Конечно, крик замер у нее в горле.
Конечно, она узнала того, кто стоял в дверях, и внутри нее разлился холод, когда она поняла, что ей хочется, чтобы это оказался чужой человек. Это было бы не так страшно. Все что угодно было бы не так страшно, как видеть отца, который злобно смотрит на нее сверху, сжимая в руках фарфоровую куклу.
Тут Руби села на кровати. Именно эта кукла позволила ей убедить себя в том, что все это сон. У нее уже не было фарфоровых кукол-младенцев. Все ее куклы сгорели на костре, и она никак не могла бы пропустить эту рыжую красотку с бледной кожей, потому что она была первой куклой, которую ей подарили.
Первой куклой, которую он ей подарил.
Затем он шагнул вперед, и на куклу упал свет, и Руби все поняла. Ей показалось, что она поняла.
– Ты ее спас, – прошептала она тем ласковым, вкрадчивым тоном, который использовала, когда он балансировал на краю. Одно неверное движение, и ее отец качнется вперед, и на этот раз он уже не сможет остановиться.
Она это знала.
И поэтому она говорила мягко, очень осторожно высовывая ноги из-под одеяла. В одеяле можно запутаться, и ты в одно мгновение окажешься в ловушке. Такая ерунда не должна быть причиной ее падения. И к счастью для нее, у него в глазах все расплывалось, и это замедляло его реакцию, и он не сразу заметил ее движение.
Его слова тоже расплывались, когда он произнес:
– Я выкопал ее из пепла. Твою первую малышку. Господи, ты так ее любила. – На минуту он сжался в комок, и ей показалось, что он плачет. Он и раньше так поступал. Обычно это означало конец ссоры, и Руби надеялась, что теперь его охватила грусть, а не ярость. Но когда он поднял глаза, она увидела правду на его искаженном лице: его губы кривила презрительная усмешка.
– В тот день ты разбила мое сердце. Я подарил ее тебе, а ты… – Он вдруг замолчал, его мысль оборвалась внезапно, словно дорога свернула в тупик. Его движения были такими же дергаными. Как только слово «ты» слетело с его губ, он швырнул куклу в нее. Она не думала, что он пытается попасть в нее, но все равно прянула в сторону, чтобы избежать столкновения. Кукла врезалась в изголовье, и ее фарфоровый череп треснул.
Потом он стал падать вперед. Может быть, дверной проем не смог его удержать. Или он хотел, подражая кукле, броситься на нее, ведь его тело было более прочным и не треснуло бы. Так она подумала до того, как случилось самое худшее: что ничто не может повредить ему. Он не мог разбиться, в отличие от фарфора, и еще – он не станет слушать никаких разумных доводов.
Ей необходимо выбираться отсюда.
Руби повернулась на бок, ее ноги уже почти коснулись ковра, когда он схватил ее за руку. Это ничего, подумала она, потому что из любой хватки можно вывернуться, и, по крайней мере, он не схватил ее за ногу. В эту игру Руби играла, не часто, но время от времени, когда реальность становилась слишком неприятной, и ее рассудок не мог с ней справиться.
«По крайней мере, он не навалился на тебя всем телом, – говорила она себе. – По крайней мере, он не слишком долго тебя душит. По крайней мере, ты еще можешь дышать».
Только… она не могла. На этот раз игра не заладилась, или, возможно, вселенная вывернулась наизнанку, чтобы самое невозможное стало явью. Потому что он, спотыкаясь, пересек комнату и застыл над кроватью – в самом деле, было похоже, что гравитация на мгновение отключилась, и он навис над ней под невозможным углом, а потом…
Бух.
Потом боль, когда его рука стиснула ее руку и рывком вернула ее на кровать. Потом давление, когда он наклонился над ней и взял ее лицо в свои ладони. Иногда это единственный способ заставить ее посмотреть на него, сказала она себе, но это была всего лишь еще одна ее игра. Ложь, небольшое искажение правды, чтобы переложить вину на нее. Руби не была глупой, и она никогда не верила, что заслужила, чтобы ее швыряли об стену. Но если виновата она сама, ей всего лишь надо исправиться, и он больше никогда не причинит ей боль.
Теперь вся эта ложь свалилась на нее, и она задыхалась под ней. Она задыхалась и под ним тоже. Его тело всей тяжестью навалилось на нее. Его голос змеей шипел ей в ухо:
– Как ты могла так со мной поступить? Как ты могла их вызвать?
– Я не вызывала. Папочка, клянусь.
– Ты лжешь, – ответил он ей, и его руки скользнули вниз, к ее горлу. В ее глазах заплясали пятна, но он не отпустил ее. Когда он прошептал слова: «Ты знаешь, что бывает со лгуньями», она почувствовала, как сознание покинуло ее, и очень быстро.
Миг – она тут. Миг – ее уже нет.
Когда комната снова обрела четкость, она задыхалась, но, должно быть, она подумала, что просто испугалась его. Он не понимал, что происходит. Не понимал, что душит ее и может убить, и не было никакого способа убедить его в этом.
– Я думала, что умру, – призналась Руби, сидя возле особняка на Черри-стрит, держа Шейна за пальцы. За его фарфоровые пальцы, как у той фарфоровой куклы, которую отец спас из пепла. Ту куклу поцеловали языки пламени, и ее рыжие волосы местами почернели. И кожа тоже почернела.
