Двое ученых, Джуди Даймонд и Алан Бонд, изучающие кеа на протяжении многих лет, считают его самой умной и озорной птицей во всем птичьем царстве.
«Игра у кеа — не столько ритуализированное поведение, сколько отношение к миру в целом», — пишут они. По развитости игрового поведения кеа затмевают своих родственников — врановых. «Они смелы, любопытны и очень изобретательны в своей тяге к разрушению», — говорит Даймонд. Одни считают их шаловливыми «горными клоунами», другие — настоящими хулиганами, которые собираются в банды и разрушают все вокруг: снимают дворники и сдирают виниловые детали с автомобилей, проделывают дырки в туристических палатках и рюкзаках, разбирают садовую мебель, водостоки и многое-многое другое. Любовь кеа к игре с различными предметами помогает им наработать широкий поведенческий «инструментарий», позволяющий успешно справляться с новыми ситуациями или неожиданными проблемами в кормодобывании.
Кеа также любят спарринги. Чтобы пригласить потенциального партнера на игровой поединок, птица демонстрирует это поднятым хохолком и приближается к нему особой походкой на прямых ногах. Если партнер согласен, птицы устраивают шумную возню: клюют друг друга, уклоняются от ударов, толкаются, сцепляются клювами, пинаются лапами, катаются по земле, пронзительно вопят, машут крыльями и пытаются насесть друг другу на живот. Здесь нет победителей и проигравших. Каждый получает свою порцию удовольствия.
Иногда кеа балагурят, как настоящие чертенята. По словам Даймонд и Бонда, птицы были замечены за кражей телевизионных антенн с крыш домов и спусканием воздуха из автомобильных шин. Один кеа скатал в рулон коврик у входной двери и столкнул его с лестницы. Несколько лет назад новозеландская газета Sunday Morning Herald написала о том, что кеа украл у рассеянного шотландского туриста 1100 долларов. Питер Лич остановился на живописном перевале через Южные Альпы и открыл окна автомобиля, чтобы сфотографировать местные красоты и небольшую зеленую птичку, сидевшую на обочине дороги. Прежде чем он успел сообразить, что происходит, птичка впорхнула в машину, схватила с приборной доски небольшую борсетку и была такова. «Она унесла все деньги, которые у меня были, — пожаловался Лич. — Наверное, теперь ее гнездо выстлано моими пятидесятидолларовыми банкнотами».
Кеа — гении озорства, но вороны, как оказывается, тоже не прочь подурачиться. Они могут играть сами с собой, подбрасывая веточки в воздух и ловя их. Однажды две молодые белощекие вороны были замечены за тем, что играли в «царя горы»: одна стояла на земляной горке и размахивала куском навоза, а другая пыталась забраться на горку и вырвать приз из клюва товарища.
Одним солнечным февральским утром в центральных горах Хоккайдо, Япония, натуралист Марк Брейзил увидел на крутом склоне, припорошенном свежим снежком, двух воронов. Один ворон лег на грудь и соскользнул вниз, а его товарищ скатился на спине лапами вверх, помогая себе крыльями. «Они катились таким образом больше десяти метров, потом вернулись на склон и повторили спуск», — пишет Брейзил. Известно, что ворóны тоже любят кататься по склонам, по-видимому, ради удовольствия. В Японии видеокамера зафиксировала нескольких черных ворон, катавшихся на детской горке. Несколько лет назад видео из России, где ворона катается по заснеженной крыше на пластиковой крышке от банки, получило вирусную популярность в интернете.
Недавно Элис Ауэршперг и международная команда исследователей внимательно изучили, как различные виды ворон и попугаев играют с предметами, чтобы узнать, может ли характер их игры пролить свет на когнитивные особенности видов, а также на взаимосвязь между игровым и орудийным поведением. Игра с предметами часто предшествует использованию их в качестве орудий у приматов, а также у птиц. Так, исследование 74 видов приматов показало, что только те из них, кто обладает орудийным поведением, такие как капуцины и человекообразные обезьяны, во время игры комбинируют различные предметы. Человеческие дети начинают ударять одним предметом о другой в возрасте восьми месяцев. В десять месяцев они умеют вставлять предметы в отверстия и насаживать кольца на стержень. Но только в два года они начинают использовать предметы как инструменты для достижения желаемой цели.
Исследователи дали девяти видам попугаев и трем видам ворон одинаковые наборы детских деревянных игрушек разной формы (палочки, кольца, кубики и шарики) и разного цвета (красного, желтого и синего), а также предоставили им «игровую площадку» с различными трубками, отверстиями и стержнями, чтобы засовывать в них предметы, насаживать кольца и так далее.
