Каждый день примерно в семь утра в нашей квартире раздавался телефонный звонок.
— Маринка? Ты што, śpisz?[27]
Обычно я что-то невнятно бубнила про то, что я вроде как встаю, хотя, конечно, в это время чаще всего досматривала последний сон.
— Вставай. Пасматри пагода какая! Idż na rower![28]
Минут через двадцать звонок раздавался снова, и пани Барбара, убедившись, что я уже не сплю, продолжала список рекомендованных для меня занятий. Настойчиво предлагалось проехаться на велосипеде, пойти на прогулку в парк, в лес, пройтись, проехаться, сходить в кино, сходить в музей и т. д. Если я выбирала отличную активность от той, которую мне заботливо предлагала свекровь, советница без устали настаивала на том, чтобы я сделала хоть что-то из предложенного ею списка. Почему? Да просто потому, что командир пани Барбара всегда права и лучше знает, чем мне заняться, и вообще приказы главнокомандующего, как известно, не обсуждаются.
То же самое касалось и еды. Моя свекровь каждое утро заботливо оставляла под балконными дверьми что-то съедобное: овощи, фрукты, салат, суп, хлеб, бутерброд, орешки и т. д. Первое время этот жест мне казался безумно милым и трогательным, но через какое-то время таковым казаться перестал, потому как пани Бащя ревностно следила за тем, чтобы все оставленное под дверью было съедено если не немедленно, то хотя бы вечером того же дня.
Поскольку квартира, в которой мы жили, принадлежала ей, то запасные ключи у нее, конечно же, имелись, и стоило мне выйти за порог, как через пару минут на этом пороге появлялась пани Бащя собственной персоной, дабы проверить, все ли в порядке.
К списку «все ли в порядке» также относилась проверка, съела ли я утренний бутерброд или овощи, доставленные ею под балконную дверь. Если, не дай бог, оказывалось, что что-то осталось недоеденным или, того хуже, нетронутым, то к моему возвращению меня ждал разговор со свекровью с настоятельной рекомендацией отправить в живот то, что она принесла утром.
Все мои действия подвергались строгой проверке и при необходимости критике. При малейшем нарушении негласного устава я получала выговор и несколько советов, как надо себя вести, что есть и т. д. Особенную бдительность командир пани Барбара уделяла всему, что было связано с ее сыном.
Первое время, когда ее сын, а по совместительству и мой муж, возвращался из рейса, мне не разрешалось готовить. Пани Бащя, заранее узнав день возвращения пана капитана, спешила доставить готовый обед со словами:
— Эта его любимое danie[29].
С этими словами, всучив мне кастрюлю, она выдавала инструкции, как подогреть и подать на стол.
Мои попытки приготовить что-то другое обычно пресекались со словами:
— Атдахни. Я сама. Я знаю, что он лубит.
Рубашки мужу я наглаживала под пристальным взглядом пани свекрови. Она присаживалась рядом, пытаясь говорить на отдаленные темы, но глаз не спускала с утюга и конечно же не забывала между делом напоминать, где надо прогладить лучше и как удобнее рубашку уложить на гладильной доске.
Перед глажкой все рубашки проходили обязательный отбор на чистоту. Если где-то оставалось пятнышко размером с миллиметр или, по мнению свекрови, воротничок был недостаточно чист, рубашка немедленно конфисковывалась со словами:
— Я сама пастираю.
Проверялось также и санитарное состояние нашей квартиры, а точнее, квартиры нашей польской мамы. Я добросовестно убиралась раз в неделю, намывала полы, протирала пыль и надраивала сантехнику в туалете. Поскольку квартира была небольшая, а точнее, крохотная, и бо́льшую часть времени я находилась в ней одна, то уборка не занимала много времени. Свекровь, каждый раз услышав в трубке телефона историю о том, что я убралась или как раз таки убираюсь, повторяла:
— Астафь! Idż na rower![30] Я патом сама сделаю.
Я вопреки советам конечно же продолжала натирать пол и мыть посуду, пытаясь тем самым продемонстрировать заботу о нашем жилище, но мои старания были напрасны, и после каждой моей уборки пани Барбара проводила собственную. Демонстративно она этого никогда не делала, но между делом всегда любила подчеркнуть, как и где надо лучше убраться, не забывая припомнить, где не дотерла я.
Все же, несмотря на все бытовые неудобства и домашние, женские противостояния, отношения со свекровью были вполне мирными и дружными. Мы никогда не ругались и не спорили. Я внимательно выслушивала все рекомендации и советы, стараясь понять весь поток слов, который пани Барбара пыталась донести до моего сведения. Она, поняв, что я человек кроткий и неконфликтный, кажется, была рада этому факту, так как со всем рвением начала учить меня уму-разуму, не забывая при этом и о своей выгоде. А к выгоде относилось влияние на сына, которым она не обладала с момента, когда ненаглядному отпрыску исполнилось лет шестнадцать. Как я уже упоминала, пани Барбара командовала всеми и вся и получалось у нее это достаточно успешно, правда, собственные дети уже давно и упорно отказывались подчиняться маме, что абсолютно не устраивало последнюю. Кроме сына у нее также была дочь, которая жила в другой стране. Соответственно, виделись они нечасто, и командовать дочкой, конечно же, из лучших побуждений не представлялось возможным. В связи с этим все внимание переключилось на сына.
