Только жилым он больше не выглядел. Часть этажей погрузилась во тьму, а в коридорах, где еще горели одинокие лампочки, царило запустение. Лишь слизь разливалась коричневыми и черными лужами на полу, стекала по стенам, капала с потолка.
Единственная гермодверь в другой блок, которую удалось найти, оказалась заперта, и автоген остался в подвале. Гражданский лифт не работал.
Скрежет над головой повторился, но они не обратили внимание, привыкнув к странным звукам. Изредка из квартир доносились стоны, смех и крики: все безумные, бессвязные, лишенные всего человеческого, будто голосовые связки – это все, что осталось у здешних жителей.
– Ты когда-нибудь видел подобное? – тихо спросил Дима.
– И похлеще видел. Правда, не в таких масштабах. Почему, ты думаешь, целые этажи пенобетоном заливают? – Хохол затушил папиросу и прихлопнул паука на плече.
На девятом не помешал бы огнемет, там пришлось прорываться через целый рой восьмилапых тварей с прозрачными крылышками. А на шестнадцатом – отстреливаться от летающих мясных шаров, в зубастой пасти которых хватило бы места человеческой голове.
– Какую только погань Самосбор не оставляет, – угрюмо повторял Хохол.
Они решили идти до пятидесятого, к распределителю, откуда больше путей в другие блоки. И где можно найти телефон.
Спустя еще два пролета обнаружился источник скрежета: голый мужчина с упоением вгрызался в потемневшие перила. Он отвлекся, заслышав шаги, и повернулся, демонстрируя крошащиеся зубы. Красная слюна пенилась на воспаленных деснах.
– Ы-ы-ы-ых, – протянул безумец, вроде бы даже радостно, но с места не сдвинулся. Его кожа блестела в свете фонариков и казалась склизкой, из лохматой головы выступали толстые наросты, напоминающие обломки грязных ногтей.
– Не тратим патроны, – сказал Хохол тихо, огибая мужика полукругом, практически касаясь спиной стен. Целиться он не перестал. – Если бросится, лупи прикладом.
Мутант тем временем утратил к ним интерес и вернулся грызть перила.
– Вот что бывает, если этажи не зачищают после Самосбора. – Лёша слегка опустил ствол. – Те, кого газ не погубит и твари не сожрут, превращаются в… это.
Дима вглядывался в лохматого. А ведь на зачистке ликвидаторы не жалеют патронов и пускают в расход каждого, кого заподозрят в распространении заразы. Когда новобранец подписывал бумаги, он представлял, как будет уничтожать мутантов Самосбора, и совершенно не задумывался о другой стороне службы: зараженных, контрабандистах, сектантах… О том, что придется стрелять в людей. О том, что этими людьми могут оказаться его вчерашние знакомые. Соседи, брат… мать? Сможет ли он ослушаться, не нажать на спуск, или загадочные процедуры сотрут все сомнения из его головы? А невидимые операторы, которых упоминал Хохол и которые лезут прямо в мозги, – насколько силен их контроль?
– Чего застыл? Еще далеко топать, двигаем! – позвал Лёша.
– Погоди.
– Чего?
Дима сам не до конца понимал, чем именно, но ему показался знакомым этот пролет. В Гигахруще все лестничные площадки, грязные и обшарпанные, походили одна на другую. Но вон в том углу отвалилась краска, а в паре сантиметров от пола кто-то тушил о стену спички, и отметины сложились в кривую рожицу. Дима обернулся, чтобы увидеть на деревянном косяке проема строки:
«На ковре сидела Ева
И сиськами вертела…»
Дима прошмыгнул в боковой коридор. Хохол последовал за ним, чертыхаясь.
Совершенно обычный коридор, перегоревшие лампочки, хруст стекла под ногами, старые листовки и высохшая блевотина у порога. Почти все гермодвери заперты, лишь одна перекошенная, с толстыми, в два человеческих пальца, щелями по углам. Из щелей тянулись пульсирующие жгутики багровой биомассы. Говорят, страшное месиво получается из тех, кому не повезло спрятаться от Самосбора. Еще говорят, что где-то из него делают пайки биоконцентрата. Дима не знал, сколько правды в тех слухах, но в очередной раз убедился: неисправная гермодверь – это смерть.
Ноги сами вели его дальше, к последней квартире. Дима потоптался на месте и потянул на себя ручку. Дверь поддалась.
Совершенно обычная жилая ячейка. Типовая планировка, тесная и без окон; мебель такая же, как и в его квартире, как и во всех квартирах, где он бывал, как и, должно быть, в миллионах квартир по всему Хрущу. Толстый слой серой пыли скрыл узоры ковра на стене, узкая кровать похожа на детскую, пластмассовая кукла на полу… Высохшая мумия в кресле. Обивка под ней почернела, как почернела и кожа, обтягивающая хрупкий скелет.
Мелодия вернулась. Теперь это была именно мелодия, Дима мог даже различить отдельные слова:
Спи, моя радость, усни,
В доме погасли огни…
Голова закружилась, и к горлу подкатила тошнота. Писк в ушах усилился, накладываясь на песенку, сливаясь в единую бессвязную трель. Комната поплыла.
Дима не помнил, как снова оказался в коридоре. Видимо, Хохол вытащил его за шкирку. Сквозь постепенно гаснущий шум пробивался голос ликвидатора:
– …я тебе говорю. Дикий, шоб тебя, слышишь? Ау, ты как? – гремел он, встряхивая парня за плечи до хруста в позвонках.
Дима потрогал лицо, оно оказалось мокрым от слез.
