– А у тебя когда-нибудь вставало, когда ты все это рисовал?
Теперь он смеется и кивает.
– Пару раз.
– Ого. Просто ничего себе. – Я вытираю рот салфеткой. – Никогда бы не подумала, что ты у нас эротический художник.
– Нужно же было как-то зарабатывать на жизнь. К счастью, я нашел свое призвание и преуспел в нем.
– Кто-нибудь пытался повторить твою бизнес-модель?
– О да. Был один парень, который решил, что сможет продавать рисунки дешевле моих. Но рисовал он куда хуже меня. На уроках рисования я научился хорошо штриховать и активно пользовался этим навыком.
– Ты до сих пор рисуешь?
Он качает головой.
– В общем-то, нет. И честно говоря, думаю, что если бы я попробовал, то смог бы нарисовать только женщину без лифчика. Ничего другого я не умею. Вот только сейчас я бы выглядел как двадцативосьмилетний извращенец.
– В этом ты прав. Представляю, что сказали бы ребята, если бы увидели, как ты рисуешь свое порно, сидя в автобусе.
– Даже думать не хочу. – Он доедает мороженое, которое умудрился проглотить в три огромных укуса. Не мне судить, конечно, но мороженого было много, и съел он его быстро. – А ты когда-нибудь рисовала пенисы?
– Только если в чьем-нибудь блокноте, шутки ради.
– Много ты доставляла проблем в школе?
– Когда как. Когда дело касалось учебы, я была пай-девочкой. Я не хотела неприятностей, и если нужно было подлизаться к учителю, чтобы получить оценку повыше, я так и делала. Но с друзьями я была той еще оторвой. Я ужасно веселилась, подшучивая над Пэйси, и быстро решила, что его одного мне мало, так что принялась доставать своих друзей. Я вообще любила всех дразнить.
– Понимаю. Нечто вроде той легкой пытки, которой я подвергаюсь все последние месяцы?
– Именно, – улыбаюсь я. – И я ценю, что ты употребил слово «легкий», потому что, давай будем честны: то, что я с тобой делала – это лишь малая толика того, что я действительно могла бы устроить.
– Хочешь провернуть что-нибудь конкретное?
– Кое-что я могла бы сделать… Но я умная женщина и понимаю, что ты можешь быть мстительной натурой. Я знаю, что ты бы этого так не оставил. Последовало бы возмездие.
– О да, я бы отомстил. И ты бы не знала, когда я это сделаю и как.
– Вот именно поэтому я ничего и не делаю. Ну, кроме той шутки с чипированием детей. Я не могла сдержаться. Ты такой доверчивый. К тому же мне нужно было посмеяться.
– Рад, что я сделал твой день светлее.
– Еще бы. То было непростое время, так что я оценила твой вклад.
– Ты имеешь в виду те две недели, что мы не разговаривали?
– И это тоже, – отвечаю я, рассеянно ковыряясь ложкой в мороженом. – Столько всего произошло. Я узнала о беременности и рассказала вам с Пэйси, и вышло все не слишком удачно. Потом был период неловкости, через который нам удалось пройти, а затем мы поссорились из-за того, что ты ударил Реми. – Я глубоко вздыхаю. – Прямо американские горки какие-то. Но сегодняшний день был очень приятный. Наверное, один из лучших, что у меня были за последнее время. Так что спасибо тебе.
– Это был замечательный день, – улыбается Илай в ответ. – Итак, как мы его закончим?
– Может, посмотрим «Озарк»?
– Звучит заманчиво. – Он встает из-за стола и берет у меня тарелку. – Я приберусь. А ты иди переоденься в пижаму. Встретимся в гостиной.
И он уходит, унося с собой тарелки. Я сижу, ощущая, как меня переполняет теплое чувство уверенности.
И это очень приятное чувство – особенно после всего безумия прошедшего месяца.
Глава 18
– Пенни? – шепчу я.
– М-м, – бормочет она, уткнувшись мне в руку.
– Ты заснула.
– М-м, – повторяет она, не двигаясь с места.
Не могу сказать, когда именно она уснула: может, минут через двадцать после начала серии. Ее голова медленно опустилась мне на плечо, и она обмякла. Я оглянулся и увидел, что глаза у Пенни закрыты, но духу ее разбудить мне не хватило.
Однако теперь, когда серия закончилась, вряд ли она захочет так спать всю оставшуюся ночь. Утром она этому решению точно не обрадуется – плюс, полагаю, ее тело и так болит от всех изменений, которые с ней происходят.
Не желая ее беспокоить, я осторожно сдвигаюсь в сторону, пока Пенни не оказывается в моих объятиях, а потом поднимаю ее с дивана, словно ребенка. Она кажется очень легкой в моих руках. Я осторожно несу ее в спальню, по дороге выключив свет. К счастью, Пенни уже почистила зубы, когда надевала пижаму.
Со всей возможной деликатностью я аккуратно укладываю Пенни на кровать, а затем накрываю одеялом. Судя по тому, как крепко она уснула, ей определенно нужен отдых.
Ее светлые волосы веером рассыпаются по кремовому шелку наволочки, розовые губы слегка приоткрыты во сне.
