— Передайте ей, что хочет она того или нет, но я приеду к ужину, — решительно заявила Мэгги.
Едва она положила трубку, как в дверь позвонили. Сквозь стеклянное окошечко она увидела на крыльце двух мужчин. Заметив ее, оба продемонстрировали удостоверения следователей прокуратуры.
Мэгги нехотя открыла дверь и пригласила их войти.
— Миссис О'Нил, — учтиво начал тот, что был постарше, — нам известно, что после исчезновения Джонатана Лэнсинга вещи из его дома вы забрали себе. Скажите, пожалуйста, рабочую документацию из его офиса вы тоже перевезли сюда и, если да, она все еще находится у вас?
Мэгги представила свой захламленный чердак.
— Его одежду я раздала, — уклончиво ответила она, — а мебель поставила у себя. Она была лучше моей, и, потом, его дочь Кей стала жить со мной. Я хотела создать ей привычную обстановку.
«Может, они считают, что я незаконно присвоила себе его мебель?» — с испугом подумала она. Наверное, надо было заплатить какой-нибудь налог.
— Конечно-конечно, мы все понимаем, — заверил ее следователь помоложе. — А у вас, случайно, не осталось никаких рабочих или личных бумаг Джонатана Лэнсинга?
— Вот и Кей тоже меня об этом спрашивала. В комнате, которую он использовал вместо кабинета, у него стоял такой старый металлический шкафчик. Он сейчас лежит на чердаке на полу, а поверх него стоит мой старый диван. Кей все хотела подняться туда и взглянуть, что там внутри, но для этого придется просить кого-нибудь посильнее отодвинуть в сторону остальные вещи, чтобы можно было переместить диван на пол, а потом поставить шкаф вертикально.
— Если вы дадите согласие на осмотр содержимого этого шкафчика, мы с радостью поставим его в любое место, где миссис Кэррингтон будет удобно его разобрать. Вы можете не соглашаться, но мы хотели бы ознакомиться с содержимым.
— Не вижу в этом ничего предосудительного, — пожала плечами Мэгги.
Она повела гостей на чердак, извиняясь за беспорядок и пыль.
— Я каждый раз даю себе слово заняться чердаком и избавиться от этого хлама, — рассказывала она, а гости меж тем без малейших усилий расчистили пространство вокруг шкафчика и подняли его с пола, — но вы же знаете, как это бывает. До таких вещей руки вечно не доходят. Кей говорит, что я барахольщица, и она права.
Следователи ничего не ответили. Оба вытащили из ящика по папке с бумагами и принялись проглядывать содержимое.
Мэгги с растущим беспокойством наблюдала за ними, гадая, правильно ли поступила, позволив им подняться сюда. Наверное, надо было посоветоваться с Кей, запоздало подумала она. Ей не хотелось снова расстраивать внучку. С другой стороны, если это Питер Кэррингтон убил ее отца и эти ребята найдут здесь какие-нибудь улики, надо быть просто сумасшедшей, чтобы продолжать о нем беспокоиться.
— Взгляни-ка сюда, — сказал следователь постарше своему напарнику и протянул ему лист бумаги.
Это была копия ландшафтного эскиза с приложенной к нему запиской, адресованной Питеру Кэррингтону. Вот что написал Джонатан Лэнсинг:
Дорогой Питер!
Мне будет очень жаль, если мой проект так и останется незавершенным. Как вам, вероятно, известно, мы с вашим отцом обсуждали план благоустройства участка между изгородью и дорогой. Поскольку я больше не работаю на вашего отца и, полагаю, миссис Элейн Кэррингтон будет недовольна, если я попытаюсь связаться с ним напрямую, возможно, вы согласитесь передать ему этот эскиз. Прилагаю визитную карточку специалиста из числа моих знакомых, который мог бы провести работы в соответствии с этим планом и пожеланиями вашего отца.
Мне будет не хватать наших разговоров. Желаю вам всего наилучшего.
Пока молодой следователь читал записку, тот, что был постарше, поглядел на Мэгги.
— Никогда не извиняйтесь за то, что вы барахольщица, миссис О'Нил, — сказал он.
47
Коннер Бэнкс сидел напротив своего клиента за столом в небольшой комнатке, предназначенной для встреч заключенных с адвокатами в тюрьме округа Берген. Из всех членов юридической команды именно его выбрали для разговора с Питером о его перспективах.
— Питер, расклад у нас такой, — сказал он. — Хорошая новость заключается в том, что, хотя вы и являетесь главным подозреваемым по делу о гибели вашей покойной жены Грейс, оно будет рассматриваться отдельно. На этом процессе будет запрещено упоминать о ее смерти, поскольку они не могут доказать ее связь с двумя другими случаями. Однако, поскольку останки Сьюзен Олторп и Джонатана Лэнсинга были обнаружены на территории вашего поместья, обвинение попытается объединить все эти дела в одно. И все же мы полагаем, что им не удастся доказать вашу вину за недостатком улик.