– Да что с тобой? Сдалась тебе эта квартира. Ты был тут раньше? Знаешь кого-то?
– Нет, – твердо ответил Дима. И, подумав, добавил. – В порядке. Накатило что-то.
– Ага, хренасе, накатило, чуть живой! Совсем котелок протекает по неопытности, дело понятное. – В голосе Хохла послышалась забота. – Место дурное. Надо валить отсюда…
И повернулся к лестничной клетке.
– Нет. – Дима упрямо двинулся в обратном направлении. – Туда.
– Слух, Дикий… Дима, – сказал Хохол, догоняя. – Я вот этих загадок не люблю, понимаешь? Я ведь тебя на горбу потащу, если понадобится. А у меня спина больная. Не надо так…
Ликвидатор умолк, когда они дошли до площадки мусоропровода. На противоположной стене висел заляпанный аппарат выдачи пайков и черная коробочка телефона рядом.
– Побери меня Самосбор! – Лёша бросился набирать номер.
Он вслушивался в тихие гудки, топчась на месте от нетерпения.
– Да где тебя носит, хер старый… Да! Олег Сергеич, это Хохол… тьфу, Алексей Коцюба. Мы в блоке… – подствольный фонарик Ералаша осветил красные цифры над телефоном. – В блоке эм одиннадцать шестьдесят три дробь три. Докладываю…
Хохол умудрился выложить все за какие-то десять секунд, при этом ничего не упустил. Дима стоял рядом и слышал повисшую в трубке паузу. И бесстрастный ответ следом:
«Понял. Возвращайтесь в подвал и ждите подкрепление».
Лёша с грохотом повесил трубку.
– Самосбор его раздери! Возвращайтесь в подвал, тю! Нефиг делать.
– Я пойду, – спокойно сказал Дима, доставая новые батарейки для нагрудного фонарика.
– Да погодь ты, горячая голова. Мы свою задачу, можно сказать, выполнили. Схрон нашли, подмогу вызвали. Если мужики внизу нормально сховались, то протянут Самосбор, если нет… В любом случае мы им не помощь сейчас.
– Еще не всех тварей перебили.
– А всех и не перебьешь. – Хохол хмыкнул и уселся на пол, скрестив ноги. – Понимаю, у тебя сейчас в голове черт-те что творится, сам такой был. Но я тебе так скажу: думать надо, когда стволом махать, а когда отсидеться. Да садись ты, тебе говорю.
Дима послушно опустился рядом.
– Вот сейчас я бы пожрал, – продолжил ликвидатор, доставая консервную банку из кармана. – Снизу прихватил, попробовать, ради чего вся суматоха. Будешь?
– Нет, спасибо.
Несмотря на пустой желудок, голод к Диме не шел.
– Я вот как думаю. – Лёша быстрым движением ножа вскрыл жестянку и тем же ножом принялся уплетать мясо. Уставшего бойца не смущали ни труба мусоропровода всего в паре метров, ни собственная вонь. – Вкуснотища! Зря отказываешься. Так вот, надо до распределителя все же дойти. А оттуда уже и до нашего килоблока доберемся, пропуска через КПП у меня есть. И не зыркай так, тварям тем уже досталось. Колись лучше, чего тебя к ним тянет?
Дима набрал воздуха в легкие, обдумывая ответ.
– Есть такое чувство… Сложно объяснить. Ложной защищенности, что ли. Человек может не успеть спрятаться от Самосбора, его могут зарезать в лифте за пару талонов, или он схватит пулю от ликвидато… от нас.
Лёша хмыкнул с набитым ртом.
– А то и хуже чего случится, прямо как здесь. И все это понимают умом, понимают – чтобы ты ни сделал, этого может оказаться недостаточно. Но думать об этом постоянно – невыносимо. И тогда появляется то самое чувство. Да, ложная защищенность, думаю да. Оно помогает нам всем надеяться на завтра и не просыпаться каждую ночь от кошмаров. Все эти ужасы – они есть, но там, далеко, с другими. Не с нами. Не с нашими близкими. Не со мной.
Дима замолчал, и Хохол посмотрел на него, ожидая продолжения, даже жевать перестал.
– Так вот, этого чувства у меня больше нет. Пока существуют те твари. Ведь если они могут принять любой облик, быть рядом, когда ты этого не знаешь… Теперь я боюсь, боюсь каждую минуту, и буду бояться, пока их всех не перебьют…
– Боишься, что тебя достанут?
– Боюсь не распознать. Снова. А в подвале труднее ошибиться.
– Лысый вон смог, – сказал Хохол, выскребывая из банки последние крохи. – Ну да что с него взять, пустая черепушка! Но я тебя понял. Скоро и с оборотнями порешаем, не боись, до своих бы добраться. Телефон удачно подвернулся. Кстати, как узнал?
Телефоны были редкостью на этажах, имели отдельное энергообеспечение и служили лишь для экстренной связи со Службой быта или ликвидационным Корпусом. И совсем уж редко линию проводили в жилую ячейку; например, в сто сорок седьмую, где глава семейства обеспечивал исправную работу реактора и должен был всегда быть на связи. Диме не пришлось даже выходить из квартиры, чтобы дозвониться чекисту.
Случайно найти телефон в незнакомой части Гигахрущевки приравнивалось к чуду. Но Дима словил себя на мысли, что совсем не удивился. Ни хранилищу внизу, ни той легкости, с которой удалось выбраться из подвала, ни даже знакомому коридору и пустой квартире с мертвецом. Словно знание об этом сидело глубоко внутри все это время, вело за собой.