как это произошло? Как бы то ни было, мне нравится мысль о том, что выразительность и экспрессивность нашего языка может быть каким-то образом связана с мелодичностью птичьих песен.
Есть и более объективные биологические доказательства, подтверждающие слова Дарвина о близком родстве птичьего пения и человеческого языка: птицы и люди используют для вокализации аналогичные нейронные системы в головном мозге. В нашем мозге есть области, сходные с птичьими: область Вернике, отвечающая у нас за восприятие речи, соответствует области восприятия песен у птиц, а наша область Брока, управляющая генерацией речи, похожа на их область генерации пения. Но что действительно похоже в человеческом и птичьем мозге — и не встречается у видов, у которых нет вокального научения, — так это наличие областей генерации слов/песен и нервных путей, соединяющих области восприятия слов/песен с моторными областями, контролирующими их генерацию. Благодаря этим путям с миллионами нейронных связей мозг способен слышать звуки и в точности их воспроизводить.
«Если поведение и нервные пути похожи, — говорит Джарвис, — значит, сходство должно быть и в лежащих в основе генах». И действительно, в своем докладе на конференции в Джорджтаунском университете Джарвис сообщил, что масштабный международный проект по секвенированию геномов 48 видов птиц обнаружил в областях человеческого и птичьего мозга, участвующих в имитации звуков, говорении и пении, набор из более чем 50 генов, которые регулярно меняют свою активность. При этом такая изменчивость активности генов не была обнаружена у птиц, не имеющих вокального научения (таких как голуби и перепела), а также у неговорящих приматов. Таким образом, общий паттерн экспрессии генов может играть ключевую роль в вокальном научении у людей и у птиц.
ВОЗНИКАЕТ ВОПРОС: каким образом мозг человека и птицы — видов, разделенных миллионами лет эволюции, — мог развить одинаковый механизм вокального научения? Откуда у нас похожие гены и нервные сети?
У Джарвиса есть гипотеза. В ходе недавнего исследования со сканированием мозга он обратил внимание на интересную особенность: когда птицы прыгают, у них активизируются семь областей мозга, которые непосредственно окружают семь отделов, отвечающих за пение. Это означает, что отделы мозга, участвующие в вокальном обучении и генерации пения, встроены в области мозга, контролирующие движение. По мнению Джарвиса, это может говорить об интригующем понятии «моторное происхождение вокального научения». Нервные пути, используемые для вокального научения, могли эволюционировать из нервных путей, отвечающих за моторный контроль. Джарвис обнаружил, что многие из вышеуказанных наборов 50 генов, найденных и у людей, и у птиц, обладают схожими функциями — отвечают за образование новых связей между нейронами моторной коры и нейронами, контролирующими мышцы, производящие звук.
Джарвис, который также занимается профессиональными танцами, находит эту идею очень интересной. «Возможно, у общего предка птиц и людей была древняя универсальная нейронная сеть, которая контролировала движение конечностей и всего тела», — предполагает он. В процессе эволюции эта нейронная сеть дублировалась, и новая сеть была задействована для вокального научения. (Совсем не редкость, когда в ходе эволюции существующие старые структуры модифицируются и приобретают новые функции.) У птиц и людей такое дублирование могло произойти в разное время, говорит Джарвис, но конечный результат одинаков: оба вида приобрели способность имитировать звуки.
«Это пример конвергентной эволюции, — объясняет Йохан Болхёйс, — когда отдаленные таксоны придумывают похожие решения сходным задачам».
Таким образом, вокальное научение эволюционировало по крайней мере два или даже три раза: один раз у колибри, а затем либо у общего предка попугаев и певчих птиц, либо у тех и других независимо друг от друга. У людей для речевой функции могли быть задействованы нервные пути, использовавшиеся для жестикуляции.
«Людям трудно принять эту теорию, — говорит Джарвис, — поскольку она преуменьшает уникальность человеческой речи и вокальное научение. Но это лучшее объяснение существующим данным, которое я сумел найти».
Интересно отметить: Джарвис и его команда также обнаружили, что нейронные сети вокального научения у попугаев организованы немного иначе, чем у других певчих птиц и колибри. У попугаев есть своего рода «дополнительная певчая система внутри певчей системы» — вероятно, благодаря ей они могут овладевать различными диалектами своего вида.
МОТОРНАЯ ТЕОРИЯ Джарвиса может объяснять, какими путями развилось вокальное научение. Другой вопрос — что послужило причиной его развития? Зачем природе понадобилось наделять птиц такой уникальной способностью, которой нет у других животных, да еще и вкупе с такой сложной и энергоемкой специализированной системой в головном мозге? Почему способность к вокальному научению так редка? У Джарвиса есть объяснение и на этот счет.
ВЕСНОЙ самец пересмешника, охваченный певческой горячкой и жаждой любви, поднимается на самую верхнюю ветку самого высокого дерева и, по словам Торо, «изливает из себя кипящие страстью мелодии в духе Паганини». Он не останавливается даже ночью. Он поет, наклонившись вперед, слегка приподняв крылья, вытянув шею. Кажется, он возбуждается от собственного пения. Возможно, так оно и есть. Его неистовая, торжествующая и настойчивая песня — своего рода прелюдия. Прелюдия любви, которая не боится смерти.
