Налил себе из еще горячего чайника и развалился на табуретке, с удовольствием вытянув уставшие ноги. Какое-то время мы молча хлебали кипяток, а потом Вова заговорил. Его хриплый голос звучал едва ли громче бормотавшего за стеной телевизора, а я представлял станок, который продолжает шлифовать мой мозг с точностью до микрона.
Вовчик рассказывал о службе. О жизни в казарме, о мутантах Самосбора, о потере товарищей. Он рассказывал об операторах и процедурах – немного, что знал сам.
Я не перебивал. Не знаю, почему он вдруг решился высказаться. Почему именно мне. Возможно, он знал, что разбуженные утренней встречей воспоминания теперь так легко не улягутся, они будут сидеть на груди, не давая спать, не давая дышать, будут впиваться в зрачки через прикрытые веки, вызывая картинки из прошлого, будут бить по перепонкам голосами мертвецов. Мертвецов, как и воспоминания, не успокоить крепкой брагой.
Вовчик говорил, а я вспоминал его же слова о жизни, полной иронии. Единственная сила, способная уберечь всех нас от кошмарных последствий Самосбора, будто сама рождена ночным кошмаром.
– Хорошо, что теперь я знаю о тебе больше, – сказал я, пока закипал вновь наполненный чайник.
– Чего это?
– Теперь я хотя бы понимаю, что ты неспроста такой мудила. У тебя разрешение, подписанное прошлым.
Вовчик мрачно ухмыльнулся.
– Та девушка, которую ты искал… Это ведь не Ирка?
Вовчик разлил воду из чайника по кружкам, закурил очередную папиросу. Покачал головой.
– Они втроем жили. Маринка моя с матерью и сестрой. На той зачистке Гаврила их не тронул. Видел, что все трое газа нахватались, но не тронул. Операторы были заняты другим, а в сержанте что-то все-таки осталось от человека. Маринку не откачали… – Бесцветный Вовин голос вдруг дрогнул. – Мать ее умерла спустя квартал, сердце не выдержало. А потом… потом их квартиру закинуло перестройкой сюда, на двенадцатый. Вместе с сестрой.
Я уже догадался, и догадка эта обожгла сильнее кипятка из стакана.
– Молодая незамужняя баба одна в двушке? Нет, такого не положено, сам знаешь. В квартирку ту мигом определили какую-то семью, а девке дали отдельную комнату…
– Здесь.
– Ага. Ирка – она ведь всегда на меня смотрела… так. Маринке завидовала. А когда я ее вдруг нашел и она мне все это рассказала… Устал я, понимаешь? Бегать устал. Искать устал. Мне идти было некуда. Я остался. С Иркой.
У меня разболелась голова. Я думал о Вове, вспоминал их частые ссоры. Ира прощала все побои, все слезы. Любил ли он ее когда-нибудь?
– Иногда я ее ненавижу, – будто услышав мои мысли, сказал он. – Будто она виновата, что не может заменить мне Марину. Будто виновата, что выжила вместо сестры. Потом я ненавижу себя, и становится совсем погано. Иногда я думаю, что процедуры были не так уж и плохи. Операторы не оставляли нам жалости, но и ненависти у нас тоже не было. Был только приказ.
– Что у вас с ней сейчас? С Ирой.
– А что у нас?
– Брось, Вовчик. В последнее время вы тише воды. Ведете себя странно. Я уже не помню, когда в последний раз видел тебя бухим. В квартиру ту полез опять же, и я сомневаюсь, что тебя просто так потянуло на былые подвиги.
– Глазастый ты, малой. – Вова впервые за долгое время посмотрел на меня. – Тебе в чекисты надо было идти, а не на завод.
– И все-таки.
Вовчик замялся с ответом. Сидел, вновь блуждая взглядом по сморщенным обоям. Выдавил наконец:
– Болеет Ирка, – выдохнул, будто освобождаясь от невидимого груза. – Я, когда в последний раз психанул… руку ей сломал. Сам же повел в медблок. Там ей плохо стало. Я уж было подумал, что это я ее сильно приложил. Но врачи сказали – саркома.
Я сидел, не зная, что сказать. Мы слишком много думали о мертвых и почти забыли о живых. Не замечали, как Ира почти не выходит из комнаты, слушали ее кашель по ночам, но не придавали ему значения. А может, это я один такой, ослепленный, блуждающий в мыслях по нарисованным коридорам из схемы Лазарева, но не видящий происходящего под носом?
– Никто не знает, – сказал Вовчик; его способность предугадывать ход моих мыслей пугала. – И ты не пиздани кому-нибудь.
Самосбор несет смерть, как несут смерть и твари из подвала. От первого можно оградиться гермами, от второго – пулями и бетоном. Но как оградиться от смерти, что уже засела в твой организм? Смерти, о приходе которой не известит ни одна сирена.
– Знавал я железякина, который мог пораженный раком орган заменить, да только далеко он, а местных без понятия даже, как спрашивать. Где-то, говорят, и лекарство есть, вроде даже в соседних килоблоках можно достать. Но из-за этой падлы, Главко, туда сейчас не добраться. Мне нужно крутиться, понимаешь? Нужны лекарства, нужно как-то умасливать местных эскулапов, чуть ли не на коленях перед ними ползать за пачку обезбола…
Я понимал. Вот зачем Вовчику нужна была эта квартира, вот зачем ему нужно было выйти на людей Багдасара. Я хотел сказать что-то еще, предложить помощь, хоть какую-нибудь, но за моей спиной открылась дверь.
