У меня в распоряжении оставались кусок ночи (было пять утра, когда я вернулся домой), целый день и следующая ночь.
Для начала я принял контрастный душ, выпил крепчайшего кофе и практически съел полпачки сигарет, пытаясь думать. Прежде чем отправиться к твоему отцу, я должен был понять для себя, что намерен делать в том или ином случае.
Предположим, я пойму, что он знал... Тогда... Я, честно говоря, не представлял, что тогда. Посмотреть ему в глаза, как в классическом триллере положительный герой при встрече с отрицательным? Вызвать на дуэль, как принято между двумя благородными соперниками? Или застрелить, как принято в нашей профессии, на нашем рабочем месте?
Нина, которая до этого, не дрогнув ни единым мускулом, завороженно слушала мой рассказ, прерывисто вздохнула, переменила позу и закусила губу. Представила, что в последнем случае остались бы в живых ее мать и брат? Увидела, как в магическом кристалле, человеческую натуру без прикрас, готовую поверить любому навету, предать, лишить жизни ближнего?
Я продолжал.
Страшнее всего – я не знал, поднимется ли у меня рука в самом худшем случае, то есть в случае сознательного предательства Крымова. Предательства учителя по отношению к ученику, отца к сыну, друга к другу.
Я размышлял над этим. Стало быть, контора не окончательно выбила из меня человеческое. И у меня есть шанс оживить свое достоинство, свою душу, наконец. Но для этого нужно как минимум выжить.
А если Крымов не знал? Значит, узнает от меня. Значит, я поставлю его тем самым перед выбором – если наверху поймут, что он узнал о моем готовившемся побеге и не предупредил их (а там очень быстро поймут, что именно так и случилось), значит, он сам становится предателем – не для меня, для них. А такое органы не прощают. На нем тоже поставят крест, профессионально и скорее всего физически. И значит, ему тоже нельзя возвращаться.
Крымову, в отличие от меня, было что терять – в Москве оставалась семья – жена и двое детей. Для него ситуация становилась безвыходной. Он должен выбирать между собой и своей семьей, а так как вы были для него всем, это значило выбирать между собой и собой.
Перед этим выбором должен был поставить его я.
И опять...
А если знал? Знал и пошел на это? У него может не дрогнуть рука исполнить приговор, что в этой ситуации абсолютно логичное решение.
А вдруг контора обрекла нас обоих? Элементарный расчет – что выгоднее? Что перевешивало именно в этом контексте – жизнь своих двух, не худших, сотрудников или успех операции. Этого не знал никто. И я.
Может быть, разумнее всего бежать, не предупреждая никого? Пусть потом сами разбираются. Но как с этим жить?
Я стоял, наверное, перед самым главным решением в жизни. И никто не мог решить за меня.
Я рискнул.
Вызвал Крымова условным сигналом (как Юстас – Алекса), который означал высочайшую степень важности и конфиденциальности.
Встреча произошла в задрипанной забегаловке одного из самых криминально неблагополучных районов города. Из тех, в которые не суют нос блюстители порядка.
Пропускаю гимн местечкам, служащим для нас (для всех спецслужб мира) оазисом и микросредой нелегальной деятельности. Нет ничего легче, чем изобразить агрессивного забулдыгу, озабоченного очередной дозой. Тем более что порой это точно отвечает состоянию души. Кем бы ты ни был.
Когда я шел на это, как я понимал, последнее свидание с твоим отцом, поднялся сильный ветер, который за несколько минут причесал город против шерсти, заставив ощетиниться пожухлой листвой, обрывками грязной бумаги, летающей по воздуху, зонтами и вздувшейся одеждой редких прохожих.
Мы сели за столик в самом дальнем углу грязного, с заплеванным окурками полом, полупритона и заказали по кружке пива.
Я заметно нервничал. Он это видел. И я понимал, что он видит. В его поведении я не заметил ничего необычного. Он ждал.
Я рассказал все, начиная с появления ночных гостей. Рассказал о видеозаписи. О своих сомнениях. О своих выводах. И наконец, о своем решении.
За время рассказа он прервал меня только раз, чтобы уточнить степень уверенности в подлинности фильма. Я предоставил ему неопровержимые, в том числе и технические, доказательства того, что запись подлинная. Он кивнул, зная, что именно эта область была моей специализацией.
Я замолчал. Какое-то время Дмитрий сидел, не поднимая глаз от кружки. Потом медленно поднял голову и посмотрел мне в глаза. И я понял – он не знал. И еще я понял, что за несколько минут у него в голове, как и в моей несколько часов назад, пронеслись все возможные для него последствия. Думаю, он пришел к тому же выводу, что и я, – для него все варианты хуже. У него не было выбора, вернее, был выбор между просто плохим и плохим во всех отношениях.
– То-то они поменяли мне дату вылета на сутки раньше предусмотренной. Обо всем случившемся я узнал бы уже в Москве. Постфактум. И преподнести мне это они могли бы под любым соусом. – Он скривил рот в усмешке. – Похоже, родная контора решила наставить мне рога.
Теперь мы оба молчали. Молчали долго. Официант в грязно-пятнистом фартуке принес еще по кружке. И мы, не сговариваясь, приподняли их над столом и чокнулись, разбросав клочковатую пену.
Каждый из нас слишком хорошо представлял, что происходит в голове другого и как мы в этот момент друг от друга зависим.
– Уверен, что сможешь уйти до завтрашнего утра? – прервал он молчание. – Что тебя не пасет третья сторона?
Я вообще не был ни в чем уверен, кроме того, что он дает мне добро. И это самое важное.
Вместо ответа я кивнул.
– А ты? – спросил я, впервые сказав «ты».
– Что «я»? У меня выбора нет. – Он внимательно рассматривал свои руки, как бы рассчитывая увидеть на них знак судьбы. Но ничего не найдя, разочарованно усмехнулся и щелкнул пальцами. – И ты это прекрасно знаешь... Но все равно спасибо, что пришел. – На этих словах он встал и, крепко пожав мне руку, двинулся к выходу.
– Будем надеяться, что они не посмеют тебя тронуть, – сказал я ему вслед. Но он этого не услышал.
В ту ночь мы разлетелись по разным концам света.
Через день ко мне из Парижа прилетела Вера.
Нина молчала как каменная.
– Ну, Ниночка, – сказал я. – Теперь твоя очередь.
Молчание было мне ответом.
– На самом деле меня интересует только один вопрос, вернее, два: «как?» и «когда?».
Нина наклонилась ко мне с улыбкой Чеширского кота и, почти прикоснувшись своим лбом к моему, как в последний раз, в самолете...
– Ваш билет, пожалуйста, – произнесла она противным мужским голосом.
Я поднял голову – надо мной нависла тяжелая фигура контролера с раздутым, как подушка, лицом, на котором играла кривая профессиональная улыбка.
– Месье?..
Нина в ту же минуту растаяла в воздухе.
Убедившись, что мой билет в порядке, госслужащий удалился.
Я попытался вернуть Нину. У меня есть еще много чего рассказать.
Безуспешно. Она, видимо, решила, что главное уже знает.
Я был другого мнения – для меня главное случилось потом.
И я, несмотря на индифферентность Нины, решил продолжить.
«О сверхвозможностях мозга известно давно. Это прежде всего врожденные свойства мозга, определяющие наличие в обществе тех, кто способен находить максимум правильных решений в условиях дефицита выведенной в сознание информации. Люди такого рода оцениваются как обладатели талантов и даже гении. Ярким примером сверхвозможностей мозга являются не только творения гениев, а и так называемый скоростной счет, почти мгновенное видение событий целой жизни в экстремальных ситуациях и многое другое. В жизни не только гения, но и обычного человека временами возникают состояния озарения, и иногда в результате этих озарений в копилку знаний человечества ложится много ценного».
Это выписка из медицинского учебника, которая осталась в конспекте со студенческих времен. Не могу говорить о копилке знаний человечества, но мою личную копилку все изложенное действительно пополнило.
Возникло ощущение вседозволенности – я вошел в раж. Продаваться, сказал я себе, так продаваться легко и дорого.
В тот момент казалось, что мне помогают сверхъестественные силы (хотя выше ангела-хранителя я в мистических сферах не забираюсь).
Дурному вдохновению не было предела. Я разыгрывал партию за партией. Случались проблески гениальной интуиции (именно интуиции, а не ума), мне удавалось на несколько шагов предвосхищать действия противников, пользоваться слабостью соперников и обаять потенциальных партнеров. В моем мозгу происходили вспышки, как на солнце, и сила исходившей радиации подчиняла себе земные события. В какие-то моменты чувство реальности пропадало. Чудилось – так будет всегда. Оптимизм мой доходил до того, что даже в крестах на кладбище я готов был видеть плюсы.
В последующие несколько лет я работал в той или иной степени сразу на несколько крупных разведок, стараясь извлечь как можно больше пользы для себя.
Но жизнь хитра! Когда у тебя на руках все карты, она внезапно решает играть в шахматы.
Известно, что вещи не должны быть, они должны казаться. Если кажется, значит, так и есть, уверяла Эльза Триоле (тоже из наших, кстати). В иллюзиях живется гораздо проще, чем в реальности. И каждое явление стоит подозревать в вероятности более чем одного толокования.
А совесть? «Что совесть? Я сам ее делаю», – говорил черт у Карамазова.
Сначала я узнал о гибели всей семьи Крымова. Без подробностей – детали бойни и самоубийства узнал гораздо позже. Потом, почти следом, пришло известие о смерти мамы.
Но, видимо, этого было мало, чтобы понять, в какую страшную бездну я лечу. Классически – вверх пятами.
У меня оставались Вера с Митей. И я оставался у себя. Тогда. Я так думал.
И напоследок, чтобы у меня не было сомнений относительно монстра, поселившегося под моей человеческой оболочкой, судьба предоставила возможность заглянуть в глаза смерти – в глаза жены, которая, мстя мне, убила себя и моего сына у меня на глазах. И до этого довел ее я.