– В жопу себе засунь… – выплюнул Вова и отвернулся.
Крик за дверью ослаб, превратился в жалобное подвывание, будто только что орал взрослый мужчина, а теперь на его месте рыдал тощий подросток. Меньше чем через минуту и он затих.
– Сейчас, – сказал Гаврила, отпирая герму.
По коричневому полу цеха растекалась бордовая лужа. Густо, неспешно заполняла швы между плиткой. В луже лежал мужчина, цвет его спецовки было не разобрать, так сильно она пропиталась кровью. Его бледное лицо застыло с раскрытым ртом, глаза таращились в потолок, будто все еще ожидая рассмотреть там спасение.
Над мужчиной нависла тварь, поставив передние лапы ему на бедра, с чавканьем ковырялась острой мордой у него в брюхе.
Тварь подняла голову, заслышав скрип дверных петель, и Вова нажал на спуск. Три пули попали точно в цель, расшвыряли ошметки черепа по цеху; обезглавленное тело развернуло и отбросило на полметра.
– Всем оставаться на местах, работает ликвидационный Корпус! – запоздало крикнул Гаврила.
Вова осмотрелся. Вдоль стен рядами тянулись станки – железные махины, о назначении которых ефрейтор мог только догадываться. Между ними прятались рабочие, Вова видел их бледные лица, сжатые губы. Кто-то держал в руках инструмент – молоток или разводной ключ, – но так и не решился пустить его в ход.
На полу лежали кабели, где-то блестели горки металлической стружки, где-то засохли желтые, как моча на ободке унитаза, капли масла. Никакой слизи. Датчик на газ тоже молчал. Здесь не проходил Самосбор, не в последнее время уж точно.
– Граждане! – обратился Гаврила к работягам. – Ликвидационный Корпус заботится о вашей безопасности! Покиньте территорию зачистки. Повторяю! Партия заботится о безопасности трудящихся. Расходитесь!
Рабочие нерешительно двинулись к выходу, запертому еще две минуты назад. Они бросали на ликвидаторов короткие взгляды, и было заметно по угрюмым лицам, что мужикам есть что сказать, о чем спросить. Но то ли шок от увиденного, то ли Ералаши в руках бойцов не давали поднять головы, заикнуться черным противогазам о «требованиях», таких важных совсем недавно, что ради них стоило драть глотки.
Сейчас работяги уйдут, а требования останутся в этом цеху, повиснут мертвой тишиной, отпечатаются в кровавой луже на полу. И больше никогда не прозвучат вслух.
Вова глянул в дальний конец цеха, где темнел проем еще одного коридора. Скорее всего, тварь взялась оттуда. Вова всматривался до рези в глазах, казалось из темноты на него смотрят в ответ. Изучают. Ждут? Хотелось всадить очередь в коридор, чтобы убедиться…
Вот только твари Самосбора не прячутся и не устраивают засад. Как и не появляются из ниоткуда, чтобы сожрать одного человека.
– Так, давайте здесь по-быстрому закончим и уходим, – скомандовал Гаврила.
Грабли снова были в руках у Хохла, он сгребал ими ошметки черепа в одну кучу. Вова достал и развернул мешок для утилизации. Глянул мельком на мертвеца. Тварь прогрызла дыру в его животе, почти начисто сожрала внутренности. Она не убила его сразу, как они делают это обычно, целясь когтями и клыками в горло и лицо. Он жрала его, пока он кричал.
«Публично»! – вспомнился приказ Гаврилы. В том, что в луже крови лежит именно бригадир, Вова не сомневался.
Тварь походила на тех, что совсем недавно ликвидаторы из четвертой роты тащили в сетях: четыре лапы и длинная безглазая морда. Вова плохо помнил детали той зачистки, кто с ним был и как он вообще оказался на территории другой части, но образ порождений, трепыхающихся от разряда шокеров, видел отчетливо.
Сегодняшняя тварь была чуть больше, отличалась толстой черной шкурой и гребнем из коротких шипов на спине. Рядом с торчащим из шеи обломком позвонка ефрейтор заметил металлический штырь, из которого тянулись полупрозрачные нити. Кровь существа, липкая и тягучая, мешала понять, что это такое, а разглядывать Вове долго не дали. Хохол одним ловким движением граблей отправил кашу из мозгов и костей в мешок и наклонился, чтобы завязать его.
Труп бригадира Служба быта заберет позже.
Вова подошел к Гавриле практически в упор, вытянулся, расправив плечи, и, проигнорировав очередной приступ боли, рявкнул:
– Разрешите доложить, товарищ сержант! Зачистка закончена! Гражданские… – Он сделал упор на последних словах, словно вбил железной набойкой сапога. – В безопасности!
– Вовчик, даже не начинай. – В сдавленном голосе Гаврилы послышалось угрожающее шипение, как в закрытом клапане, готовом вот-вот сорваться от перепада давлений.
Сержант отвернулся, бросил через плечо.
– Возвращаемся.
– Так точно, – бросил Вова ему в спину, не двинувшись с места. – Товарищ сержант.
IX
Антонина Ивановна не любила есть биоконцентрат холодным, Самосбор во время уроков и Витю Крышкина из четвертого «В». И если безвкусную пасту всегда можно подогреть, то на вой сирен молодая учительница никак повлиять не могла.
