– Что предлагаешь?
– Мы же хотели звонить? Давай звонить.
***
Никогда не думал, что стану доносчиком.
Следующий известный мне телефон находился в коридоре на семнадцатом. Грубый пластик трубки больно впивался в ухо, а если не прижимать как следует, ни черта не слышно. Я еще раз опасливо оглянулся, звонить в Корпус у кого-нибудь на виду не хотелось, но этаж в это время пустовал.
Набрал четырехзначный номер, телефонистка ответила почти сразу. Попросил соединить. После коротких щелчков и пятиминутного ожидания мне ответили.
Все оказалось быстрее, чем я думал: всего несколько фраз, никаких подробностей. «Да, сектанты. Да, был свидетелем вербовки. Блок такой-то, этаж такой-то, квартира такая-то. Нет, хочу остаться анонимным». Всё.
Как же это, оказывается, просто – подставить соседа. Я знал, зачем это делаю и ради кого, но что-то гадкое, скользкое, как рыбий жир, которым пичкала нас тетя в детстве, разлилось внутри после этого разговора. Пока спускался по лестнице, меня мутило.
…Вовчик ждал на пороге, сказал, что из квартиры Проводника так никто и не выходил. Мы заварили кипятка и уселись на табуретках прямо в прихожей около гермы.
– Гребаная Служба быта. Так и знал, что там одни конченые.
– В смысле?
– Да вспомнил случай один… Работал в Службе быта инженер по кличке Глазок. У него вместо правого глаза железка стояла, позволяющая видеть то ли электромагнитные поля, то ли еще что-то в таком роде. Говорят, со скрытой проводкой работать удобно. И вот решил Глазок за Самосбором подсмотреть, да не своим родным глазом – все знают, что это смерть, – а вторым, электронным. Сделал в герме своей глазок. По совести сделал: линза специальная, непробиваемая, герметично все. Дождался Самосбора, ну и выглянул, понимаешь, Глазок в глазок.
Я не ждал продолжения, вряд ли такая затея могла закончиться чем-то хорошим, но Вовчик еще не договорил.
– Мы, естественно, во время зачистки заметили эту радость инженерной мысли, герму вскрыли. А там он. Живой, представляешь? Железка обгорела, буквально в голову ему вплавилась, а живой. Только мозги у него вместе с протезом поплавились, бормотал ересь всякую. Мол, видел он, откуда Самосбор приходит, и место это якобы далеко за пределами Хруща. И если мы ему второй такой глаз сделаем, он сможет получше все рассмотреть… Сдали мы его, короче, халатам из НИИ.
– Куда? – заинтересовался я, вспомнив про Диму. – В какой НИИ?
– Тоже об этом подумал, пацан, но, извиняй, не знаю.
Я то и дело поглядывал на часы.
– Расскажи больше про слизь, – попросил, отхлебнув из кружки.
Вовчик неопределенно мотнул головой.
– Да что про нее рассказывать… Что та дрянь, что эта. Черная не такая токсичная, как коричневая. Если прижечь – можно сильно замедлить распространение, но избавиться полностью не получится. Рано или поздно мозги превратятся в кашу. Как у этих… – Он скривился. – Это они пока еще автоматы помнят, как держать, а скоро хер свой держать не смогут. Живые трупы, считай. Даже операторы, судя по всему, к таким не могут подключиться.
Я вспомнил ликвидатора в квартире. Сегодня он выглядел еще хуже, чем вчера: губы посинели, густые тени легли под глаза. Почему он пошел на это? Одно дело искать изломанных горем, обиженных и отчаявшихся среди гражданских, но как Проводнику удалось переманить на свою сторону кого-то из Корпуса, для меня оставалось загадкой.
– Прозрачная – та, что мы на первом видели, – встречается реже, и самая нетоксичная. Голыми руками я бы ее, конечно, трогать не стал, но ее даже для ферм не деактивируют. До сих пор в толк не возьму, что там внизу произошло. Но дело не в слизи, точно говорю, аномалия это.
Мелькнула позабытая мысль: что, если бы Самосбор или его последствия были не столь хаотичны, какими мы привыкли их знать, а начали осознанно проявлять интерес к людям? И если все эти голоса, которые якобы слышал Проводник в детстве, сводящая с ума слизь и знаки на окне четвертого этажа как-то связаны, если они – разные точки одного лабиринта? Мысль мелькнула и погасла, затерялась в ворохе забот, забивших голову. Слишком было не до того.
Вовчик тем временем продолжал:
– Самые редкие – желтую и голубую – я и не встречал никогда. А вот о розовой вообще только после службы узнал. – Он содрогнулся всем телом, будто припомнив былую боль, и почесал свой уродливый шрам. – И лучше бы о ней никому больше не знать, пацан, уж поверь.
Время тянулось медленно. Мы по очереди сходили в туалет. Покурили Вовины папиросы – мои закончились. Ира с Полиной еще спали. Совсем скоро мне придется собираться на завод, шлифовать детали, которые все равно пойдут на переплавку. За прогул без уважительной причины легко лишиться премии, а это значило остаться без курева, сухарей и посиделок в пивной на весь следующий месяц.
Я решил было уже сходить в душ перед рабочей сменой, как Вовчик приложил палец к губам. Мы приникли к герме.
– Двое, – прошептал тельняшка, прислушиваясь к звукам шагов. – Трое… Нет, двое.