Даже сейчас, без макияжа, она кажется мне самой великолепной женщиной, которую я когда-либо встречал. Настоящая красавица с мягкими чертами лица. Я вспоминал о ней с самого своего дня рождения. И теперь, когда мне довелось узнать ее получше, я чувствую, что открываюсь, что хочу рассказать ей как можно больше о себе, что хочу, чтобы она рассказала мне как можно больше. Хочу узнать о ее детстве не только в роли сестры Пэйси – просто узнать, какой она тогда была как человек. Хочу слышать, как она смеется, когда я говорю глупости, и видеть, как краснеют ее щеки, когда я отпускаю пошлые намеки.
Я хочу наслаждаться ее очарованием, тем, как она меня дразнит и как легким движением откидывает волосы за плечо только для того, чтобы пронзить меня взглядом ярких голубых глаз.
Я отчаянно хочу забраться с ней в постель, но не для того, чтобы лежать с краю, неподвижно, как доска, боясь случайного прикосновения. Я хочу прижать ее гибкое тело к груди и зарыться лицом в ее волосы. Хочу чувствовать ее рядом с собой и просыпаться, обнимая.
И что чертовски странно – так это то, что я никогда таким не был. Я не думаю о подобной ерунде. Я не обнимаюсь. Я не наслаждаюсь ощущением, что на моем плече уснула девушка. И я не знаю, как разобраться в этих чувствах, которые с каждым днем становятся только сильнее.
До сих пор помню, как однажды, вскоре после смерти мамы, я попросил Мардж меня обнять. То был плохой день. В школе я чуть не заплакал – так сильно я скучал по маме. Я видел, как Мардж обнимала своих девочек, и мне отчаянно хотелось, чтобы меня тоже кто-нибудь обнял. Мама всегда меня обнимала, и у нее это получалось лучше всех.
Но когда Мардж повернулась ко мне, я увидел, что на ее лице застыл… ужас. Я до сих пор слышу ее тихий, непреклонный голос:
– Я не твоя мама, Илай. Я не могу… не должна тебя обнимать. Ты мальчик, тебе это не нужно.
Затем она отослала меня в сарай. Я чувствовал себя так, словно меня… изгнали. Наказали. Только за то, что я хотел любви.
Думаю, именно тогда я впервые поверил, что чувства – это слабость. Что искать привязанности могут только слабые люди. И я подавил эти желания – такой вот защитный механизм психики. Избегал близких отношений, и до сих пор мне это отлично удавалось.
Пока Пенни сегодня из-за меня не заплакала.
Я отворачиваюсь от нее и возвращаюсь в гостиную. Так вот в чем дело?
Нужно пройтись, очистить голову. Это поможет. Много лет назад я решил, что все это мне не нужно, и не собираюсь отказываться от своих слов. Черт. Просто сегодня мы много говорили о чувствах, и это вывело меня из равновесия.
Вот и все.
Я в нее не влюблен.
Я не нуждаюсь в ее привязанности.
Вовсе нет.
– Ты опоздал. – Тейтерс садится на соседний велотренажер.
– У меня был прием у психотерапевта. Не мог пропустить, – отвечаю я.
– Не мог пропустить? Говоришь так, словно он тебе был необходим.
– Так и есть, – говорю я, сильнее налегая на педали.
– Все в порядке? – в голосе Тейтерса появляется беспокойство.
– Да. – Я притормаживаю и оглядываюсь через плечо, чтобы убедиться – мы одни. Все ребята уже в раздевалке, готовятся к последней домашней игре в сезоне. Поскольку мы уже прошли в плей-офф по очкам, сегодня мы можем не надрываться. – Просто нужно было кое-что обсудить. На днях я рассказал Пенни о своей маме и о детстве. Это всколыхнуло старые проблемы. Все как-то запуталось, и я хотел побыстрее разобраться с этим дерьмом.
– В каком смысле запуталось?
Мы больше не крутим педали – просто сидим на велотренажерах и разговариваем. Я взъерошиваю волосы рукой.
– Ну, после этого разговора у меня появились чувства к Пенни, которые я вообще-то никогда не испытываю. У меня возникло острое желание обнять ее, прижать к себе, защитить.
– Потому что она тебе нравится, – говорит Тейтерс, и я тяжело вздыхаю.
– Видишь ли, в чем дело. Я думаю, что чувствую все это только потому, что вижу в ней важную женскую фигуру, которой никогда раньше не было в моей жизни, и хочу ее защитить.
– Тебе так психотерапевт сказал? – спрашивает Тейтерс.
– Мы пришли к этому выводу.
– Ага. А ты сказал ему, что не можешь перестать о ней думать в сексуальном плане?
– Я ничего такого о ней не думаю.
– Чушь собачья. Ты сказал, что не можешь выбросить ее из головы, и потому больше не спишь с другими женщинами.
– Ну да. Слушай, – я наклоняюсь к нему, чтобы прошептать: – это был лучший секс в моей жизни. Мне нужно время, чтобы прийти в себя.
– И ты сказал об этом своему психотерапевту?
– Нет, ему об этом знать необязательно.
– Обязательно. Ты ему рассказал только половину истории, чувак. Теперь он думает, что ты в ней потерянную материнскую фигуру видишь или еще что в этом духе. А в реальности дела обстоят так: Пенни Лоус перевернула твою жизнь, и ты понятия не имеешь, что с этим делать.
– Она не нравится мне в этом смысле.
– Чушь. Ты можешь отрицать это сколько угодно, но ты переспал с ней, потому что она кажется тебе привлекательной, и это факт. И теперь, когда ты узнал ее получше, ты начал понимать, какая она потрясающая, и не знаешь, как справиться с этим чувством.