Когда Самосбор заставал ее дома, Антонина уходила в спальню и ложилась на кровать, специально поставленную так, что подушка являлась самым дальним от гермодвери местом в квартире. Голову на подушку, одеяло сверху, чтобы заглушить вой из коридора, глаза закрыть.
И тогда легче.
Но в классе некуда прятаться, лишь стена и герма, от которой всего несколько шагов до учительского стола, разделяют учеников и коридор.
Самосбор влияет на всех по-разному, даже через спасительные двери: кто-то может спать или спокойно заниматься своими делами, не обращая внимание на сирену, а кто-то мучится от приступов. У Антонины сдавливало виски и звенело в ушах, а во рту появлялся мерзкий привкус железа, будто лизнула ржавую трубу.
Дети в Самосбор тоже становились тихими. Сидели, зажимая уши ладошками, старались смотреть на парту или прямо перед собой. Порой кто-нибудь начинал хныкать, и приходилось садиться на корточки рядом или брать ребенка к себе на колени, ерошить волосы, гладить по плечам и прижимать к груди заплаканную мордашку.
Директриса уже который год обещала установить в классах звукоизоляцию, но согласование бюджета, как это обычно бывает, обрастало кипой бумаг, застревая где-то «наверху». Без звукоизоляции урок вести было невозможно, и дело даже не в сиренах, а в том, что порой могло пробиться через их вой. Антонине даже казалось, будто систему оповещения специально сделали такой громкой, чтобы она могла заглушить нечто куда более страшное. Звуки Самосбора.
…Строчки с условием задачи подрагивали на странице учебника, наплывали одна на другую. Приходилось перечитывать, чтобы уловить смысл:
«Ликвидационный Корпус ликвидирует последствия на 100 этажах за 17 часов 35 минут. Сколько понадобится времени…»
Действительно, сколько? Самосбор закончился четыре часа назад, но разрешения покидать класс до сих пор не было.
– Да залили нас бетоном, и все, – сказал Витя Крышкин и убрал со лба прилипшую челку. – У нас так этаж над головой залили.
– Замолчи! – толкнула его локтем соседка по парте, отличница Лиза Агеева.
У Лизоньки всегда выглаженное платьице, всегда поднятая рука, всегда высунутый от усердия язык. Но сейчас привычный огонек в глазах девочки погас, губы ее дрожали то ли от обиды, то ли от возмущения.
– Витя! – погрозила пальцем Антонина Ивановна.
Крышкин только фыркнул. Сегодня он был бледнее обычного.
С вечно лохматым, вечно опаздывающим на уроки Витей было сложно. Он на два цикла старше одноклассников, раньше остальных начал работать – скручивал детали в сборочном цеху – и уже приносил домой свои первые талоны. Дома талоны забирал отец, выдавая взамен оплеухи и затрещины. Витину маму два цикла назад забрал Самосбор.
Крышкин все время забывал портфель, сделать домашнее задание и выспаться после рабочей смены. Алгебре и русскому он предпочитал сладкую дрему, уткнувшись лицом в сложенные на парте руки, лишь непослушные вихры темных волос топорщились на макушке. Витя сердито бурчал и огрызался, стоило попробовать его будить.
– Он воняет! – шепотом говорила Лизонька и отодвигалась, брезгливо сморщив носик.
Однажды в сочинении Крышкин написал: «Я хачу делать робатав каторые всех убьют».
Антонина переспросила, кого он имел ввиду: тварей Самосбора? капиталистов?
– Нет, – угрюмо буркнул тогда Витя. – Всех.
За четыре часа ожидания Антонина попробовала прочитать с детьми новый параграф по русскому, решать задачки по алгебре, поиграть в слова. Дети, пропитавшись тревожностью, слушали плохо, отвечали вяло, то и дело поглядывая на гермодверь. Мальчики несколько раз сбегали к ведру за ширмой, девочки брезгливо морщили носики и еще терпели. Витя опять попытался нацарапать на парте какую-то мерзость, пока учительница не отобрала у него ножик.
Антонина и сама чувствовала, как не может собраться, хотелось в несколько больших глотков осушить стакан, чтобы смыть с языка так и не исчезнувший привкус железа, но воду надо было беречь. Она закатала рукава выцветшей блузки – в классе стояла духота.
Где же ликвидаторы? Может, зачистка уже давно закончилась и об этом забыли сообщить? Может, они торчат в классе зря?
– Антонина Ивановна, Антонина Ивановна! – закричала Лизонька. – Крышкин!
Витя плавно, словно во сне, сползал со стула. Антонина успела подскочить к нему, схватить прежде, чем мальчик ударился головой об пол. Глаза его были прикрыты, синие веки отчетливо выделялись на белом лице.
– Крышкин! Крышкин, ты чего? – бормотала Антонина, держа на руках обмякшее тело. – Слышишь?
Вокруг гремели стулья. Ученики вставали с мест, перегибались через парты, чтобы рассмотреть получше.
Антонина наклонилась к Витиному лицу, почувствовала мочкой уха слабое дыхание. Вместо верхней пуговицы на рубашке мальчика торчала полинявшая нитка, ворот открывал серую, немытую шею. Нужно больше воздуха! Антонина распахнула рубашку до конца, по тощему телу ребенка тянулись желто-черные ленты синяков, перечеркивая грудь, огибая живот. Витин отец не смотрел, куда бьет.