Думай о еде.
Не о нем.
– Тебе нравится французский луковый суп? – спрашивает Илай. – Здесь великолепно готовят.
Лук.
Именно то, что нужно.
Мне нужна целая куча лука. Ничто так не сбивает весь настрой, как густой луковый запах. Идеально.
– Его я и возьму, – почти кричу я, заставив Илая вздрогнуть. Откашлявшись, я спокойно говорю: – Французский луковый суп звучит вкусно.
Я осторожно откладываю меню в сторону и делаю глоток воды.
Илай с любопытством меня осматривает.
– Ты в порядке? Ты стала какой-то нервной после похода в книжный.
– Ты в курсе, что спрашиваешь меня об этом по десять раз на дню?
– Ну, потому что я хочу убедиться, что с тобой все хорошо.
– Давай так: считай, что я в порядке, пока я не сказала обратного.
В это время к нам подходит официант, и Илай, как настоящий джентльмен, заказывает каждому по порции супа, салата и корзинку хлеба. Официант конечно же просит сфотографироваться, и Илай любезно выполняет его просьбу.
Когда он отходит подальше, Илай тихо говорит:
– Это моя обязанность – убедиться, что с тобой все в порядке. Я спрашиваю, потому что мне не все равно. – Он подмигивает. – Смирись с этим.
– Смириться?
– Ага, – широко улыбается он. – Скажи, ты ведь рада, что мы вместе будем вести дневники беременности?
Я ставлю стакан с водой на стол и качаю головой.
– Не могу поверить, что ты и себе такой купил.
– Я хочу ощутить все в полной мере.
– Вот как? – улыбаюсь я. – Можем прицепить на тебя электрический стимулятор и продемонстрировать, как ощущаются роды. В ТикТоке много роликов на эту тему. Выглядит жутко весело.
Он пожимает плечами.
– Если хочешь. У меня высокий болевой порог.
– Это ты сейчас так говоришь.
– Нет, я серьезно. – В его глазах ни тени веселья. – Однажды я отыграл матч с порванными связками. Я могу справиться практически с чем угодно.
– Это вызов?
– Давай я сформулирую по-другому, Пенни. Ты носишь моего ребенка, а значит, я сделаю все, о чем ты меня просишь. Если ты хочешь прицепить ко мне электрический стимулятор и врубить его на полную катушку – пожалуйста. Если ты хочешь привязать к моему животу арбуз и заставить убираться – тоже прекрасно. Я сделаю что угодно.
– Ты раздражающе покладистый.
Илай громко смеется.
– Прости. Хочешь, я стану менее покладистым?
– Нет, это будет меня раздражать еще больше.
– Спасибо за честность. – Он поднимает свой стакан с водой. – Расскажи мне о себе еще что-нибудь, чего я не знаю.
Я немного думаю и говорю первое, что приходит на ум:
– В колледже я боялась забеременеть. Знаю, это звучит так, будто я…
– Никак это не звучит. Ненавижу двойные стандарты. Если парень занимается сексом, то он молодец, а если девушка занимается сексом, то ей надо быть скромнее. Так быть не должно. Не извиняйся за то, что ты человек с нормальными сексуальными потребностями.
Это меня не удивляет. Илай, похоже, из тех людей, кто выступают за все хорошее против всего плохого. Открытый и честный человек с моральными принципами. Что меня удивляет, так это его серьезный, даже раздраженный голос. Как будто его это по-настоящему бесит.
– Что ж, спасибо за твои слова. Я это ценю. В общем, я боялась забеременеть. Я встречалась с парнем по имени Джейми. Он учился на медицинском факультете и очень много занимался, но он был милым. Он всегда находил для меня свободное время в своем плотном графике, что, как я знаю, было нелегко. Мы встречались чуть больше года, когда я вдруг поняла, что у меня не начались месячные. Я, конечно, была в ужасе, потому что мы заканчивали колледж, и время для ребенка было самое неподходящее. Когда я рассказала ему, он тут же, не моргнув глазом, велел мне сделать аборт. Буквально потребовал. Я даже не знала, беременна я или нет. Я просто хотела, чтобы он взял меня за руку и мы вместе купили тест. Но он на меня даже не посмотрел. Просто встал и ушел. Я так и не купила тест, потому что очень боялась, что он окажется положительным, а через три дня у меня начались месячные. Когда я рассказала ему об этом, он попытался меня обнять, но я тут же с ним порвала. Он бросил меня в самый страшный момент моей жизни. Я не смогла его простить.
– Ничего себе. Вот же сволочь. – Взгляд Илая смягчается, когда он смотрит мне в глаза. – Мне жаль, что с тобой такое случилось. Ни одна женщина не заслуживает, чтобы с ней так обращались, особенно в такой ситуации. И где же теперь этот идиот?
– По-моему, он семейный врач где-то в Пенсильвании. Вроде бы он все еще одинок.
– Как удивительно, – саркастически говорит Илай.
– Ну, я тоже одинока. Что это, по-твоему, обо мне говорит?
– Ты не одинока. У тебя есть я. – Он подмигивает, и мое сердце совершает сальто.
– Мы не встречаемся, Илай.
– Конечно. Но у тебя все еще есть я, а это самое главное.
Тут нам приносят суп, салат и хлеб. Илай с улыбкой благодарит официанта, а затем берет в руки ложку.
– А ты мне что-нибудь расскажешь? – спрашиваю я.
