Сколько раз за последний цикл Вове приходилось сталкиваться с «невозможностью устранения», он бы не взялся подсчитать. Частоту Самосбора не предсказать, но на подконтрольных этажах он не давал второй роте продыху. Вчера они потеряли Криворота, но смогли отбить «грязные» цеха промзоны. Рядового, чье имя Вова снова забыл, буквально перемололо в фарш всего спустя две семисменки после снятия гипса.
Сегодня они потеряли еще двоих – тот предел, после которого, оценив потери реальные и прикинув вероятные, командование принимает решение. Все реже в пользу этажей.
– Эй, хлопец, ты чего? – Хохол уже успел докурить и надеть противогаз и теперь смотрел на застывшего в углу Чертилу.
До этого момента тот стоял молча, так и не сняв резины, пялился себе под ноги, опершись на грабли. Бойца уже было не назвать зеленью, он пережил всех новобранцев из своего призыва.
И сейчас он вытянул руку с широко разведенными пальцами, все так же не поднимая головы, чтобы в следующую секунду ударить себя со всей дури по затылку. И еще раз.
– Э, хорош, – сказал Вова и потянулся к автомату. На всякий случай.
Ефрейтор знал, что вряд ли причиной странного поведения стало случайное заражение. Он смотрел на Чертилу, который лупит сам себя, и все понимал. А еще ему думалось, что Хохол заливал про бойца, избегающего процедур. Может, и расстрелял кто-то сослуживцев, но дело там было явно в другом.
Потому что он сам, Ермолаев Владимир, еще может справиться с тем, что видит на этажах каждую смену, и с тем, что заставляет ликвидаторов отступать снова и снова, пропуская вперед Службу быта со своими шлангами. С тварями Самосбора он справляться научился.
Но не смиряться. Не с потерями среди своих. Не с теми, кого приходится оставлять там, за целыми гермами, кто все еще ждет голоса из громкоговорителя: «Граждане, этаж зачищен!». Ждет и не слышит, как гудят в стенах насосы.
После такого сам пойдешь в процедурную и ляжешь под экраны. И не нужен приказ.
Чертила ударил себя еще дважды. «Хлоп», «хлоп» эхом от стен – и ни звука больше.
– Отставить, я сказал! – рявкнул Вова.
Хохол подскочил к Чертиле, перехватил руку. А потом вырвал грабли и прижал ими рядового к стене.
– Тебе сказали, хватит, чуешь? – сказал холодно.
Вова открыл было рот, но в последний момент передумал вмешиваться. Раздавил окурок ботинком. Служащие быта уже сматывали шланги и не обращали на ликвидаторов внимания.
Чертилу трясло.
– Ты это… – сказал ему Хохол мягче. – Сегодня ты не смог. И я не смог, и товарищ ефрейтор. Сержант, капитан – они бы тоже не смогли. Ты же видел, что там внизу, да? Туда хоть три штурмовые группы пошли на убой, итог один. Сегодня мы не смогли. А завтра, на другом этаже, сможем. Так всегда бывает. Так что держи голову на плечах, а не в сраке, и тогда, может быть, она спасет чьи-то головы еще. Пусть и не сегодня. Смекаешь?
– Так точно, – забулькал Чертила.
Вова поморщился, представив, сколько у рядового там слюней-соплей натекло в противогаз.
– Что там у вас? Прием, – спросила рация с плеча.
– Товарищ сержант, опечатка этажа закончена. Разрешите возвратиться?
– Разрешаю. По прибытии в расположение – процедуры.
V
«СЛЕДУЮЩИЕ ПЯТЬ ЦИКЛОВ ОБЪЯВЛЯЮТСЯ ЦИКЛАМИ ТРУДОВЫХ КОЛЛЕКТИВОВ. СОВМЕСТНЫМИ УСИЛИЯМИ ЗАВОДЫ И ФАБРИКИ ГИГАХРУЩА ВЫЙДУТ НА ПРИНЦИПИАЛЬНО НОВЫЙ ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ УРОВЕНЬ…» – шумели динамики под потолком распределителя.
– Ты че, плечи широкие? – набычился бритоголовый мужик с оттопыренными ушами, которого Вова случайно задел в толпе.
Ефрейтор спрятал руку с татуировкой в карман спецовки. Процедил:
– Извините, товарищ.
Лысый оценивающе глянул на его комбез с желтыми буквами на груди – Служба быта – и буркнул:
– Угу.
Вова разжал зубы и кулаки.
Увал – краткая передышка, здесь лучше не бузить, если хочешь сходить в него снова. Нельзя покидать килоблок, нельзя влезать в потасовки, нельзя брать с собой табельное, нельзя раскрывать настоящее место службы и звание: документы показывать только другим ликвидаторам, и то при крайней необходимости.
Можно провести время на служебной квартире: прихватить в санчасти разведенного спирта и нажраться до беспамятства, отоспаться или даже бабу привести. Командование, конечно, не одобрит, но у него и так дел достаточно, чтобы еще следить за бойцами в увольнительной.
Но в увал ликвидатор идет не за мягкой кроватью, где можно лежать со стаканом в руке и девкой под боком и почти целую смену плевать в потолок. Он ценит каждую возможность пройтись по этажам без автомата, не чувствуя веса снаряги, вдыхая затхлый воздух не через фильтры противогаза. Увидеть не тварей, а лица, которых не коснулась скверна последствий. Живые лица.
Но увал сейчас светит лишь отличившимся, иначе не допросишься. Зачистки идут одна за одной.
