На пятые сутки на Изин участок работали почти все станки в цехе – токарные, фрезерные, сверлильные, автоматные. Когда третий цех задержал корпуса редукторов, Изя поднял телефонную трубку и сказал:
– Начальника цеха пригласите к аппарату.
– Он на планерке, – ответили Изе. – Кто говорит?
– Срочно начальника цеха к аппарату! – громко повторил Изя. – Говорит дублер директора завода!
– Кто?.. А!.. Минуту!
Корпуса редукторов поступили через два часа.
Работяги и прежде уважали Изю. Он никогда не матерился, не тыкал тем, кто был старше его. Но он всегда был аккуратен и туго знал свое дело – такое работяги понимали. Последние дни рабочие особенно почтительно косились на Изю, когда он проходил по цеху – осунувшийся, небритый, в мешковатой "спецухе".
– Борисыч, иди поспи, – говорил Григоров. – Иди поспи, на тебе лица нет. График соблюдается, Борисыч… Я проверю эту партию, а ты поспи.
Тогда Изя понимал, что надо немного поспать, иначе он будет плохо соображать и где-нибудь напортачит. Он шел в конторку, ложился на топчан и спал час.
Несколько раз к Изе заглядывал Головко.
– Справляетесь, Браверман? – спрашивал Головко (он-то знал, что Изя справляется). – Помощь нужна?
– Все в порядке, товарищ Головко, – отвечал Изя. – Вот знаете, какое дело…
Когда все закончим – всем рабочим обязательно бы премию… Это можно? Все хорошо работают…
Смены работали по двенадцать часов.
– Все будет учтено, Браверман, – говорил Головко. – Инструментальщики не подводят?.. Хорошо… Тридцать восемь домкратов смонтировали. Давайте, Израиль Борисович! Давайте, дорогой…
Изя с симпатией относился к Головко.
Однажды Изе было поручено выступить на партсобрании. Сначала секретарь парткома сказал про банду Тито – Ранковича, а потом Изя делал сообщение про школы рабочей молодежи. Изя сказал все положенные казенные слова, а потом еще добавил от себя.
– Наша молодежь, товарищи, руководствуясь идеями Ленина – Сталина, – сказал Изя, – чутко прислушивается ко всем новым указаниям партии. Молодежь – она как барометр новых веяний… Молодежь – и наша заводская молодежь в том числе – молодежь не подведет, товарищи!
После собрания Головко остановил Изю в коридоре, крепко взял за локоть и отвел к окну.
– Слушайте, молодой человек… – тихо сказал Головко. – Вы толковый парень, Браверман… Что ж вы не соображаете, что говорите?
– А что я такого сказал, Константин Андреевич? – удивился Изя.
Головко посмотрел по сторонам, притянул Изю к себе за локоть и, дыша Изе в лицо, зло сказал:
– Вы беспечны, как мальчишка, Браверман! Вы глазом моргнуть не успеете, как вам оторвут голову! Следите за языком, Браверман! "Молодежь – она как барометр" А вы знаете, кто в свое время сказал: "Молодежь – барометр партии"? Знаете?
– Нет, – пожал плечами Изя.
– Это сказал Троцкий! – Головко отпустил Изин локоть. – Следите за языком, Браверман!
Четырнадцатого числа Изя понял, что они успеют. Он зашел в фюзеляжный цех – черные, лоснящиеся домкраты стояли на шести стапелях.
– Успеваю… – подумал Изя. – Я кое-что значу… Я кое-что умею… Грош мне цена, если не поступлю в аспирантуру. Но я поступлю.
– Успеваете, Браверман, – сказал незаметно подошедший Елиневич. – Я слышал, что вы подали документы в НИИАТ. У вас будет самая лучшая характеристика.
Изя позвонил домой. Трубку взяла Вера Андреевна, соседка.
– Вера Андреевна, маму позовите, – попросил Изя.
– Ты почему дома не показываешься, стахановец? – насмешливо спросила соседка и закричала: – Люба! Люба! Иди к телефону! Изя звонит…
– Изинька, как у тебя там? – тревожно спросила мама.
– Мама, все хорошо… Работаем. Еще пару дней – и все. Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо… Вчера поднялось давление… А сегодня хорошо. Изя, у тебя послезавтра день рождения…
– Ах ты, черт… Забыл, мама… – виновато сказал Изя.
– Ну что же ты – не вырвешься?
– В воскресенье отпразднуем, мама. Мне премию дадут. Дрова привезли?
– Привезли! Боречка привез. Сам сложил в сарае… Изя, я немного дров Вере отдала. Ты не возражаешь? Скоро холода, им в техникуме дрова не выделили…
– Правильно, – сказал Изя. – Я еще постараюсь получить. Мама, из Москвы не было ответа? Насчет аспирантуры?
– Нет, Изя. Как ты кушаешь? Вам дают горячее?
– Мама, я тебе сколько раз говорил – дают талоны… Питание хорошее… Целую, мама.
В четверг Григоров сказал Изе:
– Ты, может, домой пойдешь? Четыре штуки осталось. Я прослежу.
– Все закончим, и пойду домой, – сказал Изя. – Иван Степанович, у Амалии никаких претензий не было по последней партии?
– Ух, Амалия дает шороху! – довольно сказал Григоров и хохотнул. – Восемь шестерен не приняла.
– Вот видите – восемь шестерен! – сказал Изя. – А вы говорите – домой…
В пятницу утром последний домкрат прошел технический контроль. Затем домкрат принял военспец.
– Все в порядке, Александр Сергеевич? – спросил Изя.
– Четко работает ваш участок, Израиль Борисович, – одобрительно ответил майор Бессонов. – Вовремя "Илы" запустим. Знаете, кто будет проводить испытания?