Алина вышла из комнаты в одной ночнушке, прошлепала на кухню босыми ногами, щурясь от света.
– Чего не спите?
Она взяла кружку из моих рук, поднесла к губам.
– Фу, теплая. Холодной нет?
Вовчик застыл, рассматривая ее стройные ноги. Сказал задумчиво:
– Посиди с нами, красавица, раз уже проснулась.
Алина фыркнула.
– Чего тебе надо, Вова?
Он не обратил внимания на колкий взгляд и широко улыбнулся. Словно и не было наших посиделок и ночные разговоры впитались в старые обои без остатка, а не осели горечью на языке.
– Да ты сядь. – Вова пододвинул Алине табуретку, подмигнул мне. – Дельце есть. С наваром.
V
Ход секундной стрелки всегда меня успокаивал. Полина говорила, что отец знал о часах всё и что именно благодаря ему в нашей семье сохранилась забытая традиция называть смену днем, а семисменку неделей. Будто в этом был какой-то смысл, будто эти старые, с привкусом пыли слова могли сделать нас особенными.
Я выглянул за угол, окинул взглядом пустой коридор и снова вернулся взглядом к циферблату.
– Причеши нервы, малой, скоро будут. Гавр сказал, на этом этаже квартирка.
Я покосился на Вовчика, но ничего не сказал. Его план мне не нравился.
Алина, привалившись к стене, стояла рядом. Аккуратное серое платье длиною выше колен – достаточный повод получить выговор с занесением в личное дело. Чулки новые, без единой затяжки. Блестящие, начищенные кремом туфельки на каблуке – и где только взяла? В руках открытая бутылка. А на губах помада. Красная.
Цену Алина назначила сразу. Вовчик весь день ходил смурной, ругался. Говорил, найдет кого с запросами поменьше. Наконец полез в Гнилонет, провел там несколько часов. Потом ушел, пряча в кармане мастерки банку бурого. Вернулся с коробочкой из плотного картона, протянул Алине.
– У-у-у, не такая… – разочарованно сказала она, вертя в руках помаду.
– Чего? – опешил Вовчик. – Ты ж сама красную просила!
– Красную, но не такую. Другую красную.
– Что в голове у этой девки?..
… Я поймал себя на том, что слишком долго смотрю на ее губы. Все-таки хорошо, что мы уговорили Алину, ей шел этот цвет.
– Хочешь попробовать? – Губы разошлись в улыбке.
– Харэ сюсюкаться, молодежь. Идут.
В коридоре появились двое в комбезах Службы быта.
– Давай, красотка, твой выход.
Алина потянулась ко мне и чмокнула в щеку. Прошептала:
– На удачу.
И вышла в коридор. В следующую секунду ее ноги заплелись, и она едва не растянулась на полу.
– Ой, ма-альчики! Какой это этаж? А то я что-то… ик… ой… Заплутала!
Пьяную Алина играла скверно. Она шаталась, норовя грохнуться ликвидаторам под ноги, поминутно икала и размахивала бутылкой так, что лишь чудом никого не задела.
– Что это вы, гражданочка, в таком состоянии и одна?
– А что мое состояние? Мое стояние еще ого… ик… го! Мы с подружками посидели чу-чуточку…
Я уже готовился к провалу всей затеи. Вовчик говорил, что достать пропуска проще всего у ликвидаторов в увале – ни стволов, ни раций у них не будет. Пусть так, думал я, пусть они на отдыхе и вдалеке от Корпуса, но какая-то чуйка у профессиональных бойцов быть должна? Пьяная красивая девчонка, которая сама идет в руки, да еще и с бутылкой пойла, не может не вызвать подозрений…
Ход моих мыслей прервала хлопнувшая дверь. Я выглянул в коридор, там было пусто. Вовчик ткнул меня локтем, довольно оскалившись.
Мы подошли к герме, тельняшка припал ухом, замер на несколько мгновений. Потом выпрямился и достал из кармана папиросу.
– Ждем.
Ждать. Эта часть плана нравилась мне меньше всего.
«Если что пойдет не так, сразу ори, – наставлял Вовчик Алину этим утром. – Визжи что есть мочи как резаная, поняла? Мы на подхвате».
Я старался не думать, что может пойти не так. Слишком уж легко это было представить в красках. Потому все мое внимание занимала секундная стрелка. Вот она плавно очерчивает круг, вот второй… десятый. Медленно, как же медленно. Хотелось встряхнуть рукой с часами, заставить время поторопиться.
Вовчик вышагивал взад-вперед, комкая в железных пальцах бумажную труху – все, что осталось от папиросы. Его чемодан стоял рядом, но сколько понадобится времени бывшему ликвидатору, чтобы вскрыть герму? Уверен, когда «что-то пойдет не так», проклятая стрелка сразу ускорится.
Наше пойло должно было уже подействовать.
– Две капли на язык, чтобы успокоиться, – говорила Полина бесстрастным тоном. Она даже не поинтересовалась, зачем нам понадобился один из ее пузырьков. – Четыре, если хочешь заснуть. Пять, если устал видеть сны.
– А если разбавлять?
– Если на стакан воды, то добавляй по две капли к каждой дозе.
Вовчик замер, что-то подсчитывая в уме, потом махнул рукой и влил в бутылку больше половины пузырька. Покрутил, зажимая большим пальцем горлышко, размешивая со своей брагой.