— Ладно, ладно… — прохныкал он. — Всё понятно. До того обо мне, вреднющий, забыл, что ключ оставить забыл… Ладно, ладно… Всё, всё из-за неё! Из-за неё всё!
И такая невероятнейшая тоска навалилась на Герку, что захотелось ему, бедному, грохнуться на землю и — не вставать! Погибнуть ему захотелось! Придут эти двое, пусть любуются — до чего они человека до… ана… лизи-ровали!
Но, к сожалению, гибнуть ему быстро расхотелось, тем более, что надо было топать за ключом.
Однако он не потопал, а бегом-бегом через огород, раз-раз-раз через изгородь, прыжками-прыжками-прыжками прямо к реке. И не ключ ему нужен был, а надо было увидеть эту милую Людмилу и заявить ей, что не погиб он без неё, спокойненько живым остался, а к ним он пришёл только за ключом…
Остановился Герка. А не лучше ли подождать их дома? Да ещё спрятаться где-нибудь и появиться, когда эта милая Людмила, изрядно переволновавшись, куда он подевался, уйдёт к своей тётечке, а та, быть может, быстренько отправит её туда, откуда она прибыла сюда…
Да и где он будет их сейчас искать? Неизвестно, сколько они могут с удочками на берегу просидеть. Ещё более неизвестно, чем всё это кончится. А вдруг, например, каким-нибудь самым непостижимым, самым невероятным образом эта, так сказать, милая Людмила сумеет сделать деда чем-то вроде солдата при генерале? А генерал-то, стыдно подумать, она — девчонка! Что делать?!
Главное, что случилось всё неожиданно, сообразить ничего не успел, как ана… лизировать начали!
Размышляя обо всём этом, Герка не сразу и обнаружил, что бежит. Оказалось, пока голова его сама себе вопросы задавала и сама себе отвечала, ноги уже бежали.
Мчался Герка довольно быстро, мчался довольно долго, но рыбаков своих не обнаружил. И только сообразил он, что надо бы покричать, как споткнулся и с невысокого, но обрывистого берега полетел в воду.
А плавать-то он, уважаемые читатели, абсолютно не умел…
ПЯТАЯ ГЛАВА«Ах, Герман, Герман!»
Падая в реку, Герка до того испугался, что даже и крикнуть не успел. Упал он плашмя и поэтому очень громко шлепнулся о воду. Конечно, брызги во все стороны, и круги по воде…
Прощай, что ли, Герка? Не увидимся больше, Герман?
Он отчаянно заработал руками и ногами, вернее, ноги и руки его словно сами по себе отчаянно заработали.
С удивлением и недоверием отмечая, что он почему-то не тонет, хотя и не плывёт, Герка со страшного страха не мог сообразить, что же делать дальше. Ведь воздуха для дыхания давно уже не хватало, а рта раскрыть он не догадался. Голову будто насосом, как футбольный мяч, накачали, вот-вот лопнет!
Тут Герка наконец-то догадался, что рот необходимо раскрыть, пока голова не лопнула, но и тут же догадался, что нельзя этого делать — захлебнешься в один момент!
А дышать-то нечем…
Прощай, что ли, Герка? Не увидимся больше, Герман?
Уж лучше бы скорей утонуть, чем ждать, когда голова лопнет…
«Только бы эта милая Людмила не узнала, что я плавать абсолютно не умел!» — прогудело в его до предела надутой голове, когда она, голова-то, словно сама собой вылезла из воды, конечно, при помощи шеи. Герка так очень широко распахнул рот, выпуская воздух, что едва успел вдохнуть его, свежего, как начал погружаться.
Но теперь он уже примерно выяснил, что же ему следует делать, чтобы не погибнуть. Силенок у него значительно поубавилось, потому что он теперь не просто молотил по воде руками и ногами, а пробовал проделывать это более или менее осмысленно, голову старался держать чуть запрокинутой и не забывал дышать носом.
И опять в голове проскользнула мысль: только бы эта милая Людмила не узнала, что он плавать абсолютно не умел, и Герка тут почувствовал — неуверенно, но радостно, — что плывёт.
Честное слово, плывёт!
Не тонет, а плывёт!
Плывёт, а не тонет!
Вперёд плывёт!
И ничего в этом особенного не было. Он размеренно работал руками и ногами, дыхание постепенно наладилось, и Герка в упоении не замечал, что плывёт не к берегу, а вниз по течению. Легко плывёт!
«Да что же такое происходит? — удивленно и весело подумал он. — Плыву ведь! И не тону ведь! А почему раньше-то не догадался научиться? Красота-то какая! Теперь буду каждый день плавать! Да не один раз! Пусть эта милая Людмила полюбуется!»
А сегодня вот спросит она его, а где же он был, чем же занимался? А он ответит небрежно так, что купался, дескать, себе на здоровье, плавал. Расскажет, ка-а-а-ак разбежался и —!!! бултых!!! — прямо с берега в реку… Очень уж нравится ему нырять!
Вода словно сама несла его…
— Эго-гей! — раздался с берега голос вреднющего деда. — Никак, знакомое что-то плывёт? Герка, ты тонешь, что ли? — Он вскочил и начал стаскивать сапог.
— Была нужда! — гордо отозвался Герка. — Зачем мне тонуть? Просто плаваю, купаюсь!
— Да ты же плавать-то не умеешь!
— Тогда, значит, тону! — обиженно крикнул Герка, проплывая дальше. — Прощайте, товарищи! Счастливой рыбалки!