Он зачерпывает ложкой суп, дует на него и отправляет в рот. Затем опускает ложку:
– Когда мама умерла, меня отправили жить к ее двоюродной сестре, Мардж. У нее было трое детей, все девочки. Поскольку они не доверяли мне, двенадцатилетнему мальчику, который только что потерял маму, для меня устроили комнату в сарае. Его утеплили, так что зимой я не мерз, но мне было одиноко. Мама отдала меня на хоккей, когда мне было лет девять, и хотя зарабатывала она немного, каким-то образом ей удавалось платить за спортивную секцию. У меня были новые коньки, экипировка, все такое. Я думал, что теперь, когда мама умерла, я больше не смогу заниматься хоккеем. Это было дерьмово. Но я смог подзаработать немного денег, помогая по дому. Я вставал рано, чтобы покормить животных, помогал с коровами, а после школы работал вместе с Тобиасом на ферме. Я многому научился, но они меня никогда не любили. Никто не проявлял ко мне привязанности, и по вечерам я обычно просто уходил в свой сарай и смотрел хоккей. Изучал его. Жил им.
Когда он поднимает на меня взгляд, по моим щекам текут слезы.
– Черт. – Он придвигает свой стул поближе к моему. Он берет меня за руку, гладит мои костяшки своим большим пальцем. – Я рассказал это не для того, чтобы ты плакала. Я просто хотел, чтобы ты знала – я прекрасно понимаю, каково это – чувствовать себя брошенным.
– Но это же совершенно ужасно. Ты целых шесть лет был совсем один. Это нечестно.
– Да, нечестно, но такова жизнь. У меня был хоккей, а тяжелая работа на ферме помогала мне поддерживать форму. И они не были жестокими…
– Заставлять тебя жить одному в сарае, потому что они боялись, что ты станешь сексуальным маньяком – это жестоко, Илай.
– Может, и так. Но они никогда не причиняли мне вреда. Я праздновал с ними Рождество. Они покупали мне небольшие подарки, но скорее были просто временной приемной семьей, чем родственниками. До этого мы были едва знакомы, и они оказались в ситуации, которая их не слишком-то радовала.
– Они все равно должны были тебе помочь. – Я продолжаю думать о двенадцатилетнем Илае с яркими сине-зелеными глазами, который просто хочет, чтобы его кто-нибудь полюбил, и это разрывает меня на части. Я крепко прижимаюсь к нему и прячу лицо у него на груди, прежде чем успеваю понять, что я делаю. – Мне так жаль, что тебе пришлось через это пройти.
– Ничего страшного. Я плачу психотерапевту кучу денег, чтобы он помог мне разобраться со всем этим дерьмом в голове. Но я ценю твое сочувствие.
Я все еще крепко обнимаю его, не уверенная, что сейчас у меня есть силы его отпустить. Илай нежно гладит меня по спине.
– Пенни, все в порядке. И я в порядке.
– Точно? – мой голос дрожит, а из носа текут сопли.
– Да, – усмехается он. – Совершенно точно.
Я отстраняюсь, тянусь за салфеткой и быстро вытираю нос.
Рука Илая остается лежать на моей спине, словно он меня защищает.
– Как насчет того, чтобы пойти поесть мороженого?
Я киваю.
– Звучит замечательно.
– Ну нет. Ты не мог рисовать голых женщин за деньги, – говорю я. Мы с Илаем сидим на кухне напротив друг друга. Мороженое мы решили купить в магазине, чтобы прийти домой и засыпать его всякими вкусностями.
Блейкли я об этом рассказывать не буду, потому что боюсь, что она сочтет это изменой.
– Еще как рисовал. Мне нужны были деньги. Хоккей стоил дорого, так что я делал все, чтобы подзаработать.
– Ты хорошо рисуешь?
– Отвратительно, – он качает головой. – Но я смог убедить парней в школе, что им жизненно необходимы мои рисунки. Продавал их по десять баксов за штуку.
– Десять долларов? За плохой рисунок, который они, вероятно, могли бы нарисовать и сами?
– Ага. Моей отличительной чертой были острые соски. Парням нравилось. Каждой девушке я рисовал острые треугольные соски, и дело шло как по маслу. Я заработал на этом около пяти тысяч долларов.
– Погоди, что? Пять тысяч? Получается, тебе пришлось нарисовать пятьсот девиц с острыми сосками. Да тебе бы времени на это не хватило!
– Ну, как-то я его нашел. К счастью, учеба мне давалась легко, так что мне не приходилось часами что-нибудь заучивать. Я просто шел в свой сарай и начинал рисовать. Часто я рисовал одно и то же, иногда делал небольшие вариации, но да, это принесло мне большие деньги. В общем, за мою спортивную карьеру нужно благодарить похотливых однокашников.
– А у тебя заказывали что-нибудь особенное?
Илай ухмыляется.
– Бывало и такое. Но обычно я рисовал то, что у меня хорошо получалось.
– Мардж или Тобиас когда-нибудь спрашивали, откуда ты берешь деньги?
– Не особо. Они не обращали на это внимания. Я тратил деньги на новое снаряжение и оплату бензина. Вот так вот все и шло.
– Ты когда-нибудь оставлял себе рисунки?
Он зачерпывает полную ложку мятного мороженого с шоколадной крошкой.
– Парочку.
Посмеиваясь, я спрашиваю: