– Молодежь пускай тоже сыграет!
Мы с Вовой переглянулись. Шилов по-соседски перекинулся со стариками еще парой пустых фраз, прежде чем пойти дальше. Отойдя на несколько шагов, я обернулся. Белый конь стоял на том же месте, будто и не было последнего хода.
Скрипнул вентиль гермы, мы вышли в следующий блок. Справа от нас за стеной стонала женщина. Явно от удовольствия. Я почувствовал, как горят уши, и глянул на Вовчика, ожидая какой-нибудь грязной шутки, но лицо бывшего ликвидатора оставалось сосредоточенно-серьезным.
Дверь слева открылась, и в коридор вышла круглолицая гражданка, замотанная в два полотенца: одно обернуло тело от груди до колен, второе коконом скрыло волосы. Прошлепала босыми ногами, оставляя на полу влажные следы. На ее веснушчатых плечах блестели капли воды.
– Серафима Петровна! – Женщина колотила кулаком в соседнюю дверь. – Серафима Петровна, слышите меня? Сделай телевизор потише, старая ты плесень!
Стоны из квартиры напротив ее, видимо, совсем не смущали.
– Вы не обращайте внимания, – сказал нам Шилов. – Мы вообще тут мирно живем.
Я подумал, что слишком мирно. Слишком правильным казалось это место… и оттого неправильным. Ну не бывает таких этажей! Где соседи играют в шахматы в коридорах, а дети разрисовывают стены. Где трахаются во весь голос без страха порицания. Может, всякое отсутствие власти и Самосбора так влияет на людей?
Вовчик поравнялся со мной, замедлив шаг.
– Серый провод под потолком. Справа, видишь?
– Да.
– Это сетевой.
Я понял. Этаж должен быть подключен к той же точке доступа, что и мы, и если у нас Бионет работает, то и здесь должен. Но Шилов обмолвился, что нет.
Конечно, шнур мог быть пустышкой с оборванным концом. На этаже могло не быть рабочих ЭВМ.
Но могло быть и так, что никто из здешних не захотел, даже не попытался отсюда выбраться. Когда поняли, что им нравится не работать по двенадцать часов за талоны. Нравится жить в изоляции, без надзора Партии и ликвидаторов.
Может, и мне бы понравилось.
Жилая половина блока кончилась, после лифтов начинался медпункт. Надписи над тремя окошками казались совсем свежими, краска даже не успела высохнуть.
«Справка», «Регистрация» и на противоположной стене – «Карточки».
Все три окошка были закрыты. Шилов постучал в «Справку». Деревянная перегородка поехала вверх.
– Миха-ал Федырыч, это вы кого это к нам привели-и? – певуче спросила девушка в окошке. Горбоносая, улыбчивая, большезубая.
Вовчик объяснил, что нам нужно.
– А реце-ептик? Реце-ептик-то у вас есть?
– Вот наш рецептик. – Тельняшка показал пальцем на грудь, где висел значок со скрещенными автоматами.
– Поняла-поняла.
Девушка долго листала толстый журнала, ткнула пальцем в какую-то запись.
– Да-да, есть такое, есть! Заходите.
И нажала кнопку на столе. Над дверью в двух шагах от окошка загорелась лампа «Входите». Щелкнул невидимый механизм, и герма открылась сама.
Горбоносая встретила нас в небольшом тамбуре, провела в прямоугольное помещение, напоминающее операционную. В глянцевой плитке на полу и стенах отражался яркий свет ламп, посередине стояла кушетка с приподнятой спинкой, рядом тележка с блестящими стальными инструментами на подносе. Вдоль стены тянулись шкафы, через стекла виднелись баночки и пузырьки разных форм и размеров.
Я ожидал почувствовать типичный запах медпункта, тот же, что не так давно поселился в комнате Иры. Но пахло ничем.
Медсестра, зачем-то закатав рукава халата, открывала шкафы один за другим, копошилась на полках, стучала склянками. Заливалась трелью, сыпала вопросами без передышки.
– Как эта-ажик наш, понравился?.. А лю-юди наши как? Скажите, замеча-ательные у нас лю-юди!.. С кем уже успели познако-омиться?
Она достала бутылку без этикетки, подошла к столику в углу и разлила бесцветную жидкость по мензуркам.
– Останетесь у нас? Михал Федырыч, они-и останутся?
– Нас ждут, – сказал Вовчик.
– Так приводите их сюда, приводите, да! У нас и кварти-ирка свободная найдется!
Она дала одну мензурку Шилову, вторую всучила мне, да так ловко, что я не успел запротестовать, третью протянула Вовчику. Я уже подумал, что он откажется, но бывший ликвидатор сомневался лишь несколько мгновений, отложил пистолет и принял наполненную до краев стекляшку. Остро запахло спиртом.
– Ну, за гостей по маленькой! Чтобы им с нами было хорошо-о!
Я подумал, что она права, здесь действительно могло быть хорошо. Никакой беготни по этажам, никакого страха перед Самосбором, никакой толкотни в лифтах и на распределителях. Григорьич с Андеичем научили бы играть в шахматы…
Легкое удивление – откуда я знаю имена стариков-шахматистов? – растворилось в бурлящем водовороте мыслей.
Медсестра сказала, что и квартира здесь есть. Алина так хотела отдельную квартиру, можно привести ее сюда. Жить вдвоем. Я вспомнил красную помаду на ее губах, и какая горячая у нее кожа. Вспомнил стоны за стеной, представил, что так могла бы стонать Алина. Я мог бы заставить ее стонать даже громче…
Боль в запястье вернула меня в реальность, я неловко дернул рукой, расплескав содержимое мензурки себе под ноги. На секунду показалось, что отцовские часы раскалились, обожгли.