Он ждал голоса этой милой Людмилы, но она промолчала. Герке сразу стало грустно, а плыть стало неинтересно, и он повернул к берегу, думая с горечью: «Уж лучше бы я не плыл, а тонул. Тогда хоть испугалась бы, может, и пожалела бы, может, и поплакала немножечко… И до чего дед у меня вреднющий все-таки. Добрый, но вреднющий. Мог бы и не кричать при ней, что я плавать не умел!»
На берег Герка вылез в таком ужаснейшем настроении, словно действительно жалел, что не утонул.
Почему же эта милая Людмила даже слова не сказала?
Почему даже не рассмеялась звонко и громко?
И почему он о ней думает? Какое ему дело до неё?
Подойдя к месту, мимо которого он совсем недавно плыл в таком замечательнейшем настроении, Герка по возможности непринуждённым тоном спросил:
— Сколько килограммов вытащили? Помочь донести?
— На рыбалке громко не разговаривают, — тихо, но строго произнесла, не поворачивая головы в его сторону, эта милая Людмила. — Быстро иди домой и переоденься, иначе простудишься.
— Топай, дорогой внучек, топай, — виновато пробормотал, не глядя на него, этот вреднющий дед. — В сухое переоденься да чайку горячего выпей.
Герка ни за что бы их не послушался, если бы не почувствовал, что его начинает знобить. А ещё он обнаружил, что тапочек на ногах нет — потерял при невольном купании, и ещё больше замёрз. Он взял ключ и побежал, с отчаянием бормоча:
— На рыбалке громко не разговаривают… подумаешь… на рыбалке, видите ли, без неё будто мы не знаем… громко не разговаривают… а дед перед ней — как школьник перед учительницей… мог и сам со мной пойти… нет, нет, придётся серьёзно заболеть… чтоб знали…
А если бы он не плыл, а тонул? Что, и тогда поговорить, то есть покричать, нельзя? Да? Человек тонет, а она, только полюбуйтесь на неё, рыбку ловит! Рыбка ей человека дороже! Разговаривать при ней, видите ли, нельзя, если даже ты ко дну навсегда идёшь! И вообще, откуда она взялась, эта будущая женщина? Чего она здесь командует?.. Нет, нет, нет, главное в том, почему он о ней всё время думает?!?!
Герка уже не бежал, а брел, опустив голову и обхватив локти ладонями. Едва он решил, что пора бы снова побежать, было уже поздно бежать-то.
На его пути стоял тот, кого Герка боялся больше всего на свете, — злобный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя, верзила с руками почти до колен, непропорционально маленькой головой на длинной шее, с которым ничего не могла поделать школа и даже милиция.
От неожиданности и страха Герка довольно громко вскрикнул, втянул голову в плечи, завертел ею по сторонам, словно выискивая спасение. С особым ощущением опасности он сообразил, что дороги к отступлению у него нет: впереди Пантя, а бежать к этой милой Людмиле дрожащим от испуга он себе позволить не может.
Со страха Пантя представлялся ему чудовищным явлением природы с большущими холодными голубыми глазами, которые ничего не выражали, с длиннющими руками, готовыми в любой момент скрутить Герку… Злостный хулиган долго смотрел на него примерно так, как смотрит удав на кролика перед тем как его проглотить, и тоненьким голоском — такая-то верзила! — спросил:
— Денежки у тебе есть?
— Чего? Чего? — оторопело отозвался Герка.
— Денежки у тебе есть?
— Нет, нет, никаких денежек у меня нет! У меня даже карманов нет!
— Понятно, понятно, суду всё ясно, — словно обидевшись, пропищал Пантя, подскочил и схватил Герку за ухо. — И в ухе денежек нету? — Другой рукой он схватил бедного Герку за нос. — И в носе денежек нету? Тогда иде? Иде у тебе денежки?
Вот ведь: и говорить-то по-человечески не умеет, самые простые слова коверкает, а живёт себе на здоровье, как хочет, над людьми издевается — конечно, над теми, кто его слабее.
— Язычок сглотил? — притворно заботливым тоном пропищал Пантя. — А ну, покажь язычок! Ну! — И он ещё сильнее сжал Герке нос и ухо. — Покажь язычок!
Ничего, кроме боли и обиды, не испытывал несчастный Герка. Ему даже не было страшно. Ему просто хотелось, чтобы всё поскорее кончилось, чтобы он оказался дома. И что он мог сделать с такой-то верзилой?
Герка старался не шевелиться, потому что при малейшем его движении пальцы Панти, длинные и цепкие, ещё сильнее сжимались.
— Покажь, покажь язычок! — всё упорнее требовал Пантя. — Покажь язычок, не то нос и ухо оторву! Раз, раз и — нету у тебе ни уха, ни носу! Ну!
Честно говоря, уважаемые читатели, Герка и сам не понимал, почему он молчит и почему язык не показывает. Нос и ухо горели от боли, но Герка с удивлением и даже с некоторой гордостью отмечал, что страх больше не приходит, что он уступил место одной заботе: как бы не закричать и как бы его жалобный голос не услышала эта милая Людмила.
Тут Пантя неожиданно разжал пальцы и недоуменно пропищал:
— Напинать тебе, что ли?
И опять в ответ ничего не раздалось. Пантя озабоченно почесал затылок, спросил:
— Онемел ты, что ли?
Ничего не сказал Герка. Было ему всё равно, а уху и носу было больно.