Около трёх часов он был в семидесяти пяти километрах по прямой от города. Бетонка кончилась шесть километров назад, грунтовка представляла собой блёкло-бурый шрам в полыни, но она была очень хорошо Фенимору знакома, он учился водить капитанского «козлика» именно на ней, всласть нагонявшись от «Девятки» до бетонки и обратно. «Скорая» тянула, не выказывая никаких признаков усталости. Зато у Фенимора болели зад, спина и плечи. Бензина осталось немного, но он решил доехать на остатках и заправиться наново уже там24. Это было проявление нетерпения, то есть — слабости, но он сознательно отпустил вожжи: хоть как-то заземлить бьющий в виски страх пустышки. Он знал, что капитан Житкур не обманывал его, вербуя его подписать контракт, и то, что Вяткин, работавший в Беженске врачом, бездарно корчил из себя незнакомца, тоже имело значение, хотя и выбесило навеки, но страх был. Страх открыть пустой сундук.
По единственной улице снесённой начисто деревеньки25 Фенимор доехал до пирамидки над могилой жертвам белогвардейцев. Он был уже на территории Девятки, и ещё сравнительно недавно был бы отмечен на всех трёх телекамерах системы слежения, которой капитан Житкур целый месяц гордился, пока она «к чёрту не пошла». Также вокруг везде были минные ловушки — для комиссий. После проверки Житкур неукоснительно обходил с картой каждую и сворачивал взрыватели. И сайгаков было жалко, и своих нервов, да и заблудившаяся пусковая установка с пьяным экипажем могла наехать. В известном месте между фундаментами хат Фенимор свернул к лагерю, от которого, как и от села, остались только могилы — зековское кладбище, куда капитан категорически запрещал ходить всем своим трём подчинённым. В бункера ходить не запрещал, купаться на ерик 46–45 не запрещал, бить морду хаму-капитану на «17-ю» поехать не запрещал, а сюда ходить запрещал. «Земляне, — говорил он. — Ядерную бомбу я вам прощу. А туда нельзя. Не делайте из меня капитана Синяя Борода, земляне».
Фенимор обогнул это кладбище с западной стороны, ещё полкилометра по совершенно уже неезженой дороге — и вот он, вал, а за валом проволока в три ряда, кусты, насосная, небольшой ангар и домик. Всё в квадратном периметре пятьдесят на шестьдесят метров.
Ворота были открыты, а возле домика стоял вертолёт, как из американского кино, — стеклянный пузырь на полозьях. У вертолёта стояли двое, в первую секунду показавшиеся Фенимору, рядовому Свержину, прикомандированному к этому самому дворику за колючкой приказом Министра обороны СССР, совершенно нормальными в этом пейзаже, эндемичными ему. Даже их одежда — синие комбинезоны с лямочками и нагрудниками — была естественна здесь, знакома. А во вторую секунду он надавил на педали, перепутав тормоз сначала со сцеплением, потом с газом.
Его заметили, подняли ладошки ко лбам, заслонились от солнышка, всмотрелись, ничуть, по-видимому, явления «скорой помощи» не испугавшись.
Фенимор справился с управлением, соскочил на степь и почти побежал к вертолёту, на ходу устраивая пулемёт половчей. Готов ли ты ко всему? — спросил Бубнилда очень серьёзно. Да, — ответил он. Я с тобой всегда, — сказал Бубнилда.
Пока он шёл к ним, они тоже неслышно обменивались мнениями, прервавшись, когда он остановился перед ними.
Он остановился в двух шагах, исключающих рукопожатие, глядя в упор на капитана, и только на капитана. Капитан сложил голые руки на груди. Он был очень незагорелый. Доктор Вяткин не знал, куда ему девать руки, повторять капитана не хотелось, он же не обезьяна, а доктор, и вообще очень неудобно, по отношению к Вадику он так паршиво себя вёл, что и сам бы себе не подал руки на месте Вадика. Поэтому Вяткин сунул руки в карманы на животе, напустил нижнюю губу и принялся привставать и приспускаться на носках. Это само по себе не помогало, и он решил разрядить обстановку, пошутив. Он промолвил:
— Тут кто-то должен сказать что-то типа «Доктор Стенли, я полагаю?»
— Шеф, — сказал Фенимор капитану Житкуру. — Какого хрена неизвестной природы происходит?
ГЛАВА 13
— Здравия желаю, во-первых, — сказал Житкур. — Это — ты мне говоришь.
— Я вам не подчиняюсь.
— Да ну? — сказал Житкур удивлённо. — А что ты делаешь?
— Я задаю вопрос. Было обещание. И я спрашиваю.
— Друзья, пойдёмте в домик, — сказал доктор Вяткин с радушием и призывно. — Вадик, мы всё равно собирались с товарищем капитаном чай пить. А тут — ты. Прекрасно! Мы даже и надеяться не могли.
— Пошли, выпьем чаю, Свержин, — сказал Житкур. — Нам тоже надо в себя прийти. Ты, конечно, удивил. Удивил. Сонм чувств, сонм чувств. Давай осадим. Тем более, у нашего доктора там пациенты. Мы просто вышли лекарства из вертолёта взять. Помоги, кстати.
— Шеф! — сказал Фенимор, поправляя автомат.
— Оставь ты свой реморализатор, я тебе не профессор Выбегалло, — смутно-понятно сказал Житкур. — А возьми вот эту сумку, а мы с дражайшим доктором потащим этот ящик. В нём виски, нам нужно быть предельно осторожными.
— Шеф.
— Бери сумку, Вадим. Я просто рад тебя видеть.
