько лучше всего, что могла придумать моя память. Настолько лучше всего того, что могло сотворить мое воображение. Ты была противоположностью всем моим ночным кошмарам, противоядием от всех моих страхов.
Руби поняла, в тот самый момент. Он был великой любовью ее жизни. Она видела их будущее, простирающееся перед ними: грандиозный побег из города, список рабочих вакансий на стенах домов, они бы нанимались на работу в каждом городке. Всегда открывали бы новые места, ели бы новую пищу. Кормили ею друг друга из рук. Возможно, будут дети, потом. Руби еще не была в этом уверена. Но она была уверена в нем, возможно, ей не следовало быть так в нем уверенной.
Они ведь только что познакомились.
И все же она нутром чувствовала, что они предназначены друг другу, как была уверена, что Паркер причинит ей зло, если узнает о них. В этом была загвоздка. Как они собираются отобрать ее у Паркера?
Вот так, в ту ночь, когда они заползли под одеяло Шейна, они шептались об освобождении. Они уснули на рассвете. Впервые после исчезновения отца Руби спала, не видя кошмарных снов и не просыпаясь в ужасе. А когда она все же проснулась, один раз, разбуженная собачьим лаем снаружи, Шейн прижался к ее телу, повторяя все ее изгибы. Она чувствовала, что он хочет ее. Когда он прижался к ее спине, у него вскипела кровь. Но он не пытался взять. Его пальцы не скользнули в разрез ее рубашки. Его губы не простонали «пожалуйста». Он даже немного отстранился, чтобы она не чувствовала себя неловко. Но Руби снова притянула его к себе, прижала его руку к своему сердцу, наслаждаясь ощущением, что она в безопасности и одновременно желанна. И она поняла, что сделает все что угодно, чтобы избавиться от Паркера и чтобы снова быть вместе с любовью всей ее жизни.