не перестанут гореть избы русских крестьян. Нет, Джимми Хиггинс останется в армии Соединенных Штатов. Но…
Никто не знает, сколько раз окликал его патруль на улицах Архангельска, сколько раз вздрагивал Джимми, боясь, что патруль поинтересуется содержанием его карманов. Но все проходило пока благополучно, и антивоенные листовки регулярно появлялись в казармах.
Контрразведка сбилась с ног. А Джимми Хиггинс — днем солдат американский армии, ночью подпольщик, работающий бок о бок с архангельскими большевиками, — продолжал писать и распространять листовки.
Когда контрразведка все-таки выследила и арестовала его, Джимми били в бессильной ярости, вымещая на нем злость за неудачи на фронте. Его били, требуя, чтоб он выдал архангельских большевиков. Хиггинс молчал. Молчал, когда его жгли раскаленным железом, молчал, когда вырывали ногти, ломали суставы. Американцы пытали своего солдата, а он молчал, не желая выдавать своих русских товарищей…
Если Джеймс Хиггинс не сразу понял великую правду революции, то Майкл Смит к моменту оккупации Севера был уже подготовленным борцом. Может быть, потому, что у себя на родине уже участвовал в политической борьбе, может быть, потому, что попал в Россию еще до революции — в годы первой мировой войны, — полюбил эту страну, ее народ, проникся его освободительными идеями.
И когда американские солдаты вступили на землю Советской России, Майкл Смит почувствовал себя лично ответственным за черные дела своих соотечественников.
Когда началась оккупация, Смит был далеко от фронта. Но он немедленно отправился в район боевых действий. Он шел напрямик, лесами, пробираясь по бездорожью, минуя гибельные болота. Он пришел на Северную Двину, чтоб немедленно вступить в бой.
Его оружием была не винтовка — его оружием были слова правды. Он проникал в расположение войск противника под видом бежавшего из плена матроса и с удовольствием рассказывал, что он видел в «русском плену». Он раздавал листовки. Он приносил газеты большевиков, издаваемые на английском языке.
Сотни верст прошел американский моряк Майкл Смит по русским лесам, от деревни к деревне, десятки раз пересекал фронт, чтоб взять новые листовки и газеты и снова вернуться в расположение противника. Сотни солдат слушали его, и слова Смита доходили до их сердец.
Смит считал своим долгом бороться в самых опасных местах до тех пор, пока последний английский и американский солдат не уйдет из России. И он боролся до последних дней.
Погиб Майкл Смит в январе 1920 года, накануне полного освобождения советского Севера.
Джимми Хиггинс и Майкл Смит отдали свои жизни за власть Советов в России. Не вернулся на родину Джон Рид.
Альберт Рис Вильямс вернулся в Соединенные Штаты и рассказал правду о России и о революции, правду о походе американской армии в России.
Он говорил:
«Позовите на суд истории, с одной стороны, большевиков, обвиняемых в красном терроре, а с другой стороны — белогвардейцев и черносотенцев, обвиняемых в белом терроре, и предложите им поднять руки. Я знаю, когда они поднимут руки, мозолистые и загрубелые от работы ладони крестьян и рабочих будут сиять белизной по сравнению с обагренными кровью руками этих привилегированных леди и джентльменов».
ЛЕГЕНДЫ И ФАКТЫ
ЮГОСЛАВЯНЕ
«ИЗ ПЕРВЫХ РУК»
Высокий рыжий конь в белых чулках взлетел на пригорок и, повинуясь легкому движению руки всадника, встал как вкопанный. Всадник огляделся, проследил глазами натянутую на кое-где уцелевших столбах и вбитых в землю кольях линию связи, снова легко тронул коня. Его спутники молча двинулись за ним. Провода привели всадников в деревню, в которой, судя по всему, расположился штаб казачьей дивизии. Штаб найти было нетрудно — провода точно указывали направление, — и скоро всадники остановились перед домом, в котором, очевидно, находился пункт связи дивизии. Полковник, ехавший на своем рыжем жеребце впереди сопровождавших его пятерых всадников, лихо соскочил с седла, небрежно кинул поводья широкоплечему унтер-офицеру и направился в дом. Таким же небрежным жестом отстранил растерявшегося часового, вошел в комнату и представился вскочившему при его появлении дежурному офицеру:
— Я командир седьмого гусарского полка, который прибыл в распоряжение командующего корпусом.
