— Деревья вокруг мутанты?
— Да, очень сильные мутанты, инопланетные вообще. Листья плавают, хотя «отрицаловки» поблизости нет. Рядом с системой гравитация нормальная.
— Ладно, дальше. Стали смотреть, куда порталы.
— Да.
— Со спичек?
— Да… Мне маленькая арка выпала, а бамперу — большая. Я первый пошёл. На верёвке, естественно.
— Давай, не тяни уже, космонавт!
— Ну вы знаете же уже!
— Да уж как не знать, если фотографию с твоим рылом нам сюда аж три академика, два генерала армии и один министр привезли.
— У меня противогаза нету. Не заработал.
— У тебя противогаз на поясе висел. Так и скажи, что забыл надеть. Трекер.
— Я только сунулся, по пояс, а там космонавт передо мной висит в воздухе с фотоаппаратом. Шум, как в котельной, воняет сортиром каким-то. Я и не понял ничего.
— Ага, зато он понял. Так, что досрочно возвращать экипаж пришлось.
— Ой, вот знаете, только не надо! Не я Зону выдумал. Тем более, что я сразу протабанил. Он заорал, фотоаппарат в меня бросил, и я отскочил.
— Он четыре снимка сделал. Думаю, надо мне тебя с ним познакомить, Толюня. Он тебе хочет морду набить.
— А я думал — автограф взять…
— Не хами, я тебе не Матушка. Дальше.
— Ну, я рассказал Кэну, Мисрукову то есть, где я был, что видел. Он поверил вроде. А у меня тут сразу же головная боль началась, прямо до ломоты. Я тут же присел, колёс Кэн мне дал, говорит, бывает, молодец, отдыхай. Радостный такой!
— Ещё бы, я думаю.
— Ну, он бампера в большую сразу и пустил. На верёвке. Того сразу всего хапнуло, он только подошвами мелькнул, как только сунулся. И Мисрукова вместе с ним затянуло. Верёвку-то к нему крепили, больше ни к чему. Он заорал, упёрся, и его сорвало. Всё.
— А песок откуда?
— С той стороны. У меня такое впечатление, что Мисруков каблуками его как бы выбил, там уже. Он очень сильно упирался, влетел стоя, не щучкой. Не знаю, как сказать.
— Я понял.
— Я просто рядом был, очень близко, и вот этот песочек оттуда как выплеснулся, двумя струйками такими. Я посидел, подождал.
— Сколько?
— До следующего утра. С места не сходил. С автоматом в обнимку. Потом собрал песочек, и пошёл возвращаться. Как, что, ей-богу — не отложилось. Памятью заплатил. Я даже не помнил, что песок собрал. Только уже дома увидел.
— Эхе-хе. Ну, хоть нарисовал, где.
— Ну вы меня вынудили же!
— Ладно, Анатолий, останешься пока у нас, до выяснения.
— Ну и суки же вы. Я же рассказал всё, к порталу больше не пойду ни в жизнь. Никому ничего не скажу.
— Вот мы и подумаем, как обеспечить, чтобы ты никому ничего не сказал, не дай бог.
— Убьёте же, гады.
— Не лишено смысла, между прочим. В общем, отдыхай пока.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
26 августа 1994 года
ФЕНИМОР И ДР.
ГЛАВА 10
Последняя встреча в эту «пятницу»1 у Фенимора была в «американской стекляшке № 8», совсем близко от дома. Встреча закончилась быстро. Уже в половине шестого он вышел на свежий воздух, сунул полученный пакет за пазуху, запахнул и застегнул «аляску», надвинул шапочку на самые брови и, всё-таки ёжась, пошёл домой. Августовское астраханское солнце било низко вдоль по Арканарской, Фенимору в спину. Он физически ощущал его толчки. Народу в это время вторника на улице не бывало никакого, военные и служащие ещё работали, а домохозяйцы и домохозяйки уже вечеряли. Фенимор свернул в безымянный переулок между балками прачечной и факторией номер 11, где ему пришлось разойтись с патрулём. Несмотря на строгий приказ Пини-Блинчука, в городские патрули не всегда назначали старшими опытных скурмачей — то графики не совпадали, то ещё что. Но сегодня и Фенимору и патрулю повезло — капитан был местный и, видимо, злой, явно выстроенные им «командировочные» лейтенанты с детскими калашами2 покосились на по-зимнему одетого преступного типа, в рабочее время шляющегося по городу, как будто так и надо, да ещё без «гаврилки»3 на шее, покосились, дали пройти, и всё. Капитан не глядя козырнул, Фенимор ответил ему чем-то вроде поклона, и продолжил путешествие между пустующими, только что расселёнными общесемейными балками не оборачиваясь, но зная точно, что скурмачи, все трое, смотрят вослед, а капитан объясняет лейтенантам, что к чему уже на конкретном, его, Фенимора, примере. «Идёт себе явный преступник, и пусть себе идёт». Так себе преступник и шёл, и шёл, и скоро переулок вывел его на окраину, пока ещё окраину Беженска. Тут он свернул налево, по направлению на Волгоград и Москву, и к своей новенькой щитовой двухэтажечке, к общежитию своему синенькому, к хому милому свит хому, вышел, так сказать, с огородов. По безопасной дуге миновал угол дома и оказался во дворе, отгороженном от остального мира кустами сирени.
Во дворе сидел за железным столом отец этих кустов, добрый сосед, вечный Мурад Арсенгалиев, голый по пояс, поджарый, золотистый, совершенно сухой и прохладный, сверкая басмаческим оскалом сквозь басмаческую же каракулевую бороду, чистил пулемётные стволы, на столе перед ним было разложено их штук десять. Злой чечен. Он заметил Фенимора сразу, оскал превратился в улыбку, но с небольшим запаздыванием. Что-то было не то.
