– Так а что там с администратором? Это из Сетьнадзора, что Бионет тянет?
Вовчик фыркнул.
– Молодежь, светлые головы, ага. Как на дядю пиздеть, так вы все умные, а сами только и можете, что гайки на заводе крутить? Никто Бионет не тянет, он сам прорастает в Гигахруще, что та плесень. Включаешь ты однажды телек, а он не фурычит, и коаксиальный кабель, телевизионный то бишь, потолстел и забился какой-то розоватой кашицей. Не знаю, кому первому в голову пришло это говно к сетевому оборудованию подключить. Вот такая штука и называется точкой доступа. Есть килоблоки, где они чуть ли не на каждом этаже проросли, а где-то, как здесь, раз на тысячу квартир попадаются. Вот уже от этих точек и тянут сети. А заправляет этим делом администратор.
– А Сетьнадзор?
– Так это цензура, ты и сам знаешь. Им Служба быта о новых точках доносит заранее, на технических этажах оно видно, если по кабелю какая дрянь ползет. Потому Сетьнадзор всегда знает, где шутника искать, который решит по неосторожности анекдоты про Партию в Бионете травить. Бывают, правда, и неучтенные точки, но таких мало…
Тельняшка замолчал, будто что-то припомнив. Операционка загрузилась, оставалось дождаться подключения к сети. Мне было действительно интересно, и я спросил:
– А наша точка где, говоришь?
– В том и шутка! На втором она, который в бетон два цикла назад закатали. Там уже ничего живого не осталось, а железо работает, доступ есть. Такой вот, считай, подгон… от мертвеца.
Экран потемнел, побежали белые строчки кода. Загружался Гнилач.
– Так Сетьнадзор не в курсе, что мы заходим через точку, которая в карантине?
– А ты че, выходил когда-то не через Гнилач?
Я покачал головой. В «чистом» Бионете делать мне было нечего. Кто-то, конечно, умудряется найти там за километрами пустого текста и болтовни ни о чем полезные советы по дому и ремонту; молодые мамочки сутками напролет обсуждают детей, мужей и Самосбор разбери что еще; школьники просят помочь с решением задачки… Есть и те, кто совсем отчаялся и пытается устроить в сети свою личную жизнь. Лишь инженер у нас на производстве использует Бионет с пользой, временами отыскивая там редкие чертежи.
Гнилонет совсем другое дело. Темная, свободная от цензуры сторона, где в открытую осуждают власть, жалуются на жизнь или пялятся на размытые фото грудастых баб. Мы с Димкой в основном заказывали через Гнилонет курево, когда не оставалось сил терпеть до получки, но Вовчик утверждал, что там можно достать вообще что угодно. Если знать места и есть чем платить, разумеется.
– Во-от, – протянул Вовчик. – Гнилач маскирует трафик. Для Сетьнадзора точка мертва. В нашей сети все в курсе.
Его пальцы ловко щелкали клавишами, вбивая буквы в адресную строку. Никакой навигации и гиперссылок в Гнилаче нет, адрес страницы вводится только вручную – или записывай, или запоминай. Сколько таких адресов помнил тельняшка?
– Вовчик, откуда ты это знаешь? – спросил я с искренним удивлением.
– Да я так, в железе копался маленько, – признался бывший ликвидатор. – Еще до службы.
Я покосился на экран и не смог сдержать усмешку.
– Погоди… «Труселя В Горошек» – это ты, что ли?
Тельняшка пробормотал что-то невнятное себе под нос. Он шустро бил по клавишам, набирая сообщение в форумной строке. Я следил за всплывающими словами. Покачал головой:
– Вова, ни хрена не понятно же!
Тельняшка поднял глаза от клавиатуры, перечитал написанное.
«Труселя гуляли по Хрущу. Прошли 34 ступеньки выше второго распреда и нашли запакованную хату. А в хате среди барахла баночки блестящие, да не простые, а гостовские. Подскажи, товарищ, где таких еще достать, а Труселя в накладе не оставят».
– Не учи дядю, пацан, – кому надо, тот поймет. Глядишь, и схватит кто ниточку, потянет. Надо только подождать.
Оставалось лишь кивнуть и довериться его словам. А ждать… это я умею. Мы все умеем. Зачастую ничего иного здесь и не остается.
III
– Про сто одиннадцатый слыхали? – Мишаня обвел нас взглядом и сделал большой глоток из своей банки.
Я пожал плечами. Вадик закурил, сказал сквозь дым:
– Это который Самосбором почти на две смены накрыло?
– Да не просто накрыло, а основательно. Никто не выжил. Шестнадцать квартир! Представляю, как охренели ликвидаторы, когда пришли на этаж и увидели открытые гермы.
– Погоди, в смысле открытые? – спросил я, отхлебнув пива. – Кто их открыл?
– Так сами жильцы и открыли! – выпучил глаза Мишаня.
– Зачем?
– Да кто их теперь разберет? Сирены мозги расплавили за две смены-то…
Я посмотрел на курящего Вадика. Тот кивнул, подтверждая слова друга, да с такой уверенностью, будто своими глазами видел распахнутые гермы.
Временные помешательства случались и раньше. Особо впечатлительные при Самосборе нервничали, им не хватало воздуха, порой для них стены родной квартиры превращались в бетонный мешок, ловушку. Одно дело – переждать пятнадцать минут или несколько часов, но два дня… Я вспомнил, каково это, и поежился.