Шаги приближались. Потом послышался приглушенный стук в квартиру напротив.
– Ликвидационный Корпус, открывайте.
– Всё, – улыбнулся Вовчик. – Хана.
Стук повторился.
– Приказывает ликвидационный Корпус, немедленно откройте!
А спустя секунду взвыли сирены.
Нет, невозможно. Ну не бывает таких совпадений! Я почувствовал, как сердце пропустило удар.
– Это он, – пробормотал я. – Он включил оповещение.
«Или вызвал Самосбор?» – крутилась в голове предательская мыслишка.
Из коридора можно было расслышать удаляющийся звук сапог. Конечно, ликвидаторы не остались бы ждать под дверью. Мы с Вовчиком пялились друг на друга и не знали, что сказать или сделать. Из оцепенения нас вывел хлопок соседской двери.
– Уходят… – выдохнул Вовчик. – Самосбор как прикрытие! Вот же ж хитрый…
Я кивнул. И потянулся к затвору.
– Что ты делаешь?
Впервые на моей памяти в глазах бывшего ликвидатора мелькнул страх. Будто отражение вспышки аварийных ламп.
– Это обман, Вова. Как и все, что он делает. Проводник – сплошной обман.
Я был готов. Потому что поступить иначе значило, что слова безумца оставили в нас свой след. Хуже: что мы ему поверили, поверили в его силу. Это значило признать правоту парня с немытой головой и его право вести нас. Испугаться сейчас значило, что мы проиграли и что мы больше никого не способны защитить.
Вова молчал, сжав зубы; я видел, как пульсируют желваки на его лице. Думаю, головой он все понимал. Но инстинкт, тот самый, что вплавился в нас с рождения, не отпускал так просто, стальными канатами стягивал конечности.
– Давай! – наконец решился он. И я открыл герму.
По стенам коридора били оранжевые вспышки.
– Чувствуешь? Запаха нет.
Я запер дверь, и мы бросились к лестницам.
– Наверх! – перекрикивал сирены Вовчик. – Внизу им делать нечего.
Я хлопнул его по плечу, привлекая внимание, показал циферблат часов.
– Пять минут.
– Уверен?
– Да. Мы все еще живы.
– А кто-то скоро будет нет, – оскалился Вовчик. Он не забыл прихватить с собой пистолет.
На седьмом датчики тоже сработали. Мы начали подниматься выше, но там сирены будто молчали. Вовчик остановил меня знаком, а сам осторожно перегнулся через перила и задрал голову.
– Ликвидаторы, – сказал он и спустился на пару ступенек. – Скорее всего, те двое, что приходили. Вряд ли Проводник проскользнул мимо них.
– Лифты заблокированы, и он не смог бы на них уехать. – Я потер виски; долбящий по темечку вой мешал думать. – Выше седьмого они бы не поднялись, но и на этажах с шестого по четвертый некуда деться. Куда тогда?
Вовчик щелкал пальцами, припоминая. Потом показал на баррикады Сидоровича.
– Сюда! Ничто не прогонит старика с его поста лучше, чем Самосбор.
Хотелось стукнуться головой о стену и зарычать от собственной тупости. Как я мог забыть? На седьмом есть выход в соседний блок, но Сидорович давно никого не пускает через свой этаж.
Мы протиснулись через узкий проем между горами хлама и добежали до конца коридора. Герма была открыта. Соседний блок в два с половиной раза больше нашего, здесь два лифта. И Проводник мог уехать на любом.
– Хрен его теперь догонишь. – Вовчик сплюнул и взъерошил протезом короткие волосы; не заметил, как металл поцарапал кожу на лбу. – Липовый Самосбор, как удобно! Никто не встанет на пути.
«Удобно, – в мыслях согласился я. – А еще удобно морочить головы, играть в Проводника».
Сквозь досаду пробивалась смутная радость. Я оказался прав. Это место не стало безумнее прежнего, пусть в нем и добавилось безумцев. Нельзя пережить Самосбор, будь ты хоть мессией, хоть святым. Правила не поменялись, и эта истина вызывала какое-то извращенное чувство удовлетворенности, будто удалось наконец выдавить болезненный гнойный нарыв.
IX
Вовчик сказал: надо решать. И мы сели решать.
Собрались за одним столом. Полина вновь крутила самокрутки, больше не притрагиваясь к дорогой «Армении». Я все ей рассказал. Правду о том, что узнал о Димке. И правду о Проводнике. Тетя выслушала спокойно, ничего не дрогнуло на ее лице, лишь слегка заострились скулы. Я больше не увидел слез. Но в глазах ее что-то поменялось, что-то поселилось там, в самой глубине, за темнотой зрачков. Оно пугало меня даже больше, чем недавняя ее решимость выйти в Самосбор.
– Я могу попробовать, – сказала Полина, облизнув папиросную бумагу. – Могу снова втереться в доверие. Сказать, что вы удерживали меня силой. Что я сбежала. Мне он поверит. Могу привести вас к нему.
Вовчик одобрительно кивнул. Я протестующе покачал головой.
– Исключено. Да и как ты собираешься его искать?
В нашем килоблоке больше семисот этажей, но сколько среди них технических и где взять к ним ключи – знают лишь сотрудники Службы быта. Или бывшие сотрудники.
– А еще он может занять какую-нибудь очередную пустующую ячейку. Или жить у кого-нибудь из своих последователей. То есть в прямом смысле быть где угодно, – сказал я.