Самый эффективный эмпатический жест – это эмпатия действия, когда вы выходите за рамки понимания, чувств и заботы и действительно предпринимаете действия, чтобы что-то изменить.
Это дополнительный шаг, который всегда требует определенных затрат и на который немногие из нас готовы пойти. И даже когда мы действуем, руководствуясь своими эмпатическими чувствами, наши благонамеренные действия могут быть чрезмерными, а не приводить к положительным изменениям. Когда я сказал своей клиентке Джоан, состоятельной основательнице старой династии на Восточном побережье, которая делает поразительное количество полезной работы для своего сообщества и никогда не говорит об этом, как сильно я восхищаюсь ею как положительным примером для подражания в плане сопереживания, она любезно возразила: «Если я не вовлекаюсь в проблему полностью, я не могу решить ее полноценно. Я слишком сильно забочусь о других, а потом слишком много делаю для них. Поэтому я стараюсь решать проблемы других людей, а не позволять им учиться на своих ошибках и исправлять их самим. Я становлюсь их опорой и в конечном итоге делаю их еще более зависимыми».
Мы испытываем эмпатию очень часто: когда нас переполняет забота об обездоленных; когда мы встревожены выбором, который делают другие, потому что мы были там и делали это; когда мы имитируем физический дискомфорт другого человека, например, копируем чье-то заикание; когда мы прекрасно понимаем эмоциональную борьбу человека, потому что помним, как это случалось с нами, и так далее. У нас есть возможность проявлять эмпатию десятки раз в день – и каждый раз это возможность проявить эмпатию либо хорошо, либо плохо. Если вы когда-нибудь приходили домой и не обращали внимания на членов своей семьи, потому что все еще были заняты эмоциями, которые испытывали, слушая о проблемах коллеги, вы видели, как опасна эмпатия при чрезмерном или слабом проявлении.
Это настойчивый аргумент, который профессор философии Йельского университета Пол Блум приводит в своей книге 2019 года с провокационным названием «Против эмпатии». Блум пишет: «Практически для любых человеческих способностей вы можете оценить плюсы и минусы». И затем он продолжает выделять многочисленные минусы эмпатии, например: эмпатия предвзята; мы склонны наделять ею тех, «кто похож на нас, кто привлекателен, кто не представляет для нас угрозы и знаком нам». Блум охотно указывает, что он не против сострадания, заботы, доброты, любви и нравственности. Он полностью согласен с таким определением эмпатии. Блум выступает против эмпатии, когда она не подкрепляется разумом и дисциплинированным мышлением, когда она отражает наши недальновидные и эмоционально вынужденные ответы.
Я склонен согласиться с профессором Блумом. Если эмпатия – это способность «пройти милю на месте другого человека», мы могли бы резонно спросить: «Зачем останавливаться через милю? Почему не две мили? Почему не навсегда?» Это одна из тех вещей, которые мне не нравятся в эмпатии.
Для личностного качества, купающегося в таком ярком сиянии доброты, эмпатия, безусловно, может заставить нас чувствовать себя плохо по отношению к самим себе.
Она требует от нас слишком многого. Мы чувствуем себя виноватыми, когда не можем вызвать сочувствие к чьим-то страданиям. Мы чувствуем себя обманщиками, после того как расстались с объектом нашего сопереживания и, больше не находясь в его присутствии, выплеснули то, что чувствовали, как будто мы разыгрывали эмпатию, сопереживая не по-настоящему. Когда мы получаем облегчение от бремени сопереживания?
Но я не хочу допустить, чтобы подобная критика заслонила то, почему я считаю эмпатию необходимым условием для достижения заслуженной жизни. Дело не в том, что она делает нас более сострадательными, нравственными или добрыми, хотя это похвальные порывы.
Для моих целей эмпатия не имеет равных в укреплении парадигмы, которую мы представили в главе 1 («Каждый мой вдох – это новый я»), напоминая нам, что мы являемся бесконечной серией старых и новых версий себя. Самая большая польза эмпатии заключается в том, насколько эффективно она напоминает нам о необходимости присутствия в моменте.
Несколько лет назад я познакомился со спичрайтером одного известного политического деятеля. Он также публиковал художественную и публицистическую литературу под своим собственным именем, но когда писал для политика, он сказал, что брал на себя роль «профессионального эмпата». На меня произвела впечатление «профессиональная» характеристика этого слова. Он рассматривал эмпатию, которую привнес в написание речей, как отдельный навык, который будет занимать его мысли и эмоции во время выполнения задания, а затем легко отбросится, когда работа будет выполнена. Он был настоящим профессионалом: делал все возможное, чтобы выполнить свою работу, а затем двигался дальше. Он восхищался политиком и соглашался с ним в вопросах политики и истории – это было как данность. Этот человек описал написание текста голосом другого человека как «акт максимальной щедрости». Он подчинил себе свою личность и писал с голосом и речью клиента в голове. Он говорил: «Когда я на работе, каждая моя идея и каждая удачная фраза уходит к клиенту. Я не храню хорошие фразы для себя, чтобы использовать их в своей собственной работе. Это должно войти в речь». После того, как спичрайтер отдает черновик, а политик вносит изменения и произносит речь, он говорит: «Я полностью забываю, что написал, как будто я печатал в трансе, а затем вышел из него, чтобы перейти к своим собственным делам».