Все мы иногда даем слабину. Я и сам не так давно задумывался, что Самосбор не самый страшный выход. Но чтобы целый этаж одним махом…
Пришлось подвинуться, пропуская мужика с двумя банками. Он споткнулся о мою ногу и выругался, пиво потекло по его пальцам.
В пивной было тесно. Раз в неделю передовикам производства выдают талоны на кислую, мутную дрянь, от которой густеет слюна и вяжет язык. Поговаривают, для ее производства разводят желтый порошок, в составе которого есть мочевина. Здесь много о чем болтают, но, судя по запаху, эта байка недалеко ушла от правды.
Тем не менее раз в семисменку мы могли подняться всего на один этаж от распределителя и по честно заработанному талону получить две пол-литровые банки. Достаточно, чтобы захмелеть.
Да и мне было полезно увидеть еще хоть что-нибудь, кроме рожи Вовчика да потухших глаз Полины. Болтовня с заводскими позволяла ненадолго разжать тиски.
Грязный пол, десяток высоких круглых столиков, за которыми тесновато даже втроем, и никаких стульев; прилипшая к потолку серая вата папиросного дыма, смех, ругань, звон банок, старые анекдоты и пережеванные по десять раз новости, редкий мордобой – это пивная на пятьдесят первом. Я хлебал кислятину из банки, морщился и жалел, что у меня всего один талон.
– А еще говорят, что видали на том этаже мужика, которому Самосбор не помеха. – Мишаня понизил голос.
– Ну-у, это ты уже пиздишь, – протянул Вадик.
Я тоже кивнул.
– Не верю.
– Как верно заметили ваши товарищи… – послышалось у меня за спиной, и мы разом обернулись, – информация та не может быть достоверна, не в обиду вам будет сказано. Выжить при Самосборе невозможно, это я вам заявляю авторитетно!
Незнакомец прижимал к груди наполненные до краев банки и озирался в поисках свободного столика. Назвать его «мужиком» не повернулся бы язык, совсем он не смахивал на заводских: низкий, с плешью, в очках с тяжелой оправой. Его клетчатая рубашка была заправлена в штаны и выглядела чистой, практически новой, не считая посиневшего пятна от протекшей ручки под нагрудным карманом.
– О, это сразу видно человека ученого! – заулыбался Вадик. – Издалека?
В нашем килоблоке нет никаких НИИ ниже трехсотых. А выше… да кто его знает?
Ученый кивнул. Он поджимал губы и крутил головой в надежде найти себе место.
– Какой НИИ?
Плешивый бросил на Вадика снисходительны взгляд.
– Институт, молодой человек, он один. Разнятся лишь филиалы и направления исследований…
– Так ты из какого?
Ученый замолчал, сбитый с толку такой напористостью. Видя его замешательство, мы отодвинулись и освободили на столе немного места.
– Проходите, товарищ ученый, просвещенного человека слушать всегда интересно.
Тот сначала удивился приглашению, затем просиял. С видимым облегчением поставил банки на край стола, первым же глотком ополовинил одну.
– Лазарев Михаил Петрович.
Он по очереди протянул каждому из нас руку, я пожал мягкую ладонь последним.
– Так над чем работаете, товарищ Лазарев? – не унимался Вадик.
Ученый, будто захмелев с одного глотка, осмелел и многозначительно посмотрел на пустую банку, куда мы бросали бычки. Вадик крякнул и протянул ему папиросу.
– Мое направление – изучение распределения пространства Гигахруща. – Лазарев прикурил и, поймав наши непонимающие взгляды, продолжил: – В широком смысле. Понимание геометрии такой массивной структуры позволит лучше узнать о ее назначении, о ее прошлом и будущем, в конце концов. А также в перспективе обнаружить ранее скрытые от нас источники материальных благ. Возьмем, к примеру, ЭВМ. В Гигахруще нет таких производственный мощностей, чтобы создавать микропроцессоры в промышленных масштабах и, насколько мне известно, никогда не было. Но откуда-то они взялись?
– Всегда тут были. – Вадик задумчиво почесал щеку.
– Да, многие были здесь задолго до нашего рождения. Но откуда? Ничего не берется из ничего, уж простите тавтологию, и не пропадает в никуда.
– Из заброшенных блоков таскают.
– Из заброшенных или из незаселенных – еще большой вопрос, – заметил Лазарев.
Никто не обратил внимание на эту поправку, но почему-то она оставила засечку гвоздиком на внутренней стороне моей черепушки.
– Да ерунда это, – махнул рукой Мишаня. – Вы хоть и ученый, а за весь Хрущ говорить не можете, только не обижайтесь. Он, знаете, большой. Где-то эти микропроцессы, или как вы их назвали, да делают. Как карандаши из трупов.
– Как это, из трупов? – повернулся к нему Вадик.
– Да вот так. У моего соседа племяш работает в крематории, он и рассказывал. Человек – это что, по сути? Углерод. А графит – это что? То-то. У них там есть машины специальные, которые под давлением прах человеческий в графит превращают. Из одного человека, говорит, двести сорок карандашей выходит. Вот где технология! А вы мне тут про «эвэмэки» ваши.