Почтительно вытянувшись перед полковником, дежурный офицер тем не менее внимательно рассматривал его. Сильный акцент, неправильные ударения в некоторых словах свидетельствовали, что полковник явно не русский. Четкие движения, выправка говорили, что он профессиональный военный, а манера держаться доказывала, что полковник к тому же еще и хорошо воспитанный, светский человек.
Офицер был очень доволен своей проницательностью: через несколько минут, взглянув на предъявленные полковником документы, он убедился, что был прав, — перед ним стоял грузинский князь.
— Чем могу служить вашему сиятельству?
Князь небрежно сунул бумаги в полевую сумку и огляделся.
— Господин капитан, мои гусары уже много раз показали себя преданными нашему общему великому делу…
— Так точно! — вставил капитан.
— И они еще послужат… — князь досадливо поморщился и махнул рукой, видя, что капитан снова пытается его перебить, — но для этого мне необходимо получить указания его превосходительства Андрея Григорьевича.
Капитан растерянно пожал плечами.
— Посмотрите в окно! — вдруг вскипел князь, — на дворе — октябрь, дождь, ветер, холод! Мои кавалеристы должны знать, куда прибыть, где расседлать коней. Не в чистом же поле ночевать полку! Немедленно свяжите меня с Воронежем! Я хочу поговорить лично с генералом Шкуро. (Князь чуть не сказал Шкурой, но вовремя спохватился — генерал Шкуро очень не любил, когда ему напоминали о его настоящей фамилии — Шкура.)
Капитан провел князя в аппаратную, и скоро телеграфист соединился с Воронежем. Шкуро в штабе не оказалось, и к аппарату подошел начальник штаба корпуса.
Князь доложил, что седьмой гусарский полк группы генерала Савельева прибыл в распоряжение генерала Шкуро. Некоторое время Воронеж молчал. Наконец поползла телеграфная лента. Но вместо ответа начальник штаба стала задавать князю какие-то, казалось бы, не имеющие отношения к делу вопросы. Капитан недоуменно посмотрел на телеграфную ленту, нс. князь только улыбнулся:
— Начальник штаба — человек осторожный. Моих бумаг он собственными глазами не видел, а вам не очень-то доверяет. Вот и задает проверочные вопросы. — И, повернувшись к телеграфисту, четко продиктовал ответы начальнику штаба корпуса Шкуро.
Воронеж замолчал снова. Прошло несколько томительных минут. Потом спять поползла лента. Начальник штаба давал указания, куда должен следовать гусарский полк.
— А мы собирались на станцию Графскую, — удивленно поднял брови князь, услыхав от телеграфиста, что на Графскую ни в коем случае нельзя двигаться — она скоро будет сдана буденновцам.
Выслушав еще несколько указаний, князь поблагодарил офицера, небрежно козырнул и, четко повернувшись, вышел из дома.
В окно офицер видел, как, не касаясь стремян, вскочил князь в седло, как рыжий конь рванулся с места, унося в октябрьскую ночь лихого всадника.
…Не снимая английской шинели с золотыми погонами, «князь» быстро вошел в комнату, где над картой склонились комкор и начальник штаба Зотов.
— Прибыл?! — обрадовался Буденный, поднимаясь навстречу вошедшему. — Ну, кем ты сегодня был? Литовским бароном или…
— Грузинским князем, командиром седьмого гусарского полка группы генерала Савельева! — четко отрапортовал вошедший, широко улыбаясь. И, сразу став серьезным, доложил о том, что узнал у белых.
— Сведения точные? — спросил Зотов.
— Абсолютно точные! Из первых рук, от самого шкуровского начальника штаба.
Они втроем склонились над картой. Теперь стало ясно: белогвардейцы сдают Графскую и стягивают силы к Воронежу, готовясь к встрече с конным корпусом Буденного.