Шилов пил медленно, цедил буквально по капле. Лицо его напряглось, по щекам текли слезы, в глазах застыла бездна. Рука его подрагивала, будто сопротивляясь приказам мозга, но он продолжал глотать… что?
Вовчик уже поднес мензурку к губам и готовился опрокинуть ее зараз.
– Не пей! – рявкнул я, ударил его по руке; разбилось о плитку стекло.
Глаза бывшего ликвидатора ожили, он тряхнул головой.
– Не понравился тост? – невинно спросила медсестра.
Я повернулся к ней.
– Кто вы? На самом деле.
– Жители, – ответил Шилов, сдерживая рвотный позыв. – Живем здесь.
– И чего вы хотите?
– Умереть.
Вовчик посмотрел на пистолет с таким видом, будто вообще не помнил, когда успел выпустить его из рук. Проследив за взглядом бывшего ликвидатора, медсестра пинком отправила тележку с оружием к противоположной стене; грохоча, упал поднос с инструментами.
Заметить, откуда горбоносая достала скальпель, я не успел, смог лишь вовремя поднять руку, защищаясь от резкого взмаха. Лезвие рассекло химхалат, болезненно чиркнуло по коже.
Я скакал вокруг кушетки, медсестра бегала за мной, пытаясь дотянуться. Со стороны могло показаться, что мы играем в салки, если бы не острая сталь в руке сумасшедшей. Медсестра продолжала улыбаться во все зубы.
Краем глаза я заметил борьбу Вовчика со стариком. Бывшему ликвидатору удалось извернуться и отправить Шилова головой в стену; на кафеле остался скользкий зеленоватый подтек. Вовчик метнулся мимо меня и дотянулся до пистолета.
– Блять, ну так и знал! – сказал он и, сделав шаг навстречу, выстрелил медсестре в голову.
Шилов лежал на полу с закрытыми глазами, его трясло.
– Две смены ждали, когда смолкнут сирены. Потом еще две смены ждали ликвидаторов. Когда поняли, что никто не придет, осмелились выйти. На первый взгляд, коридор был чист. Мы не сразу ее заметили. Слизь… тонким слоем покрывала стены. Почти прозрачная. Она забралась в наши ячейки, в наши головы. Кормила нас собой. Обволокла мысли, каждое воспоминание. Заставила проживать дни из прошлого, разыгрывать по ролям, минуту за минутой. Наблюдала, как за тараканами в банке…
Кожа старика набухала, раздувалась, готовая вот-вот лопнуть, под телом натекла лужица блестящей слизи. Вовчик выстрелил.
Затем подошел к столу и перевернул четвертую недопитую мензурку. На пол стекла прозрачная, похожая на сопли дрянь. И как мы могли принять это за спирт?
– Оно ведь нам в голову почти залезло, – сказал Вовчик. – Когда ты понял?
– Никто не удивился нашему появлению. Они даже не спрашивали, откуда мы и как сюда попали.
– Не могли же они знать, что мы придем.
– Нет. Но они знали, что мы не вернемся, остальное было не важно.
Я не стал упоминать часы. Ожога на руке не осталось. Скорее всего, мне только померещилось, или это подсознание решило подать сигнал необычным способом.
– Одна только слизь не может делать такое с людьми. Самосбор оставил здесь какую-то аномалию… что-то сложное. Я такое раньше не встречал, малой. Поэтому этаж не хотели зачищать.
Минут десять у нас ушло на поиски, за это время я успел распечатать попавшийся под руку бинт и перевязать рану. Кровь засохла на часах и между звеньями браслета.
Мы не сразу заметили сейф на одной из захламленных полок. Я отвернулся, пока Вовчик обыскивал тело медсестры; в кармане ее халата он нашел ключ. Отперев железную дверцу сейфа, достал прямоугольную коробку из серого картона. Вскрыл, наспех пересчитал ряды ампул с коричневой жидкостью, запаковал коробку обратно и аккуратно сложил в рюкзак.
Коридор был прежним. Мы не очутились по колено в слизи, на нас не бросились толпы сумасшедших. Даже звуки остались теми же.
– Серафима Петровна!..
Дверь в квартиру любительницы громко смотреть телевизор была открыта нараспашку, но женщина в полотенцах не входила, кричала через порог.
– Серафима Петровна! – Она повернулась к нам. – Вы не видели Серафиму Петровну?
– С дороги, прочь с дороги нахер! – Вовчик поднял пистолет.
– Нам надо найти Сер-р-рафиму Петр-ровну… – В горле у нее зарычало, забулькало. Шея раздулась, мешая говорить.
– С дороги!
Женщина шагнула к нам, полотенце упало с ее округлившегося живота, выросшие груди касались пола. Казалось, будто ее надули, как пузырь из носа. Слизь текла по веснушчатой коже.
Вовчик выстрелил. Две пули исчезли где-то между подбородками твари, третья разорвала ей щеку.
– Сер-рафима Петр-ровна! – орала она, надвигаясь на нас и продолжая раздуваться. Вытянула толстый палец и показала нам за спину. – Вот вы где!
Я не удержался, обернулся. Оно сидело на потолке. Нечто костлявое, с вывернутыми под неправильным углом конечностями, обтянутое скользкой морщинистой кожей. Полупрозрачные струйки слизи стекали на пол.