Когда я оканчивала школу, поступать решила в Алматы, туда, где жил отец. Город был большой, более перспективный и с большим выбором учебных заведений. К тому же не нужно было мыкаться по общежитиям — в квартире моего отца как раз пустовала комната.
С мамой у меня были обычные, нормальные отношения, ничем не отличающиеся от других. Где-то мы ругались, где-то мирились. Мама была против моего решения переехать к отцу, сказав, что человек он непростой, военный, и перечислив ряд других минусов. Меня, семнадцатилетнюю, доводы мамы не убедили, и, окончив школу, я переехала к отцу.
Отец специально для меня оборудовал комнату — купил кровать, письменный стол и все, что могло бы пригодиться студенту. Все получилось вполне мирно и симпатично. Буквально со второго дня после моего переезда я поняла, что имела в виду моя мама, когда говорила о сложности характера моего отца.
Папа был военным, а точнее, полковником в отставке, т. е. бывший полковник, хотя нет, бывших полковников, видимо, как и бывших стюардесс, не бывает, что регулярно и повторял отец:
— Бывших полковников не бывает, — басил густым голосом папа.
И это правда, несмотря на то что он давно уже и не служил, однако создавалось впечатление, что он еще в армии, а я вместе с ним на должности рядового. Встать, лечь спать, съесть — все строго по расписанию. Нет слов «опоздал», «проспал», «не хочу» и «не могу». Одеться за тридцать секунд, раздеться и заснуть также за тридцать.
Звонки и разговорчики после шести часов вечера отставить.
Разговорчики, которые длятся больше чем десять минут по телефону, отставить.
Короткие юбки отставить.
Улыбочки, хохотушки с мальчиками отставить. Мальчиков вообще надо было отставить, так, на всякий случай. Полковник папа обещал лично выбрать подходящего кандидата в женихи, когда придет время. Не уточнялось, правда, когда это самое время должно наступить. Будущий жених должен будет пройти проверку лично у полковника со всеми последующими инструкциями, прежде чем получит разрешение на личную встречу с потенциальной невестой, то есть со мной.
Вставать по расписанию, отбой тоже по расписанию.
Утром зарядка, вечером начистить сапоги, сандалии, туфли (в зависимости от времени года).
Уже и не вспомню, было ли вообще что-то разрешено, но точно помню, что можно было учиться и ходить на занятия в институт, и все. Ничего лишнего.
Каждое утро полковник вставал без будильника ровно в шесть утра и шел на зарядку, которую делал на турниках на территории школы, находившейся неподалеку от нашего дома. Сначала бег трусцой пять километров, потом пятьдесят раз отжаться и столько же подтянуться, потом пресс не меньше ста раз. Все сделанное повторить не меньше пяти раз и снова бег трусцой пять километров. Зной, дождь или снег — погодные условия не были помехой для тренировки, даже десятиградусный мороз не мог его остановить. Даже если полковник накануне вечером засиделся допоздна по причине просмотра фильма, посиделки с гостями и т. д. Утром в шесть часов свежий как огурчик, полковник в отставке в спортивном костюме варил на кухне кофеек, а через десять минут уже держал путь в сторону турников, дабы исполнить свою обязательную спортивную программу.
Занимался он так, как будто каждый момент готов был вернуться в армейские ряды. Не мухлевал, не делал меньше упражнений, чем положено, выкладывался на все сто и ни за что на свете не пропускал тренировку.
После возвращения домой папа варил овсянку на воде с сухофруктами для меня и для него. Вкусно или нет, нужно было есть.
Потом я уходила в университет, а полковник — на работу в офис. К обеду папа всегда возвращался домой, чтобы съесть овощной суп. Я тоже возвращалась к обеду, чтобы съесть суп. С той лишь разницей, что полковник суп ел и наслаждался, а я давилась. Приготовлен он был на воде с большим количеством овощей и приправ. На перекус — сухофрукты и орехи с медом, на ужин — овощной салат. И так каждый день, 365 дней в году. На мои вопросы, а когда можно будет съесть другой суп, полковник отвечал, что этот самый полезный.
За редким исключением иногда готовилось что-то другое, но обязательно с овощами. Диета соблюдалась так же строго, как и тренировки. Никаких сладостей, тортов и чебуреков. Диета и тренировки были делом святым.
Полковник пытался и меня приобщить к тренировкам в шесть утра и супу на воде, но как-то не пошло. Дома я ела то, что было, а в институте наверстывала упущенное, объедаясь пончиками.
К строгому военному расписанию я не была готова ни морально, ни физически. Не был готов и полковник встретиться с семнадцатилетней дочерью, которая не желает жить по армейским порядкам и вообще привыкла к абсолютно другому образу жизни.
Одним из главных табу был противоположный пол. Никаких романов, влюбленностей и тому подобного иметь не разрешалось.
В бывшую столицу Казахстана, Алматы, переехала не только я, перебрался туда и мой молодой человек, с которым я встречалась в старших классах. Моя мама хорошо его знала.