— Какой тут может быть недостаток улик, когда все указывает на меня? — тихо спросил Питер. — Я последний человек, который видел Сьюзен живой. Мария Вальдес покажет, что сорочки, которую я, честное слово, клал в корзину с грязным бельем, никогда там не было и что мой отец заплатил ей, чтобы она держала язык за зубами. Теперь выясняется, что отец Кей написал мне записку с планом благоустройства территории между дорогой и изгородью, где нашли тело Сьюзен. Если бы я был ее убийцей, я был бы в ужасе, потому что при исполнении этого плана ее тело неминуемо было бы обнаружено. Получается, у меня был мотив избавиться от Джонатана Лэнсинга. Нет, мне конец.
— Питер, я согласен, положение серьезное, но послушайте меня. Записку мог перехватить кто угодно. У них нет доказательств, что вы ее получили.
— Зато у них есть доказательства, что мой отец отстегнул Марии Вальдес пять тысяч долларов.
— Питер, в том, что касается сорочки, ваше слово против ее слова, и, потом, не забывайте, она сама призналась, что в прошлый раз солгала под присягой. Присяжные настороженно относятся к людям, которые меняют свои показания. А что касается чека… да, ваш отец выписал ей чек, но мы приведем на суде и другие примеры неожиданных приступов щедрости с его стороны. И продемонстрируем этим проявление сочувствия с его стороны, поскольку Мария рассказала ему об умирающей матери.
— Присяжные этому не поверят, — сказал Питер.
— Не забывайте, чтобы вас признали виновным, решение присяжных должно быть единогласным. Нам достаточно, чтобы хотя бы один из них усомнился в вашей виновности. Может, полного оправдания у нас добиться и не получится, но расстроить единодушие жюри мы сможем точно.
— Расстроить единодушие жюри. Звучит не слишком обнадеживающе.
Питер Кэррингтон в упор посмотрел на адвоката, отвел взгляд, потом с видимым усилием заставил себя вновь посмотреть ему в глаза.
— Я всегда считал, что просто не способен поднять руку на другого человека, — произнес он, тщательно подбирая слова. — То, как я поступил с тем полицейским, заставило меня понять, что это не так. Винсент Слейтер рассказывал вам, что я однажды набросился на него, когда мне было лет шестнадцать?
— Да, рассказывал.
— Что произойдет, если, несмотря на все ваши усилия, присяжные единогласно признают меня виновным?
— Обвинение будет просить для вас два последовательных пожизненных срока, и, вероятно, именно столько вам и дадут. Вы никогда не выйдете на свободу.
— Предположим, им каким-то образом удастся доказать мою причастность к гибели Грейс. Какой срок я получу в таком случае?
— Это, без сомнения, потянет на еще один пожизненный приговор. Но, Питер, доказать, что это вы убили ее, абсолютно невозможно.
— Коннер, поверьте мне. Ничего абсолютно невозможного нет. До сих пор я был совершенно уверен в собственной невиновности. Теперь у меня больше нет такой уверенности. Я знаю, что никогда сознательно не причинил бы вреда другому человеку, однако же позавчера ночью я серьезно избил того полицейского. То же самое много лет назад я сделал с Винсом. А вдруг это были не единственные два раза?
У Коннера Бэнкса пересохло во рту.
— Питер, можете не отвечать на следующий вопрос, а если все-таки решите ответить, предварительно хорошо подумайте. Вы действительно полагаете, что в измененном состоянии сознания могли убить Сьюзен Олторп и Джонатана Лэнсинга?
— Я не знаю. Позавчера ночью мне казалось, что я ищу тело Сьюзен на лужайке перед домом ее родителей. Я должен был убедиться, что она мертва. Был ли это сон, или я заново переживал то, что произошло когда-то на самом деле? Не знаю.
Такое выражение, какое было сейчас у Кэррингтона, Бэнксу доводилось видеть на лицах других своих подзащитных — людей, которые знали, что почти наверняка получат пожизненный срок.
— Это еще не все, — севшим голосом продолжал Питер, запинаясь. — Кей не рассказывала вам, что в первую ночь после того, как мы вернулись из нашего свадебного путешествия, она видела, как я во сне подошел к бассейну и сунул руку в бассейн, под покрытие?
— Нет, не рассказывала.
— Опять же, возможно, это был всего лишь дурной сон, а возможно, я заново проигрывал то, что имело место на самом деле. Я не знаю.
— Питер, на суде об этом не будет ни слова. Мы будем строить защиту на принципе недостатка улик.
— Оставьте свои улики себе. Я хочу, чтобы моя защита строилась на том, что, если я и совершил эти преступления, я действовал в состоянии лунатизма и не отдавал себе отчета в том, что делаю.
Бэнкс в изумлении воззрился на него.
— Нет! Ни в коем случае! С такой стратегией защиты у вас нет ни малейшего шанса. С таким же успехом вы можете сами принести прокурору свою голову на блюдечке с голубой каемочкой.
— А я говорю, что у меня нет ни малейшего шанса с такой стратегией защиты, которую планируете вы. Да если бы и был, попробуйте встать на мое место. За моим процессом будет следить масса народу. Это возможность заставить мир понять, что, если тебе не повезло родиться лунатиком и в бессознательном состоянии совершить преступление, ты не должен за него отвечать.
— Вы серьезно?
— Серьезнее не бывает. Я попросил Винса посмотреть статистику. По британским и канадским законам прест