Автор описывал форму сопереживания, наиболее полезную для достижения заслуженной жизни. В то время как он был подключен к мозгу клиента и продолжал выполнять задание, писатель проявлял эмпатию, понимание и чувства. После этого он мог избавиться от любых сопереживающих чувств. Он не позволил им выплеснуться в следующий эпизод его текущей жизни. Эти чувства принадлежали ему прежнему. Его новой версии нужно было заслужить что-то новое. Одним словом, он достигал редкого состояния, которого все мы хотели бы достигать чаще. Он был в моменте.
Актер и певец Телли Люнг прекрасно описывает ментальный процесс разделения нашего сопереживания и присутствия. Телли был звездой давнего бродвейского хита «Аладдин» в течение двух лет подряд. Рассказывая о том, как он поддерживал свою мотивацию и энергию восемь раз в неделю в течение двух лет в качестве главного героя в физически сложной постановке, он разделил свое сопереживание на две части.
Во-первых, это было его эмоциональное сопереживание аудитории, наблюдавшей за его выступлением. Телли сказал: «Я был маленьким восьмилетним мальчиком, когда впервые увидел пьесу. Я был загипнотизирован музыкой, пением, танцами и радостью. Я ношу память об этом опыте с собой на каждое выступление. Когда я выхожу на бродвейскую сцену, я думаю о “маленьком телевизоре” и представляю эмоции какого-нибудь восьмилетнего мальчика или девочки, сидящих в тот вечер в зале. Я хочу, чтобы этот маленький человек почувствовал то же, что и я. Каждый вечер я говорю себе: “Это шоу для тебя!”».
Второе – это то, что Телли называет «подлинной эмпатией», уважением к своим коллегам, когда они выступают вместе. Это проявление профессионализма, которое позволяет ему оставаться сосредоточенным и «в образе» в течение каждого момента каждого выступления.
Актер, пытающийся проявить себя на сцене наилучшим образом, не может позволить себе ни на секунду отвлечься мысленно или эмоционально.
«За те два часа, что я был на сцене в роли Аладдина, – сказал мне Телли, – мне пришлось продемонстрировать множество совершенно разных эмоциональных реакций. Я должен был быть счастливым, грустным, влюбленным, отвергнутым, серьезным, беззаботным, злым и забавным. Мне нужно было эмоционально соединиться с другими актерами. Я должен был демонстрировать эмпатию к ним каждую секунду, пока находился на сцене. Каждую ночь я должен был влюбляться в принцессу Жасмин – и я влюблялся! Когда занавес опускался, я сразу же подавлял это чувство до следующего представления. Затем я возвращался домой, где мог снова любить свою супругу».
Я не могу улучшить определение Телли. «Подлинное сопереживание, – говорит он, – это когда ты делаешь все возможное, чтобы быть тем человеком, которым тебе нужно быть для людей, которые сейчас с тобой».
Какой бы ни была терминология – является ли эмпатия «профессиональной» или «подлинной», – спичрайтер и актер спрашивают нас об одном и том же: проявляем ли мы эмпатию и испытываем ли мы ее только тогда, когда это может оказать положительное влияние, а именно, когда это важно в данный момент?
Я предпочитаю термин «единичная эмпатия» не только потому, что он фокусирует наше внимание на отдельном человеке или ситуации, но и потому, что напоминает нам о том, что каждая отдельная возможность проявить наши эмпатические способности – это уникальное и исключительное событие. Единичная эмпатия присуща только данному моменту, она меняется в зависимости от каждой ситуации. Иногда это напоминает эмпатию понимания, в других случаях – эмпатию чувства, заботы или действия.
Единственная константа, присущая особой эмпатии, – это то, как она концентрирует наше внимание на одном моменте и, следовательно, делает его уникальным для всех участников.
Когда вы демонстрируете единичную эмпатию, вы не можете быть неискренним. Вы не проявляете неуважение к другим людям из других прошлых моментов вашей жизни, сиюминутных или очень давних. Вы демонстрируете эмпатию единственным людям, которые могут ее оценить: тем, кто сейчас рядом с вами.
Если бы у меня была только одна карточка, которую я мог бы носить с собой до конца своей жизни, чтобы смотреть на нее в любое время суток как на напоминание о том, как я должен вести себя, чтобы добиться достойной жизни, я бы написал на ней это послание[36]