Парень был интеллигентный, как и его семья — все потомственные музыканты. С малых лет Владимир играл на фортепиано и в нашей школе был своего рода знаменитостью, единственным учеником, ездившим на международные конкурсы виртуозов фортепиано, где он нередко занимал призовые места.
Я наивно полагала, что такого молодого человека не стыдно и папе показать, что и сделала при первом удобном случае.
— Знакомьтесь, папа — это Владимир, Владимир — это мой папа, — радостно прощебетала я.
Полковник прищурил глаза и строго добавил:
— Вячеслав Борисович.
Меня немного передернуло от такой официальности, и я начала опасаться, что идея была не самая лучшая.
Владимир буркнул что-то в ответ, чего расслышать никому не удалось. В воздухе повисло напряжение. Я поняла: парня надо спасать, но сделать этого не успела.
— Пройдемте со мной, молодой человек.
И полковник, взяв под руку побелевшего Владимира, направился с ним в сторону следственной камеры. Я иногда называла нашу кухню камерой, потому как все допросы с пристрастием происходили именно в этом помещении. Я было направилась за ними, но полковник хлопнул дверью перед моим носом.
Разговор длился недолго, подслушать его содержание мне не удалось. И без того бледный Владимир вышел еще бледнее.
На прогулку мы в тот день пошли, но разговор как-то не клеился. По возвращении полковник папа сообщил мне, что Владимир мне не пара и вообще в моем возрасте рано думать о мальчиках.
— Вот окончишь институт, тогда и будешь на свидания бегать. А сейчас рано, — сказал как отрезал отец.
Поняв, какую ужасную ошибку я совершила, я тут же осознала: полковник — это не мама.
Впредь все мои отношения развивались под грифом «Секретно». Если я и направлялась на свидание, то делала это так, чтобы полковник не заподозрил неладное.
Прожили мы с папой под одной крышей три года, часто ругаясь и обвиняя друг друга в чем только можно. Он кричал, что я тунеядка и не хочу учиться, и ничего путного из меня не выйдет. В ответ я кричала, чтобы он отставил свои военные штучки и вообще не вмешивался в мою жизнь. В конце обязательно добавляла, всхлипывая навзрыд:
— За что ты меня ненавидишь?!
Дальше я заливалась слезами и спешно скрывалась за дверями своей комнаты.
Спустя три года, присев в кухне-камере за чашкой кофе, мы с полковником пришли к выводу, что лучше нам разъехаться, и я съехала к подруге. Она работала в авиакомпании, а я, будучи на третьем курсе университета, отчаянно нуждалась в деньгах. Подруга предложила отправить резюме в авиакомпанию, в которой она работала, что я и сделала. Через несколько месяцев я стала стюардессой.
Прошло несколько лет, я уже не была студенткой, перестала летать, работала в офисе и встретила мужчину моей мечты. Пан капитан, в миру пан Томаш, для знакомых Томас, для меня свет очей моих Томашек.
Я со страхом думала о том, как представлю моего польского друга моему русскому папе.
Загвоздка была еще и в том, что Вячеслав Борисович был не просто полковником в отставке. Он был полковником КГБ[3] в отставке. В годы своей профессиональной активности папа ловил злобных иностранных шпионов, проникших на территорию нашей великой родины с целью выкрасть государственные тайны. То ли с тех пор, то ли по какой другой причине, но, несмотря на то что великой родины уже давно не существовало, а шпионов ловили уже другие люди, неприязнь к иностранным гражданам у полковника сохранилась.
Поэтому информация о том, что любимая и единственная дочь, хоть и непутевая, но все же своя, водится с иностранцем, могла закончиться плохо, причем как для меня, так и для моего пана капитана.
Хотя во всей этой ситуации был один маленький плюсик и крошечная тень надежды, что все пройдет гладко.
Мой строгих правил папа наполовину был поляком. Его мама, моя бабушка, была полькой. Родилась и выросла она на Украине, но жила в небольшой польской деревне, населенной поляками. В детстве баба Броня говорила только на польском, ходила в польский костел[4] и посещала польскую школу, в которой тоже училась на польском.
Когда бабушка Броня достигла возраста, чтобы называться пани Броня, она встретила своего будущего мужа, который был украинцем. Молодые люди поженились и жили долго и счастливо, пока смерть не разлучила их.
У них родилось двое детей — мой папа Слава и его сестра Эла.
Маленький Слава тоже был крещенный в польском костеле, но вырос на Украине, а потом перебрался вместе с родителями в Казахстан.
Папа всю жизнь гордился своим происхождением. Всегда и везде, при каждом удобном случае он повторял, что он поляк. У Вячеслава Борисовича даже был коронный польский номер, которым он с удовольствием хвастался, находясь в обществе. Где-то папа Слава услышал детский стишок:
Nie pieprz, Pietrze, pieprzem wieprza,