— Сосед, а? Вай, какой сосед! — сказал Мурад. — Жду тебя, слушай. Рыба свежая нужна, сосед?
— Не ем я рыбу, — сказал Фенимор, сворачивая к нему. Сейчас он опять предложит сесть покурить, но всё равно что-то не так.
— Э-э, просто так посиди, покури, давай, слушай, — сказал Мурад опять. — В доме лишний раз воздух чище будет.
— Не курю я, Мурад, — опять ответил Фенимор, присаживаясь на скамеечку напротив и поправляя пакет за пазухой. Всё равно ему было смешно. Акценты Мурад копировал гениально. И голос у него был баритон, сочный, бархатный, не визгливый. Дурное настроение чувствовалось, но не по адресу соседа, явно. Мурад был необычным горцем, не срывал зло на ком ни попадя.
— Ай, вот так, взял, бросил?! — поразился Мурад. — Вчера курил, сегодня нет?! Зачем бросил, э?
Фенимор засмеялся вслух.
— Басмач, а? Настоящий, а? Абдулла, верно? — спросил Мурад.
Мурад был из солдат-срочников, выживших в Зарнице, но навечно застрявших в карантине Предзонья. Призывался он из Москвы, с четвёртого курса МГУ, куда поступил не по квоте для нацменов, а по делу. До призыва у него уже было несколько реферируемых публикаций по «исследованию взаимовлияния территориальных разновидностей русского языка в советский период». В каких-то безумных иностранных журналах, на языках, с гонорарами. Почему он попал в армию, он не рассказывал. Была какая-то история. Он был женат, у него были дети, две девочки. Жена рвалась к нему, он ей запретил. Виделся с семьёй только на Кордоне несколько раз в год.
— Чай пить будем, Вадик? — спросил Мурад без акцента и посмотрел на Фенимора через очередной ствол, как в подзорную трубу. — У меня торт вафельный есть. Купил в центре.
— Риторический вопрос? — спросил Фенимор.
— Ну конечно, — сказал Мурад, отложил ствол и подпёр бороду тыльной стороной ладони. — По тебе всё видно. Идёшь медитировать и спать.
— Это тебе видно, сосед, — возразил Фенимор. Спрашивать, что случилось, не хотелось.
Мурад вздохнул.
— Ну да, тут глаз нужен пристрелявши… Ну так а чего ты, Вадик, иди. Не надо сидеть со мной из ложно понимаемого соседского чувства. Да и холодно тебе.
— Как можно ложно понять соседское чувство? — спросил Фенимор, встав и поправляя пакет за пазухой.
— Так и можно. Если сосед на самом деле добрый, с ним не надо сидеть, когда тебе не хочется… Слушай, Вадим, я с вами совсем скоро на нормативном русском разучусь разговаривать! — сказал он вдруг. — Как язык у тебя поворачивается это произнести: «как можно ложно»? Чурка ты нерусская, вот ты кто.
Фенимор смеялся. Ему не хотелось уходить. Но идти было пора, иначе похерился бы весь «пятничный» график, который он сегодня с таким трудом выдержал. Он хотел уже сказать «пока», но спохватился и спросил:
— Да! Тебя утром не было, принесли квитанцию, ты нашёл?
— Да. Нашёл… — сказал Мурад, мгновенно мрачнея.
— Книжки твои пришли?.. — Фенимор остановился. Всё-таки попал точно в больное, чёрт. Неужели с семьёй что-то? — Мурад, что случилось?
Мурад с огромной досадой мотнул головой.
— Ай-й! В среду пойду разбираться в штаб… Задержали на Кордоне контейнер, Вадим. Не понимают, как это так. Пятьсот килограммов книг, и все до единой разные… А-ар! — Он хлопнул ладонью в кулак. — Томашевского первое издание распороли на предмет контрабанды, суки! — Мурад поднял голову, глаза у него были затоплены белой дикарской яростью. — Вадим, это даже не книжка, это брошюра, бумажная обложка. Как там можно было спрятать контрабанду? Какая контрабанда? По листику порвали, понимаешь? Коллекционной сохранности экземпляр. Да не в сохранности дело! — Он хотел потереть лицо руками, но успел сообразить, что испачкается, остановился.
— Мурад, дешевле и быстрей будет денег дать, — сказал Фенимор, помолчав.
— Я понимаю, — сказал Мурад спокойно. И принялся за следующий ствол. Руки только у него подрагивали. — Но только умом… Умом-то я Россию понимаю… А вот… Э! Ладно. Ты иди, Вадик, отдыхай, вернёшься с выхода, поговорим. Зря я сейчас. Весь день себя успокаивал.
— Я напомнил.
— Ты не знал… — Он вдруг улыбнулся. — Меняю тему. Соседи у нас новые, кстати. С той стороны дома.
— Опять альпинисты? — спросил Фенимор, принимая игру.
Мурад покивал, глядя в ствол на синее небо.
— Главное, чтобы костры в доме не палили, — сказал Фенимор с озабоченностью.
— Там хуже. Там гитара и девушка.
— Придётся убить! — сказали они хором, и Фенимор пошёл домой, на свой второй этаж.
Дома было тепло. Фенимор с порога послал воздушный поцелуй своим сияющим на окнографии девчонкам, проверил оба калорифера, потрогал розетки, не перегрелись ли, и только потом снял куртку, бросил пакет на топчан. Высунувшись в кухоньку, поставил кофейник на плитку, затем ритуально ударился задницей, с размаху сев на топчан рядом с пакетом, выругался, и в очередной раз пообещал себе истово и клятвенно купить нормальную кровать «сразу же». Дотянулся, открыл тумбочку, достал автомобильную аптечку, градусни