Большинство птиц пытались манипулировать игрушками, но некоторые из них показали удивительные способности. Новокаледонские вороны, какаду и кеа профессиональнее всего использовали игровую площадку, комбинируя по два предмета. Наиболее сложную игру с предметами продемонстрировали те виды, которые отличаются развитым орудийным поведением и высоким показателем инновационности, а именно какаду Гоффина и новокаледонские вороны. Какаду Гоффина предпочитали желтые игрушки (что может быть как-то связано с их желтым оперением с внутренней стороны крыльев, которое часто используется для социальной демонстрации). Новокаледонские вороны по неизвестным причинам предпочитали всем игрушкам шары, а также с удовольствием засовывали палочки в отверстия на игровой площадке. Только какаду Гоффина и молодые новокаледонские вороны комбинировали по три предмета, и только какаду насаживали кольца на трубки и стержни, ловко помогая себе клювом и одной лапой. Эти индонезийские птицы известны своими выдающимися навыками решения задач и творческим использованием инструментов в неволе.
«Наши исследования показывают связь между игрой с предметами и функциональным поведением у этих птиц с крупноразмерным мозгом, — говорит Ауэршперг. — Но непосредственное влияние игрового поведения на их способность к решению задач пока остается неизученным. Возможно, оно способствует развитию общих двигательных навыков или изучению возможностей предметов, то есть отношений между предметом и птицей или между предметом и внешним миром, которые позволяют птице выполнять с ним определенные действия. Наконец, игровое поведение может быть просто побочным продуктом их исследовательского поведения».
Интересно отметить: во время игры все птицы, казалось, с удовольствием делились друг с другом. Ни одна птица не захватывала больше одной игровой площадки или больше двух-трех игрушек за раз. «Не было отмечено ни одного явного случая агрессии и монополизации объектов», — говорят исследователи.
Между тем Тейлор считает, что новокаледонские вороны, за которыми он наблюдает в вольерах, кажется, играют не ради развлечения. «Им нравится брать в клювы всякую всячину, — говорит он. — Если оставить в вольере палочку, они будут долго с ней возиться — прятать, трогать ею все вокруг, пытаться засунуть в отверстия. Но это трудно назвать игрой, поскольку в дикой природе они именно так добывают себе пропитание».
Недавно Тейлор решил узнать, можно ли замотивировать новокаледонских ворон не едой, а спонтанным развлечением — катанием на крошечных скейтбордах. Может быть, им так же понравится кататься, как их японским и русским сородичам? К сожалению, эксперимент не удался. «Они не проявили никакого интереса к скейтбордам, — говорит Тейлор, — поэтому мы оставили свои попытки».
У ОКЛЕНДСКИХ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ и их коллег есть к воронам один серьезный вопрос: что появилось раньше — их впечатляющие когнитивные способности или орудийное поведение? Не стали ли эти птицы умнее благодаря тому, что начали использовать и делать инструменты? Или же они были настолько умными изначально и их продвинутые когнитивные способности обеспечили ментальный фундамент или инструментарий для развития орудийного поведения?
Вполне возможно, что жизнь на острове способствовала развитию интеллекта у новокаледонских ворон, как это произошло и с дятловыми вьюрками на Галапагосах. Относительно непредсказуемая среда могла создавать эволюционное давление, стимулируя развитие сложных когнитивных способностей, необходимых для того, чтобы справляться с ее вызовами. Это адаптивное изменение, в свою очередь, могло послужить основой для эволюции орудийного поведения.
С другой стороны, само использование инструментов могло стимулировать когнитивный прогресс. Вороны могли случайно начать использовать палочки для добывания пищи. Это поставило перед ними целый спектр новых мыслительных и физических задач, решение которых оттачивало и развивало соответствующие когнитивные способности. Наиболее умелые «инструментальщики» обзавелись селективным преимуществом, получая доступ к чрезвычайно питательной еде — личинкам. (Этот источник пищи так высоко ценится птицами, что один новозеландский попугай кака потратил больше 80 минут на то, чтобы выковырять одну-единственную личинку из-под коры дерева.) После того как орудийное поведение широко распространилось, естественный отбор мог благоприятствовать эволюции таких приспособлений, как широкий угол бинокулярного зрения.
Алекс Тейлор говорит, что найти ответ на вышеуказанный вопрос о курице и яйце — заветная мечта исследователей: «Если продвинутое орудийное поведение действительно влияет на развитие интеллекта, значит, популяции птиц с длительной историей использования и изготовления сложных инструментов, должны быть умнее других. Если мы это докажем, значит, гипотеза технического интеллекта имеет под собой весомые основания».
Как отмечает Гэвин Хант, идея сложить два и два и использовать палку для добычи личинок из-под коры могла прийти только в относительно умную голову. «Тем не менее я не уверен, что изначально новокаледонские вороны были намного умнее своих сородичей, — говорит Хант. — Но после того как они взяли палкообразное орудие в клюв, это стимулировало развитие их когнитивных способностей до того впечатляющего уровня, который мы видим сегодня».
Таким образом, орудийное поведение может быть подобно игровому, то есть одновременно требовать интеллекта и развивать его.