Там, на самой верхней ветке самого высокого дерева, ему некуда скрыться от зорких глаз и цепких лап воздушных хищников. Но он и не пытается спрятаться — он поет, чтобы показать себя всему миру. Если бы он повторял одну и ту же песню, возможно, охотящийся ястреб не обратил на него внимания. Но он постоянно меняет мелодии и звуки, словно крича: «Вот он я! Я тут!»
По мнению Джарвиса, это может быть одной из причин, почему вокальное научение редко встречается в животном царстве. «Разнообразие вокализаций делает животное легкой мишенью».
Джарвис предполагает, что вокальное научение в животном мире можно представить в виде континуума. «Некоторые виды — продвинутые имитаторы, такие как люди и певчие птицы, — находятся на одном конце континуума, а другие виды с ограниченной способностью, в том числе мыши и, возможно, некоторые виды птиц, — на другом», — объясняет он[34]. Как правило, животные с продвинутым вокальным научением либо находятся вверху пищевой цепочки, например как люди, слоны, киты и дельфины, либо умеют лучше других ускользать от хищников, как некоторые певчие птицы, попугаи и колибри. «Хищники могут играть роль сдерживающего фактора, — говорит Джарвис. — Чтобы проверить эту гипотезу, вам нужно вырастить несколько поколений какого-либо животного или птицы в отсутствие хищников и посмотреть, будет ли развиваться вокальное научение естественным образом. Это сложный эксперимент, но теоретически возможный».
Исследование, проведенное Казуо Оканойя и его коллегами из Токийского университета, в какой-то мере подтверждает эту гипотезу. Оканойя изучал японских амадин — одомашненную линию острохвостых бронзовых амадин, которых разводят в Азии не из-за пения, а из-за красивого оперения. Он обнаружил, что японские амадины, живущие в неволе на протяжении последних 250 лет, отличаются бóльшим разнообразием песен, чем их дикие родственники. Отсутствие давления со стороны хищников, предполагает Оканойя, могло стать одним из факторов, позволивших одомашненным птицам развить более разнообразный и сложный репертуар. При этом самки как одомашненных, так и диких видов амадин предпочитают более богатый репертуар одомашненных самцов.
«Я думаю, дело обстоит так, — говорит Джарвис, — хищники оказывают давление отбора, препятствующее вокальному научению, что объясняет его редкость, тогда как давление полового отбора, наоборот, способствует его эволюции. Возможно, так же было и у людей».
ЭТА ИДЕЯ пришла Джарвису в голову одним теплым весенним днем в парке неподалеку от Университета Дьюка.
«Я сидел и читал. Вдруг из кроны соседней сосны раздался голос певчей зонотрихии. Я посмотрел наверх и увидел крохотного певца. Он пел очень громко и смело, повторяя свою песню снова и снова. Вскоре я привык к этой мелодии и, перестав обращать на нее внимание, продолжил читать. Но вдруг песня изменилась. Я посмотрел наверх, чтобы узнать, не сменился ли исполнитель. Нет, это была знакомая мне птичка. Через пять минут она снова поменяла пластинку, и я снова посмотрел наверх. Таким образом, исполнитель умело удерживал мое внимание, хотя я человек, а не зонотрихия».
(Это напомнило мне карикатуру, которую однажды показал нам преподаватель орнитологии: две птицы сидят высоко в ветвях дерева, а под ними стоят двое орнитологов с биноклями и смотрят наверх. Одна птица говорит другой: «Они нас так и не увидели… Споем что-нибудь новенькое?»)
Пение — одновременно рискованное и дорогостоящее удовольствие. Оно не только делает птицу более заметной для хищников, но и отнимает массу времени и сил, которые можно было бы потратить на кормежку. Так почему же птицы поют?
Потому что песня в хорошем исполнении — лучший способ завоевать женское сердце, говорит Джарвис. Птицы, которые практикуют вокальное научение (и киты, кстати говоря, тоже), используют разнообразные вокализации, чтобы привлечь противоположный пол. Только представьте: самец с распушенными на грудке перьями средь бела дня восседает на вершине дерева, где он, как на ладони, виден хищным птицам, и буквально хвастается перед самкой: «Вот он я! Смотри, какой я смелый и громкий! И сколько прекрасных песен я знаю! Как прекрасно я имитирую! Выбери меня!» Простите за излишний антропоморфизм, но разве можно устоять перед таким сексуальным и смелым парнем?
Экстравагантность в природе зачастую идет рука об руку с сексом.
У многих видов птиц разворачивается интенсивная борьба за самок. И самке приходится быть крайне избирательной, поскольку ставки очень высоки. Ей предстоит выбрать самца с хорошими здоровыми генами, который способен защитить свое гнездо и территорию кормодобычи. И один из надежных способов оценки потенциального жениха — его пение. Но как нужно петь, чтобы понравиться самке? (Или, как спросил бы Фрейд: «Чего хотят женщины?»)