ПИСЬМО
Пять всадников во главе со штабс-капитаном подъезжали к городу. Благополучно миновав посты — пароль был известен от пленного казака, — они выехали на окраину Воронежа. Ехали молча, внимательно поглядывая вокруг. Задача, поставленная перед пятью разведчиками и их командиром, была предельно ясная и предельно трудная: пробраться в Воронеж и по возможности полнее выяснить, как враг подготовился к обороне. Конечно, расстановку всех орудий и точное количество войск в городе таким образом не узнаешь. Но опытный глаз заметит много такого, что повлияет на исход боя.
Всадники не торопясь двигались по улицам Воронежа. На них никто не обращал внимания — сотни солдат и офицеров сновали по городу, с грохотом проезжали обозы, катились пушки.
Отметив про себя, где встречались пушки без передков (значит, приготовленные к бою), всадники проехали мимо переправы, рассмотрев, как охраняются подступы к ней, и выехали на главную улицу. Задание выполнено, и можно было уезжать, пробираться к своим. Но под кителем на груди штабс-капитана лежал конверт из плотной бумаги. Это не задание, это личная просьба Семена Михайловича передать конверт генералу Шкуро.
Всадники остановились около гостиницы «Бристоль», где расположился штаб Шкуро. Офицер спешился и вошел в подъезд. Очень скоро он вновь появился у крыльца, вскочив в седло, тронул лошадь. Сейчас генерал вскроет конверт, вот уже начал читать, отмечал про себя всадник. Правда, письмо Буденного недлинное:
«Завтра мною будет взят Воронеж. Обязываю все контрреволюционные силы построить на площади Круглых рядов.
Парад принимать буду я. Командовать парадом приказываю тебе, белогвардейский ублюдок. После парада ты за все свои злодеяния, за кровь и слезы рабочих и крестьян будешь повешен на телеграфном столбе, там же, на площади Круглых рядов. А если тебе память отшибло, то напоминаю: это там, где ты, кровавый головорез, вешал и расстреливал трудящихся и красных бойцов.
Мой приказ объявить всему личному составу воронежского гарнизона…»
Да, письмо недлинное. Однако не сразу придет в себя Шкуро от такого письма. Штабс-капитан точно рассчитал.
Но вот сзади послышались крики, хлопнуло два-три выстрела. Офицер пришпорил коня, круто свернул в переулок, выскочил на соседнюю улицу и, стреляя в воздух, помчался в обратную сторону. Его спутники, громко крича и тоже стреляя, последовали за ним.
С каждой минутой в городе нарастала паника. Люди шарахались во дворы, скрипели ворота, хлопали ставни. Десятки всадников в одиночку и группами метались по улицам, крича, стреляя, нахлестывая коней, не понимая, что случилось, кого надо ловить. А пятеро конников во главе со штабс-капитаном продолжали мчаться по городу, все увеличивая панику. Наконец штабс-капитан вывел свой небольшой отряд на окраину и подскакал к одному из постов. Есаул попытался преградить дорогу, но рыжий конь штабс-капитана чуть не сшиб его. Осадив коня, офицер схватил за плечо есаула.
— Где они?! — крикнул он, тряся растерявшегося казака.
— Кто они, ваше благородие?
— Эти, красные бандиты?!
Есаул побледнел. Он слышал стрельбу в городе, но не мог понять, в чем дело.
— Красные в городе? — прошептал он.
— Болван! Ускакали! Просмотрел, наверное?
— Никак нет! — облегченно вздохнул есаул. — Тут никого…
— Смотри в оба! Не пропусти в случае чего. Шкуру спущу! — крикнул штабс-капитан и пришпорил рыжего коня.
Всю ночь не смыкали глаз есаул и его казаки. Но «красные бандиты» так и не появлялись. Доложив Буденному, что задание выполнено, сообщив о том, что увидели в городе, они отдыхали — готовились к предстоящему бою.
БОЙ
Семен Михайлович Буденный сдержал свое слово: на следующий день красная конница выбила белогвардейцев из Воронежа.
Об этом сражении потом много говорили и писали. И часто упоминали о том, как один из красных командиров дрался против пятидесяти белоказаков.