Владимир Константинович Коккинаки! Прославленный летчик-испытатель!
Изя зашел в дирекцию, поднялся в приемную Елиневича и сказал секретарше:
– Доложите директору, пожалуйста, что военспец принял последний домкрат.
Он вернулся в цех, позвал Резника в конторку и сказал ему:
– Слушай, я пошел… От меня уже толку мало… Посплю. Ни черта не соображаю…
Накладные завтра подпишу.
– Борисыч, ты теперь знаменитость на заводе! – восхищенно сказал Резник. – Вот только что начцеха звонил из дирекции… Молодец ты, Борисыч. Нет, ей-богу, я тебя всегда уважал!
– Ага… – сказал Изя.
Он хотел только одного – лечь на чистые простыни и поспать.
Изя снял спецовку, надел пиджак, кепку, взял габардиновый портфель и пошел к проходной.
Возле доски с надписью "Достижения сталинского самолетостроения" стоял Боря Суперфин и прикалывал кнопками бумажный лист.
– Изя! – крикнул Боря. – Молодец, Изя! Отлично! А ну-ка – ответим Трумэну и Аденауэру нашими "Илами". Им, поди, мало не покажется!
На листе было написано:
"СЛАВА КОММУНИСТУ, ИНЖЕНЕРУ ИЗРАИЛЮ БОРИСОВИЧУ БРАВЕРМАНУ, СВОЕВРЕМЕННО
ВЫПОЛНИВШЕМУ ВАЖНОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ ЗАДАНИЕ!"
Изя улыбнулся Боре и махнул рукой.
– Боря, спасибо за дрова, – сказал он.
Боря поднял над головой сжатый кулак.
Изя шел к проходной. Его подташнивало, глаза закрывались сами собой, и казалось, что под веками у него песок.
Навстречу прошли двое рабочих. Изя достал из кармана пиджака пропуск.
– Дублер директора завода, – услышал Изя за спиной.
В этих словах не было насмешки.
А Изя усмехнулся.
Дублеру директора завода вчера исполнилось двадцать четыре года.
Отец вновь отложил журнал.
– Ну, как там у вас, ребята? – спросил он. – Белые держатся?
– Белым кранты, – сказал Никон.
Бравик дожимал его. Бравик ввел ладью на е2.
– Все, – негромко сказал Никон и положил своего короля на доску. – Сдаюсь.
– Не слышу, – сказал Бравик.
– Сдаюсь!
– Папа, я выиграл, – сказал Бравик и протянул Никону руку.
Никон пожал его руку и сказал:
– Что у нас получилось? Испанская партия?
– Да, – кивнул Бравик. – Испанская партия.
Никон взял сигарету и поудобнее устроился в кресле.
– Слушай анекдот… – сказал он.
– Ребята, а налейте и мне коньячку, – попросил отец.
Вадя, январь 97-го
"НАШ ЧЕЛОВЕК В ГОРАХ"
…Когда мне плохо, я работаю… Когда у меня неприятности, когда у меня хандра, когда мне скучно жить – я сажусь работать. Наверное, существуют другие рецепты, но я их не знаю. Или они мне не помогают…
Аркадий и Борис Стругацкие
"За миллиард лет до конца света" Выходя из подъезда, Тёма пропустил Худого и прикрыл за собой дверь.
– И залпы башенных орудий в последний путь проводят нас, – сказал Худой и утешающе похлопал Тёму по плечу.
Они постояли. Тёма поправил шарф. Худой закурил.
– Ты извини, – сказал Худой. – И перед ним потом извинись… Зря я…
– Да ладно, – мрачно сказал Тёма. – Он привык.
– Мы же ему не заплатили… – спохватился Худой.
– Да ладно, – повторил Тёма.
– Ладно – у попа в штанах, – укоризненно сказал Худой. – Вернемся, надо заплатить…
– За что ты заплатишь, господи?.. Не возьмет он. Не берет он за такие разговоры.
– Сознательное в бессознательном… – Худой поднял воротник куртки. – Бессознательное в сознательном… Бред.
"Я хотел как лучше", – подумал Тёма и сказал:
– Не нужен тебе психоаналитик, это точно.
– Куда уж точнее, – согласился Худой. – Что я – дикий?
"Знаю я, что тебе нужно, – подумал Тёма. – Только бы ты не скис".
– Ты извини, Тём. Время на меня убил. Дунешь?
– Не… – Тёма принюхался к дыму сигареты. – Я по другой части. Я другое поколение.
– Ну да, – кивнул Худой. – Вы – пьющее поколение.
– Мы – героическое поколение, – назидательно сказал Тёма.
Он уже нес что ни попадя, ему было все равно что говорить.
– Куда тебя отвезти?
– Я пройдусь, – сказал Худой.
– Вадик…
– Что, Тёма, дорогой?
– Вадя, ты тертый… Ты умный…
– Тёма, прекрати, – твердо сказал Худой. – Пока, брат. Я пройдусь.
Он бросил в урну окурок, пожал Тёме руку и пошел через дворик.
Тёма смотрел, как Худой идет мимо детской площадки, как горбится от мороза в своей короткой куртке, и думал: "Ну да – он тертый и умный… Сеня Пряжников не глупее был… Помогло это Сене? Дела – говно…" Он постоял минуту возле подъезда, пробормотал "вот, черт!" и шагнул к машине.
Едва он повернул ключ зажигания, затилиликал телефон.
– Да! – раздраженно сказал он.
– Что "да"? – спросил Никоненко. – Что "да"? Ты водил его?
– Ну, водил… На кой черт я только его водил…