Фенимор понял, что тоже рад видеть Житкура, но ему нужно было время.
— И я рад видеть Вадима, — торжественно, с преувеличенной искренностью, сказал доктор Вяткин. — Я так виноват перед ним.
— Вы виноваты перед ним по моему приказу, доктор, — заметил Житкур. — И это тоже нам следует обсудить.
Фенимор не выдержал.
— Ну и сука же вы, Игорь Львович! — сказал он доктору.
Вяткин всплеснул руками со своей куриной грацией.
— Вадик! Ну приказ! Я тебя не знаю, и хоть ты тресни! Я уж шефа и так корил, и эдак! Мне же было хуже всех! И ты, пожалуйста, прими мои глубочайшие соболезнования, я так запоздал с ними, но ты поверь…
— А-а-а-а! — закричал Житкур в небо. — Нет мне и в степи покоя, среди фаланг и тарантулов! Доктор, мать вашу! Беритесь за ящик. Уроните — сами будете объясняться с помощником шерифа. Свержин! Бери сумку. И убери свой пулемёт с глаз моих! Всё равно ты сейчас под прицелом, не успеешь и глазом моргнуть.
— Кстати, да! — сказал Вяткин и, обратившись к домику, замахал руками. — No shoot! This his friend! Как будет «старый друг», шеф?
— This is our friend, в данном случае, — сказал с привычной терпеливостью Житкур, — и не «his», а «our», и вы там кучу ещё пропустили. Берите же ящик! Всё равно вы старика не убедите на расстоянии.
— Ну теперь он хотя бы предупреждён. Вадим, а не возьмёшь ли ты ящик, а то у меня руки крюки, а в сумке ничего не бьётся?
Ящик был тяжёлый, картонный, скользкий, наглухо заклеенный скотчем, и в нём булькало. Доктор Вяткин с большой лёгкой сумкой подмышкой указывал им дорогу. Они ввалились в домик, в знакомую гостиную с камином из шамотного кирпича, с разнокалиберными креслами, с круглым раздвижным столом, со старинным советским буфетом, с кондиционером БК-1500 на специально укреплённой тумбочке с ведром для конденсата внутри, с книжной полкой во всю стену, как в баре, с занавесочками в цветочек, с десятком керосиновых ламп и фонарей на полках и под потолком. С электрическим торшером над главным, капитанским креслом. А вот пяти телефонов-селекторов, ранее занимавших целый отдельный стол у окна уже не было. И коврик на дощатом полу был незнакомый. И незнакомо и неправильно пахло табаком. Не так: незнакомо и неправильно разило табачищем.
Ещё из незнакомого в комнате был пожилой человек иностранного вида. Первая ассоциация у Фенимора возникла такая: Серджио Леоне, Клинт Иствуд, только широкий, а не длинный, и умудрённый, а не опытный. Потом возник Зебулон Стамп из советского фильма, но не под аккомпанемент квохтанья спелой индейки в кустах, а под ту страшную музыкальную тему, где над утёсами едет безголовый, и ещё мелькнул какой-то «Иосафат». Словом, старик был очень колоритный. У него не было левой ноги по середину голени, сидел он в фениморовой качалке у переднего окна, прилаживал на место нижний уголок занавески и очень внимательно разглядывал Фенимора. К стене под рукой его было прислонено ружьё уж точно из кино: винчестер с таким затвором внизу, в который продеваются пальцы, как в кастет26. Верная Рука, друг апачей. Чёрт возьми, да кто это? Рядом с винчестером стоял у стены костыль. Из-под огромного носа старика свисали марктвеновские чёрные усы, а жидкие чёрные волосы на голове блестели, словно жиром смазанные, и были тщательно разделены на равные части прямым пробором.
Фенимор и Житкур пронесли ящик к столу и благополучно водрузили. Ногу старик потерял недавно, культя была забинтована и тронута изнутри красным. (Вспомнился Алёшичев. Доехали ли? Про радио забыл начисто, и бог с ним, с радио.) Доктор Вяткин же, спеша, свою ношу положил на столешницу буфета, после чего она немедленно свалилась на пол.
— Мистер Бролсма, сэр! — провозгласил доктор, не удостоив это происшествие вниманием. — Позвольте предоставить вам его старого друга с удовольствие и радостно. Вадим Свержин, ознаменованный охотник за следами27!
Вадим не знал английского совсем, не задерживалось в голове, хотя он много общался с американцами и раз десять проводил их. Ему показалось, что Вяткин говорит очень красиво, но Житкур беззвучно засмеялся, а старик погасил свой взгляд-прицел, из-за уха извлёк длинную тонкую сигару и щёлкнул малиновой зажигалкой Cricket, которая, как заметил Фенимор, была ему в новинку, как и потеря ноги. От сигары понесло такой страшной махрой, что некурящие Житкур, Вяткин и Фенимор одновременно чихнули и скосоротились.
— I apologize, — сказал старик, но следующий клуб дыма выпустил из усов как ни в чём ни бывало. — I trust your recommendation, doc. My name is Ezekiel Brolsma, young stranger, and I was the oldest Deputy Sheriff on the West. Doc Igor and captain… err… gee… zhi… damn it, Captain28!
— Просто капитан, Вобенака, just captain, — сказал Житкур умиротворительно.
— Hell yeah! I’m continuing, young stranger. Doc Igor and “Just Captain” have kindly admitted me here after the strangest event that had ever happened with an American before the Moon flight, of which the dear doctor have told me. In the mountains I was called Wobenaka; if we become friends, young man, you could call me by that name, too.