В расположение пару смен тому даже приезжали умники из НИИ Самосбора. Гаврила говорил, что из бумаг своих носа не показывают, лишь с журналами зачисток периодически сверяются. На расспросы ничего толкового так и не сказали. То есть статистику-то они собирали, но поделать с ней ничего не могли.
Ходят слухи, что есть далекие блоки, где на отдельных этажах Самосбора не видели по несколько циклов. Но если закономерность нельзя рассчитать, выходит, им просто повезло. А вот второй роте не везет.
– Ну и на кой хрен такая статистика? – спрашивал Гаврила за чисткой автомата, ни к кому в отдельности не обращаясь. Потом задумался и подытожил тихо, чтобы никто из зелени не услышал: – Статистически нам пиздец.
…Вова глянул на часы, до возвращения в Корпус оставалось меньше трех часов.
– Так куда идем-то? – спросил он Хохла, когда они спустились на два этажа от распределителя.
– Уже пришли, считай, – отозвался Лёша, шагая по коридору мимо закрытых герм.
Коридор выходил на площадку с мусоропроводом и…
– Вот. – Хохол мечтательно улыбнулся и показал на окно. – Давно хотел покурить здесь.
Вова хмыкнул и взглянул на стекло в грязных разводах, за которым в каких-нибудь пяти метрах виднелась глухая стена. Окна в их килоблоке встречались редко, и ефрейтор никак не мог взять в толк, почему многим так нравилось в них пялиться. Может, жила еще не в мозгах, но в крови народа память о тех временах, когда предки могли разглядеть за окном что-то кроме затянутой белесой дымкой бездны и бетона. Лично у Вовы такой вид вызывал лишь смутную тоску, но, может, тоска и была причиной? Притягательная и болезненная, как едва зажившая ранка, с которой сдирают свежую корочку вопреки всякой логике.
На облезлом подоконнике поверх пыли и пепла лежали горки бычков.
– Чего застыл? – спросил Хохол. Поднес горящую спичку к папиросе, которую Вова взял в зубы, но так и не прикурил.
Ефрейтор сделал первую затяжку и оторвался от пустоты за стеклом. Смотреть вниз расхотелось.
– В отпуск хочу.
– К ненаглядной своей? – Хохол выпустил дым через нос. – Далеко?
– Триста этажей… – протянул Вова и снова замер.
Холодная мыслишка коснулась затылка: «в каком направлении?». Ефрейтор тряхнул головой, сбрасывая наваждение, и спросил:
– Сам думал, что будешь на гражданке делать?
– Ну-у… – Хохол улыбнулся во весь рот. – Гражданке понравится!
Покурили молча. Хохол нервно кусал папиросу, то и дело сплевывая махру, в окно почти не смотрел. Разочаровался? Вова оглянулся на мусоропровод – люк был заварен. Аккуратно положил на подоконник свой окурок поверх остальных.
– Давно спросить хотел, Лёх. – Он посмотрел на сослуживца. – Как тебя, остряка такого, в ликвидаторы-то занесло?
Хохол замялся, призадумался:
– Да какая теперь-то уж разница? – Он махнул рукой.
Вова пожал плечами.
– Я вот, например, решил отдать долг Партии, служить и защищать народ! Ликвидаторская служба делает из мальчика мужчину, укрепляет тело, закаляет дух…
– Ясно, – хихикнул Хохол тише обычного, будто по инерции. – Тебя тоже никто не спрашивал.
– Скорее всего, сам уже и не вспомню толком. – Вова отошел от подоконника. Ему вдруг захотелось забетонировать все окна в килоблоке, и в остальных тоже, избавить Гигахрущ от этих атавизмов, от той тоски, что скрывается за стеклом. – Пойдем?
– Погодь, тут это… – Хохол остался на месте, не решаясь поднять взгляд. Его рука застыла за пазухой, топорща спецовку.
– Чего мнешься? – спросил Вова, догадываясь, что окно было лишь предлогом. – Учти, если ты меня на свидание привел, то надо было взять спирта. И давай без поцелуев.
– Хорош ржать. Слухай… – Хохол выглянул в коридор, проверяя, что там никого. – Оператор может к нам подключиться в увале?
– Да не должен… – Вова задумался.
Ликвидаторы об операторах знали мало: ни сколько их, ни как они выглядят и откуда работают. Даже предел их возможностей представлялся слабо. Иногда их касание было столь мягким, что и не разобрать, подключен ли ты, твои ли мысли вспыхивают в мозгу или надиктованные.
– В казарме я их не чувствовал, – развил мысль Вова. – В увале тоже. Но, если что-то срочное, думаю, смогут найти.
Хохол кивнул. Протянул руку, которая еще мгновение назад скрывалась за пазухой, и разжал кулак. На ладони поблескивала железка причудливой формы.
– И что это за херня? – Вова взял предмет, напоминающий какой-то орган, только никак не получалось вспомнить какой, покрутил в пальцах.
Штуковина была почти невесомой, шершавой на ощупь. Если присмотреться, можно было различить крошечные поры в странном сплаве.
– Эта железка была в горле у того пацана, которого ты… мы… ну помнишь, та наводка Сетьнадзора.
Вова кивнул, что-то такое он действительно припоминал.
– Вот, я заглянул в крематорий. Они перед тем, как сжигать тела, достают все железо, порядки такие.
Ефрейтор снова кивнул, это он тоже знал.
– Смотри сюда. – Хохол ткнул ногтем в зарубку, которую Вова сначала принял за царапину. – Видишь?
– Ни хрена не вижу.