Нелтье Богерт из Университета Сент-Эндрюса взяла самцов зебровых амадин, живущих в лаборатории в отдельных клетках, и поставила перед ними задачу: сдвинуть пластиковую крышку с деревянной емкости, чтобы добраться до еды. Она обнаружила, что самцы, исполняющие более сложные песни, содержащие больше элементов в расчете на фразу, решали задачу быстрее, чем самцы, чьи песни содержали меньшее количество элементов. Это говорит о том, что песня самцов может служить показателем их кормодобывательной сноровки, то есть того, насколько хорошо они умеют находить и добывать пищу.
Но все не так просто. Когда Богерт и ее коллеги протестировали самцов певчих зонотрихий (имеющих более разнообразный песенный репертуар, чем зебровые амадины) на более широком диапазоне когнитивных задач, связанных с реверсивным обучением (переделкой навыка) и пространственными и цветовыми ассоциациями, более продвинутые певцы показали смешанные результаты. В одних тестах они показали себя лучше своих сородичей, в других — хуже. Исследование, где самцы зебровых амадин тестировались в стае — в более естественной для них социальной среде, не обнаружило корреляции между сложностью песни и другими когнитивными способностями. Лучшие певцы справлялись с решением задач ничуть не успешнее, чем посредственные. По словам Богерт, картину могут искажать такие посторонние факторы, как стресс, мотивация, отвлечение внимания и социальное доминирование.
Еще сложнее определить наличие возможных корреляций между качеством исполнения песен и уровнем когниции в дикой природе. Недавно Карлос Ботеро из Национального центра эволюционного синтеза в Северной Каролине нашел необычный подход к этой проблеме. Бесстрашный исследователь совершил экспедицию по пустыням, джунглям и кустарниковым зарослям в нескольких южноамериканских странах и с помощью чувствительного звукозаписывающего оборудования записал пение пересмешников в дикой природе. Проанализировав 100 песен 29 видов, он обнаружил, что пересмешники, живущие в непредсказуемом климате, поют более сложные песни. В условиях, где капризы погоды — нерегулярные осадки и значительное колебание температур — делают источники пищи ненадежными, у пересмешников не только богаче репертуар — они лучше имитируют песни и звуки других видов, гораздо точнее в музыкальном плане и с бóльшим вокальным постоянством. Возможно, хорошим пением самцы сигнализирует самкам, что они достаточно умны для того, чтобы обеспечить пропитание и выживание семьи в непредсказуемых условиях, говорит Ботеро. Это подтверждает гипотезу о том, что некоторые аспекты пения птиц могут свидетельствовать об их общем когнитивном уровне и что давление полового отбора способствует развитию этих показателей интеллекта.
БЛИЖЕ К ВЕЧЕРУ, когда первый день конференции подошел к концу, я вышла на улицу и снова подошла к приземистому кедру. Пересмешник по-прежнему сидел среди ветвей и заливался бесконечными трелями, но теперь очень тихо, почти пианиссимо.
Действительно ли самки судят об уме самцов по их пению, нам еще предстоит выяснить. Но очевидно одно: в ходе эволюционной истории именно самки сформировали не только замысловатые, невероятно точные и затейливо прекрасные песни своего вида, но и сложные системы в головном мозге, необходимые для их исполнения. Как объясняет орнитолог Дональд Крудсма, слушая и оценивая пение самцов, самки «моделируют» его таким образом, чтобы оно говорило им, достоин ли этот самец быть отцом их детей: «Через свой выбор партнеров самки увековечивают гены „хороших певцов“, где „хороший“ определяется специфическими критериями, заложенными в самках каждого вида от рождения». В этом смысле именно благодаря самкам самцы приобрели мозг с удивительно сложной певчей системой, который к тому же вознаграждает их за хорошее пение. Это так называемая «гипотеза брачного интеллекта»: когниция самцов, предназначенная для реализации сложного демонстрационного поведения, и когниция самок, предназначенная для оценки этого поведения, эволюционировали вместе, влияя на структуру мозга у обоих полов.
Но у этого виртуозного певца, дающего концерт в кедровой кроне, в поле видимости нет ни одной самки. Почему он поет? Возможно, потому, что сейчас осень и за его усилия ему воздастся как-то иначе? Вознаграждающие вещества — дофамин и опиоиды — вырабатываются в мозге у поющих птиц и осенью, и весной, но в разных количествах и с разными целями в зависимости от сезона. Опиоиды вызывают не только чувство удовольствия, но и снижают болевую чувствительность, говорит Лорен Райтерс. Чтобы узнать, в каком сезоне пение производит больше обезболивающих опиоидов, Райтерс провела необычный эксперимент: она ловила поющих скворцов осенью и весной и погружала их лапки в горячую воду. Оказалось, что осенью скворцы выдерживали эту процедуру заметно дольше, как она и предсказывала. Таким образом, осеннее пение стимулирует повышенную выработку опиоидов по сравнению с весенним. Как писал Дарвин, «в сезон любви песни птиц служат в основном для привлечения партнерши», но по окончании сезона ухаживания «самцы продолжают петь ради собственного удовольствия». И, возможно, ради опиоидов.