Рыжий конь вынес всадника навстречу казачьей части. Красные кавалеристы отстали — их лошади не поспевали за рыжим конем. А командир, увлекшись, уже врубился в строй казаков. Бойцы видели, как белогвардейцы окружили командира. Он был далеко впереди, а все решали секунды. Вот огромный казак с пикой ринулся на командира. Командир увернулся, и пика вошла в грудь офицеру, зашедшему сзади. Бойцы видели: командир бросил поводья, перехватил шашку в левую руку, правой выхватил маузер. Издали похоже было на игру — его ловят и никак не могут поймать. Но это была игра со смертью. Вот уже трое всадников лежали на земле. Сверкнула шашка — свалился четвертый. Пятый. Офицер сбоку бросился на командира. Командир выстрелил, почти не целясь, — офицер медленно съехал с седла. Вдруг под командиром рухнул конь. Конец! Но командир только мгновение был на земле — через секунду он уже сидел в седле на месте сбитого им офицера. И снова — шашка и маузер. Опять окружили казаки красного конника, и опять он молниеносно вырвался из круга, а несколько коней без всадников растерянно поскакали прочь. И снова как молния сверкает клинок, поражая приблизившегося офицера, и снова точно бьет маузер.
Когда подоспели бойцы, на земле лежало двадцать четыре белогвардейца. Двадцать пятого командир стащил с седла и отдал бойцам. А потом, оглядев красноармейцев, улыбнулся озорно и немного устало, взмахнул шашкой и снова повел бойцов в атаку.
«ВОЙНА НЕ ПО ПРАВИЛАМ»
Бои шли непрерывно, большие потери несли обе стороны. Но у белогвардейцев были врачи и медикаменты, которые им поставляли иностранцы-союзники. У красных даже медсестер было недостаточно.
Помощник командира кавалерийского полка вернулся из избы, где лежали раненые в мрачном настроении. Ведь многие умирали не от тяжелых ран, а от заражения крови, от большой потери ее. Раненых никто не лечил — некому было. Некому было даже перевязать их. И вдруг вспомнил; утром пленный казак рассказал, что в деревне, почти около самой линии фронта, имеется вражеский лазарет.
Через несколько минут конь мчал помощника командира полка к вражеской деревне. План был таков; ворваться в деревню, найти госпиталь и, пользуясь внезапностью, увезти с собой врача или медсестру. Ему повезло: он ворвался в деревню с такой стремительностью, что белогвардейцы не поняли, кто это такой. Всадник увидел медсестру на улице, на полном скаку схватил ее и, перекинув через седло, вылетел из деревни. Только тогда белогвардейцы опомнились. Повскакав в седла, они бросились в погоню за всадником.
Под ним был хороший конь. Но он же вез двоих! Преследователи приближались — стало ясно: до своих не добраться.
Всадник бросил поводья, пересадил девушку на седло за спину и, сняв ремень, привязал ее к себе. Затем вдруг резко повернул коня, снова бросил поводья и выхватил шашку. Перекинув ее в левую руку, он правой достал револьвер. Преследователи этого не ожидали. А он уже стрелял в упор, рубил направо и налево, пробивая себе дорогу.
Он пробился к своим вместе с медицинской сестрой. И, едва сойдя с седла, она принялась за дело; перевязала раны своему похитителю.
Так в одном из полков конного корпуса появилась медицинская сестра, которая прошла с корпусом, потом с Первой Конной армией весь ее славный путь.
А однажды, захватив штабные документы противника, буденновцы узнали, что белоказаки написали жалобу в международный Красный Крест: большевики, мол, воюют не по правилам — среди бела дня похищают медицинский персонал.
ЛЕГЕНДЫ И ФАКТЫ
Олеко Дундич
Обо всем этом, о многом таком же, похожем и непохожем, но всегда совершенном во имя разгрома врага, во имя спасения людей — обо всем этом уже написаны книги, статьи, сняты кинофильмы. И героем всех этих книг, статей, кинофильмов был один человек.
Правда, находились люди, которые весьма аргументированно доказывали, что этого в действительности не могло быть, это легенды. И необыкновенные по дерзости и смелости атаки, и похищение медсестры, и, конечно же, схватка один на один с полусотней казаков и офицеров. Гак говорили здравомыслящие люди.
Но ведь были и другие люди, которые все это видели своими собственными глазами. И даже те люди, которые этого сами не видели, верили, что это так, стоило лишь назвать имя отважного человека. Его имя — Олеко Дундич.