Зная о большой любви ее Томаша ко мне, пани Барбара разработала стратегический план, как переманить меня на свою сторону, чтобы добраться до сына и таки подчинить его непокорную волю.
Если пани Баще хотелось, чтобы сынок, к примеру, пошел на проверку к врачу, потому что ей вдруг показалось, что он плохо выглядит, то прямо она никогда ему этого не говорила, а использовала для этого меня.
— Маринка, Томаш очинь многа работает. Мы далжны о нем заботиться. Он очинь упрямый и миня ни паслушает, паэтому пагавари ты с ним. Пусть пайдет к врачу.
Конечно, кроме врача у пани Бащи были и другие идеи, куда должен пойти Томаш, с кем общаться, а с кем нет, во что одеваться, и всеми этими идеями она щедро делилась со мной, просвещая, как я должна преподнести информацию мужу и с чего лучше начать, в конце непременно добавляя:
— Толка ни гавари, что эта я так сказала.
Первое время я свято верила, что, может, и правда она лучше знает и так будет лучше, но после первой же попытки отправить мужа к врачу я поняла, что впредь делать этого не стоит.
Пан капитан, услышав не свойственные мне советы, как лучше жить, поднял на меня глаза и, не дав договорить, сказал:
— Это мая мама придумала, да?!
При этом выражение лица его впервые в жизни не выражало ничего хорошего или позитивного. Я захлопала глазами, пытаясь придумать что-то в ответ, но, не дослушав моих объяснений, муж выдал:
— Я сам с ней пагаварю.
Судя по его тону, разговор ничего хорошего не предвещал.
После сказанного, схватив трубку телефона и набрав номер мамы, обычно спокойный супруг прокричал что-то в трубку, чего в то время уровень моего польского языка понять еще не позволял. Хотя понятно было и без перевода, что разговор не был приятным ни для него, ни для нее.
С тех пор все сказанное пани Барбарой я переваривала и обдумывала несколько дней, прежде чем произносила что-либо вслух в присутствии мужа. Моей задачей теперь было попытаться сохранить добрые отношения со свекровью и при этом не разозлить без причины моего благоверного.
Но, как я и упоминала, несмотря на все странности и особенности моей польской мамы, я считала, что мне повезло. Невзирая на ее любовь управлять и командовать всеми вокруг, она хорошо ко мне относилась, никогда не говорила ни единого плохого слова обо мне моему супругу, а со знакомыми, обсуждая меня, говорила только хорошее, не забыв добавить, что ей ужасно повезло с невесткой. Конфликты, как и в каждой обычной семье, случались и у нас, но сор из избы никогда не выносился, и даже если между нами и пробегала черная кошка и случались разногласия, то они оставались только между нами. Время от времени пани Барбара учила меня семейной жизни, повторяя:
— Всегда имей от мужа заначку и не признавайся, что у тебя есть деньги. Томаш нервный, но отходчивый, если выходит из себя, то ты не спорь, слушай и соглашайся, но делай по-своему.
Она привила мне любовь к театру и, конечно же, к велосипеду, помогала, когда родились наши дети. Уставшая после тяжелого рейса, приезжала посидеть с внуками, когда мне нужно было выйти из дома. Если у нас и случались семейные конфликты с паном капитаном, свекровь всегда принимала мою сторону, утверждая, что женщинам живется тяжелее, чем мужчинам.
Ремонт в нашей квартире все длился и длился. Наши финансовые возможности были ограниченны, зарабатывал только пан капитан. Перед переездом в Польшу я продала свою машину, и все вырученные деньги пошли на ремонт квартиры в Варшаве. Вложенные мною деньги хоть и помогли, но оказались каплей в море.
Нам безумно хотелось как можно скорее переехать и обрести независимость. Несмотря на то что я считала наши отношения со свекровью вполне себе приличными, мой дорогой муж на дух не переносил никаких маминых добрых советов и рекомендаций. Мама при этом не хотела ни понять, ни принять факта, что сынок выпорхнул из-под теплого маминого крылышка и больше не поддается контролю. Зачастую семейные встречи двух поколений выливались в нешуточные конфликты, после которых мне приходилось звонить пани Барбаре с извинениями и выслушивать получасовые монологи на тему «что случилось с ребенком», «он такой раньше не был, кто-то на него плохо влияет». Не знаю, подразумевалось ли, что этим «кто-то» являюсь я, но открытых обвинений в мой адрес никогда не поступало.
Когда пан капитан улетал в очередной рейс, пани Бащя на следующий же день напрочь забывала о всех ссорах, и все вставало на свои места до тех пор, пока не возвращался ее сын и мой муж и не взрывался при очередной порции добрых советов, поданных вместе с горячим обедом.