Тот пересмешник в осеннем парке не лез из кожи вон, чтобы поразить своим мастерством. Хотя его песня-имитация по-прежнему была филигранной, он пел с некоей отстраненной сдержанностью, так что было ясно — он поет только для себя. Звучит правдоподобно. Возможно, он хотел согреться. Или в буквальном смысле насладиться собственным безупречным пением и получить за это свою порцию обезболивающего.
Глава шестая. Птичий творец
Эстетический дар
Притаившись за досковидным корнем голубого квандонга и вглядываясь в листву, я вижу на пятнистой от солнца подстилке тропического леса небольшую птицу размером с голубя, с иссиня-черным оперением и большими фиолетовыми глазами. Позади нее возвышается необычная архитектурная конструкция из веточек высотой сантиметров тридцать — двух параллельных стен из изогнутых палок, похожая на шалашик, построенный ребенком. Вокруг шалаша земля покрыта ковром из ярких предметов: цветов, фруктов, ягод, перьев попугаев, крышек от бутылок, трубочек, крошечного игрушечного скейтборда Барта Симпсона, бусин и бирюзового шарика, похожего на стеклянный глаз. Птица берет один из цветков и перекладывает его в другое место. Поправляет клювом цветастое перо, сдвигает в сторону бусину, отталкивает трубочку — кажется, она сортирует свою добычу по цвету, размеру и форме. Время от времени она отпрыгивает назад, чтобы оценить результаты своего труда, затем возвращается и перекладывает очередной предмет.
Если бы вам довелось попасть в это место на восточном побережье Австралии несколько недель назад, вы бы обнаружили птицу за работой. Первым делом она педантично расчистила участок площадью около квадратного метра, после чего приступила к сбору стройматериала — веточек и травинок, которые аккуратно разложила на земле, создав своего рода базу. Затем она выбрала из своих запасов подходящие палочки и воткнула их в землю двумя параллельными рядами, соорудив своего рода «крытую аллею». Эта аллея расположена таким образом, чтобы в нее проникали лучи утреннего солнца. С северной стороны шалаша птица выложила площадку из веточек и аккуратно ее разровняла. Эта площадка будет служить фоном для декоративного оформления, а также своего рода танцполом, где впоследствии самец будет исполнять эффектные пируэты и песни.
Теперь настал черед сбора сокровищ. Эта птица собирает далеко не все подряд. Она помешана на синем: васильково-голубые перья из попугаевых хвостов, нежно-пурпурные цветки лобелии, блестящие синие ягоды квандонга, сорванные на соседней вилле фиолетовые петунии и сиреневые дельфиниумы, осколки кобальтового стекла и голубой керамики, синие ленты для волос, обрывки брезента, голубые автобусные билеты, трубочки, игрушки, шариковые ручки, бирюзовый стеклянный глаз и главный приз — голубая детская соска, украденная у соседа. Она искусно раскладывает свои сокровища на подстилке из веточек перед шалашом. По мере того как цветы и ягоды увядают, птица заменяет их свежими. Через несколько дней, закончив с наружным декором, она рисует на внутренних стенах на уровне груди полоски краской, получившейся из иголочек араукарии, которые она разжевывает в клюве и смешивает со слюной.
Неудивительно, что первые европейские натуралисты были озадачены этими странными постройками в гуще австралийских лесов: они думали, что это кукольные домики, которые матери-аборигены делают для своих детей.
МЫ ВОСХИЩАЕМСЯ животными-строителями, вероятно, потому, что мы сами такие. Именно поэтому мы любуемся их гнездами, особенно сложными конструкциями некоторых видов: например, висящими гнездами ткачиковых, которые те выплетают из свежей травы и длинных растительных волокон (они умеют даже завязывать узлы); похожими на корзинки гнездами балтиморских иволг, которые те плетут, делая десятки тысяч быстрых челночных стежков; чашеобразными гнездами деревенских ласточек, тысячи раз возвращающихся с комочками глины в клюве, чтобы надежно прикрепить их под крышами сараев, под сводами мостов или причалов.
«Круговая форма гнезда определяется не чем иным, как формой птичьего тела, — писал Жюль Мишле. — Гнездо птицы отражает не только ее форму, но и ее характер… и я бы даже сказал, ее страдания».
Я вспомнила эти слова, когда увидела крошечное гнездо белошейной веерохвостки — типичного обитателя редколесья национального парка Танджунг Путинг на Борнео. Это компактное маленькое гнездо прилепилось к одинокому стеблю пандануса на берегу реки. Идеально круглая чаша, способная вместить только мать и ее ребенка, она представляла собой чудо инженерной мысли и строительного мастерства. Интересно, использовала ли птица вес своего тела, чтобы давить и месить строительные материалы, пока те не станут податливыми и гибкими, и прессовала ли она стены гнезда своей грудкой? Аккуратное гнездо сферической формы было прикреплено к верхней части стебля пандануса с помощью паутины и прицветников крупного злака, стены были сплетены из тонких травинок, перекрывающих друг друга маленьких листьев, волокон со стволов древесных папоротников и нитевидных корней.