О нем сложено немало легенд. Но может быть, это и не легенды, а такая необычная правда, что кажется легендой? О Дундиче немало написано. — Еще в годы гражданской войны газеты называли его часто героическим, отважным красным Дундичем. После гибели Дундича о нем стали писать более подробно. Считали, что он сербский дворянин, что он порвал с отцом, работал учителем, воевал с немцами, был ранен, попал в плен, из плена бежал в Россию, а здесь, в Одессе, принимал активное участие в революции. Но странное дело: чем больше люди интересовались этим человеком, тем больше противоречий находили в его биографии. И тут стало выясняться, что в списках офицеров сербского корпуса Дундича нет, в списках Ахтырского полка, в котором, как считалось, он находился по прибытии в Одессу, такой не числился. Историки даже нашли один документ, под которым должен был подписаться Дундич. Но он не подписался — вместо этого поставили три креста. Значит, он был неграмотный? Так какой же он учитель в прошлом и офицер?
Но тогда может возникнуть вопрос: а не было ли нескольких Дундичей в Красной Армии? Возможно, что это имя не подлинное, а псевдоним, принятый для того, чтоб семья на родине не подвергалась репрессиям за то, что их сын или браг сражается в Красной Армии?
Историки выяснят эти и многие другие вопросы.
Но сейчас несомненно одно: Дундич существовал и все подвиги, о которых рассказывают очевидцы и о которых сложены легенды, совершал. — Он был одним из многих тысяч югославян, очутившихся в России перед революцией, один из тех, кто отказался по приказу Временного правительства снова пойти на фронт.»
Конечно, не все югославяне перешли на сторону большевиков. Но очень многие здесь, в России, впервые поняли, что такое революция, кто такие большевики. И, не задумываясь, стали под красные знамена. Мы знаем много имен сербов и хорватов, словенцев, черногорцев, македонцев, сражавшихся в Красной Армии, боровшихся в подполье в годы гражданской войны. А скольких имен мы не знаем?! Они побеждали и умирали, не оставляя своих имен, но оставляя горячую и благодарную память в сердцах людей.
И в 1919 году, выступая перед жителями только что освобожденного Воронежа и рассказывая о подвигах Олеко Дундича, Семен Михайлович Буденный сказал:
— Их много, таких Дундичей, и в моем корпусе и в других: все они отличные боевики и прекрасные товарищи, великолепно разбирающиеся, за что они борются, за что воюют.
ИХ БЫЛО МНОГО…
Данила Сердич
В конце 1916 года на территории России оказался Югославянский корпус, насчитывавший более 20 тысяч человек. Царское правительство собиралось использовать его на фронтах, но не успело — произошла Февральская революция. Однако Керенский решил сделать то, что не успел Николай II. Но далеко на все югославяне хотели проливать кровь за русское Временное правительство, за короля Сербии Петра I. Командир корпуса генерал Живкович попытался прибегнуть к силе, как делал это не раз. Уже были сосланы в Сибирь «опасные бунтовщики» Вилко Марион и Владимир Чопич. Генерал обещал то же сделать и с другими. Но времена изменились.
Тогда командование пошло на хитрость: решили устроить опрос солдат. Офицеры надеялись, что солдаты побоятся открыто выступить против приказа.
И вот дивизия, которой командовал полковник Ходжич, одна из двух, составляющих корпус, выстроена вокруг трибуны. На нее должны были подниматься солдаты и отвечать на вопрос — согласен ли он продолжать службу в дивизии, служить королю. (А это значило — согласен ли солдат вновь отправиться в окопы и умирать во имя короля.)
Первым вызвали старшего унтер-офицера командира 2-го взвода Данилу Сердича. Солдаты уважали его за храбрость и силу, справедливость и честность. Командование дивизии считало, что дисциплинированный Сердич, безусловно, ответит так, как надо им. И его ответ повлияет на многих солдат.
— Будешь ли служить в добровольческом корпусе?..
— Остаюсь в России! — ответил Сердич.
Разъяренный полковник обрушил на него поток грубой брани, в ярости сорвал с Сердима погоны и ордена.
Но Сердич снова повторил спокойно и твердо:
— Остаюсь в России!