Но этому кукольному мальчику ничего не грозило. Руби спасла его, спасла так, как не сумела спасти Шейна. Как не сумела спасти своего отца.
– Я думала, он меня нечаянно убьет, – сказала она Джунипер, которая наблюдала за ней сбоку. Наблюдала, как ее пальцы перебирают пальцы Шейна. Наблюдала, и тревожилась, и не имела ни малейшего представления о том, насколько все плохо в голове у Руби. Как все стало плохо с той ночи, когда ее отец обхватил пальцами ее шею и забыл о таких вещах, как легкие и дыхание.
– Я думала, что он так и будет сжимать пальцами мое горло, пока мое тело не замрет и я не сделаю последний вдох. Тогда он вскочит, удивленный, потому что он не собирался меня убивать. И я поняла, когда ударилась локтем об эту ужасную, сожженную куклу, что и я могу сделать то же самое. Ударить его ею по голове и изобразить удивление, когда он не встанет. А потом…
– Ты снова потеряла сознание?
Конечно, Джунипер должна была так подумать, потому что именно так говорят люди в кинофильмах. «Мне очень жаль, инспектор, но я ничего не помню, – говорят они, раскачиваясь взад и вперед, как ребенок в люльке. – Мир погрузился в темноту, а когда я открыла глаза, то увидела на своих руках кровь».
Но Руби все это помнила, она не отключалась. Она помнила тяжесть куклы в своей руке, помнила, как она изо всех сил ударила ею отца. Она ожидала, что череп куклы развалится при ударе. Но он не развалился. А вот его череп издал свистящий звук, будто что-то провалилось, и затем он застыл.
Он застыл, и она подумала про себя:
«Ты добилась того, чего хотела. Ты победила его в его собственной игре. Ты должна гордиться».
Но она не гордилась. Ее руки дрожали, живот скрутило, и она сотрясалась от рыданий еще до того, как поняла, что случилось. И она стала придумывать, как он очнется. Не мог же он умереть. Она бы не смогла этого сделать, не смогла бы лишить жизни мужчину вдвое крупнее себя, мужчину, который никогда не позволял ей забыть, что он сильнее ее. «Тебе полагалось быть сильнее», – сказала она. Попыталась сказать, но у нее изо рта вылетали странные звуки, сдавленные рыдания и икота, и она так дрожала, что ей казалось, будто она погибает от холода.
Она ждала мороза, который сделает ее бесчувственной.
Но мороз не пришел, и отец не встал. В конце концов она наклонилась и пощупала его пульс. Это должно было привести ее в ужас больше, чем что бы то ни было, потому что злодеи всегда оживали и заставали героя врасплох. Она наклонится, а он вскочит и схватит ее за горло. Но забавно было то, что Руби не пришла в ужас. Как и Шейн, который надеялся, что его мать очнется и будет ругать его за то, что он оторвал подол ее платья, Руби надеялась, что отец схватит ее за горло, потому что тогда он перестанет быть мертвым.
Надеялась, что она не убила его.
Но было тихо, и когда она пощупала его пульс, она подумала, не позвонить ли Джунипер. Она подумала, не позвонить ли Паркеру. Но она даже не потянулась за своим телефоном. Звонок Джунипер только сделал бы ее подругу соучастницей убийства, а Паркер больше никогда бы не посмотрел на нее прежними глазами. Поэтому, между икотой и рыданиями, Руби решила все сделать сама. Увезти труп. Зарыть его в лесу. Перетащить его через подоконник стоило немалого труда, но ее окно на первом этаже находилось в тени деревьев, и никто не увидел, как она тащила его к машине.
– Я надела ему на голову пластиковый мешок, чтобы не испачкать машину кровью, – объяснила Руби, глядя на Джунипер в темноте. – Я заставила его исчезнуть, вместе с куклой. Я хотела сделать так, чтобы машина тоже исчезла, но у меня не хватило ума придумать, как это сделать.
– Ты умная, – пробормотала Джунипер. Больше она ничего не могла сказать. Она осторожно высвободила свою руку из руки Руби, но продолжала смотреть в эти спокойные голубые глаза, последние глаза, которые видел Паркер перед тем, как побежал в дом. – Ты могла позвонить мне. Я бы помогла.
– И это погубило бы тебя, как погубило меня, – возразила Руби. – Меня нет, Джунипер. Я стала пустой. Некоторое время я думала, что Шейн наполнит меня, но он вместо этого уплыл в небо. И забрал с собой все, что от меня осталось.
– Ты пережила травму. Дважды. И тебе пришлось похоронить собственного отца. Господи. Любой бы надломился…
– Треснул бы, как фарфор. Забавно, что ты так говоришь. – Руби оттолкнулась от земли и зашагала к патио. Револьвер лежал на виду, но Руби прошла мимо него, к упавшей маске Брианны. Подняла ее. Поднесла к своему лицу.
– Прекрасная или ужасная? Давай, Джунипер, ты можешь сказать мне правду. Кому она шла больше всего?
– Это не смешно. Ты не Кукольное личико.
– Ты в этом уверена? Она явно мне подходит. Нужно быть фарфоровой, чтобы сделать то, что сделала я. Видеть то, что видела я. Пройти по тому лесу, дважды, в разное время, с двумя разными трупами. Ну, Шейн не был со мной, и я была слишком далеко, чтобы вытащить его из машины. Но я хотела залезть в окно, в последний раз обнять его. Наши души могли бы спастись, вместе.