Шесть тысяч солдат повторили эти слова, 120 офицеров и 41 юнкер не захотели проливать свою кровь за министров Временного правительства и короля Петра I.
Но когда грянула Октябрьская революция, для Югославии вновь встал вопрос: с кем быть?
Не все югославяне, оставшиеся в России, поняли и приняли революцию. Многим солдатам мешала политическая неграмотность, мешали провокаторы, пробиравшиеся в югославянские части и агитировавшие против большевиков.
Югославянские коммунисты писали:
«Долг наш идти вместе с российским пролетариатом на борьбу с кликой капиталистов и помещиков. Все мы должны, как один человек, вступить в ряды красных борцов против капиталистических и буржуазных банд».
Но для Данилы Сердима такого вопроса уже не было — находясь в эти дни в Петрограде, он вместе с отрядом питерских рабочих штурмовал Зимний дворец, а затем, вернувшись на Украину, немедленно приступил к формированию югославянского отряда.
Скоро небольшой отряд — 1-й Сербский отряд, сформированный Д. Сердичем и насчитывавший тогда 100–150 человек, вошел в 1-й Югославянский коммунистический полк, в котором уже было более полутора тысяч солдат и командиров.
В боях под Царицыном одна из рот попала в окружение. Когда патроны кончились, бойцы встали во весь рост и штыками встретили белоказаков. Из всей роты уцелел один человек.
Но югославянские отряды продолжали пополняться добровольцами. На сторону Советской власти переходили роты и батальоны югославян, еще колебавшихся какое-то время.
В Киеве батальон югославян нес охрану Лукьяновской тюрьмы, когда в городе власть была у петлюровцев. Отступающие петлюровцы хотели уничтожить политических заключенных, но, подойдя к тюрьме, наткнулись на штыки югославян. Югославяне не выдали заключенных, а когда Киев был освобожден, в полном составе батальон перешел на сторону революции.
Боривое Агатонович
Стойко Ратков
Их было много, героических югославян. Они сражались на Украине и на Волге, в Сибири и на Дальнем Востоке. Они гибли в неравных боях, как погиб командир югославского отряда, бывший рабочий-кожевенник Максим Чанак, и штурмовали твердыни Крыма, как командир 2-й бригады Чонгарской кавалерийской дивизии Данила Сердич, они командовали участками фронтов и водили бойцов в атаки, как замечательный югославянский революционер-интернационалист Боривое Агатонович.
Одна из улиц в Бодайбо и очень крупный завод на Лене носят имя югославского интернационалиста Андрея Стояновича — комиссара Ленского округа, партизана, командира, погибшего в Якутии.
В постановлении Реввоенсовета 1-й Конной армии о награждении О. Дундича орденом Красного Знамени говорилось:
«От имени Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов Российской Социалистической Федеративной Республики Революционный Совет 1-й Конной Красной Армии… постановил: наградить знаком отличия «Красного Знамени» командира образцового кавдивизиона тов. Дундича за то, что, состоя в Красной Армии с самого образования таковой, он непрерывно участвовал в боях и, неоднократно раненный, своим примером постоянно воодушевлял красноармейцев являя собой образец идейного борца за интересы революции, а также за то, что неоднократными лихими налетами у Воронежа наносил вред противнику, дезорганизуя его части, чем неоднократно доказал свою преданность революции и рабоче-крестьянской власти».
В приказе № 127 по Реввоенсовету республики о награждении Данилы Сердича орденом Красного Знамени говорилось, что он,
«будучи окружен со своей бригадой значительно превосходившими его силами противника, с боем вывел бригаду из окружения, нанеся врагу серьезное поражение.
Проявляя исключительную отвагу и самоотверженность, тов. Сердич воодушевлял тем бойцов бригады и на следующий день энергичной атакой разбил противника».
Это относится и к Дмитрию Георгиевичу.
Это же можно сказать о первом югославе-краснознаменце Б. Агатоновиче, и об отважном подпольщике Стойко Раткове и о лихом коннике Лазаре Челиче, и о сотнях других бойцов-интернационалистов — сербах, хорватах, македонцах, черногорцах, словенцах, ставших под красное знамя революции, пронесших его через битвы в Испании, через битвы второй мировой войны, через сражения с фашизмом.