ростей. Еще не поздно. Но о чем предупреждать? Чтобы они приняли меры? Какие? От чего? Чтобы вернулись? А может быть опасность не в излучении, может быть здесь ошибка?! Вернуть экспедицию? Погибнет труд миллионов людей».
Записи стерты. Из сообщения в кристалле ничего не выжмешь. Остается один источник информации — мозг. Мозг человека. Введенный в вену препарат Квельна возвращает полное сознание на три-четыре минуты. Это сильно истощает мозг. Я не знал: можно ли в таком состоянии вводить препарат. Этой. Живой… без ущерба для жизни.
Я один. Совсем один. Нет связи с базой, потому что Титан сейчас по ту сторону Сатурна. От моего решения, возможно, зависит жизнь участников Двадцать второй экспедиции.
Космос наделен страшной силой. Огромные расстояния, нерегулярная и медленная (на этих расстояниях) связь плюс ситуации, которые нельзя заранее предвидеть. И вот один человек (любой из нас, работающих в космосе) вдруг оказывается перед необходимостью принять Решение. Решение с большой буквы. Решение, от которого все зависит. Нет начальства, способного думать за нас. И нет подчиненных, которым можно передать ответственность. Есть космос и человек. Лицом к лицу.
Так было не раз. И вот теперь — это случилось со мной.
Мне надо было сделать все для спасения девушки, которая лежала без сознания в рубке «Амазонки». Это «все» было не так уж велико: я должен был оставаться близ «Амазонки» до возобновления связи с базой. Но девушка могла погибнуть. В любую минуту. И вместе с ней погибла бы тайна, от которой, возможно, зависела судьба Двадцать второй экспедиции.
Да, космос заставляет решать, не давая поблажек во времени.
Я сказал:
— Кай, найди место, где хранятся медикаменты. Там должен быть препарат Квельна. На ампулах черная наклейка с желтым крестом.
— Черная наклейка? Препарат из категории особоопасных? Зачем?
В его голосе слышалось сомнение.
— Так надо.
— Есть препарат Квельна.
— Ты вспрыснешь ей препарат, — сказал я. — Постарайся сделать это как можно осторожнее.
— Не могу.
— Почему?
— Это резко увеличит вероятность смерти.
Я объяснил (говорить надо было как можно спокойнее):
— Препарат вреден, но не смертелен. Зато она сможет говорить. Мы узнаем, что случилось.
— Препарат вреден, — повторил Кай. — В ее состоянии инъекция может оказаться смертельной.
С роботами трудно спорить. Мы, люди, иногда стараемся не заметить то, что нам не хочется замечать. Роботы этого не умеют.
— Кай, — сказал я. — Да, препарат может вызвать смерть… Но она должна, ты понимаешь, д-о-л-ж-н-а рассказать о случившемся.
— Понимаю. Но не могу.
— Кай, это ставит под угрозу жизнь многих людей. Путь Двадцать второй экспедиции пересекает траекторию «Амазонки».
— Нет доказательств, что опасность в пути.
— Есть, Кай, есть! В кристалле сохранились обрывки слов, такие, как «перед… два… ой». Не означает ли это «передайте Двадцать второй»?
— Не знаю. Это решат на базе. Там машины, они расшифруют сообщение.
— Кай, она, эта девушка, может погибнуть сейчас. Понимаешь, сейчас! Мы теряем время, Кай. Время, понимаешь?
Робот молчал.
— Я объясню тебе еще раз, Кай, (Это была ложь — я объяснял себе, я искал доводы, которые убедили бы меня самого!). Допустим, вероятность ее спасения сейчас шестьдесят процентов. После инъекции препарата вероятность уменьшится. Будет сорок процентов. Или тридцать. Но мы узнаем, что с ними случилось. Мы узнаем, грозит ли Двадцать второй опасность.
Робот молчал.
— Связи с Титаном нет, а нам дорога каждая минута. Ты слышишь, Кай? Это называется ответственностью. Мы должны что-то сделать. Я не могу спросить других людей. А ты не можешь использовать машины с базы. Нас только двое… к нам решать.
— А если ее мозг не содержит нужной информации. — перебил Кай. — Идти на риск?
— Риск! Постой… Риск ведь тот же подвиг. Подумай, подумай, Кай. Разве люди не шли на риск, отправляясь в пространство, прививая себе болезни? Они ставили превыше своей жизни жизнь других людей, многих людей…
— Нужно подумать.
— Думай!
Он молчал долго. А время мчалось с сумасшедшей скоростью- я чувствовал по биению сердца, как уходят в пустоту, в ничто, острые, как иголки, секунды.
Потом я услышал:
— Нет. Так нельзя.
И тогда я в бешенстве закричал в микрофон, что сделаю это сам. Я закричал, что плевать хочу на облучение и на логику. Не машине решать человеческие проблемы. Мне, человеку, дано право решать. Право и долг. И я не сбегу отсюда, как крыса…
Я кричал в микрофон и не сразу услышал, что Кай повторяет:
— Хорошо, я сделаю… Хорошо, я сделаю…
Ждать пришлось долго. Отсюда, с посадочной площадки, я видел, как постепенно сжимались отсеки станции. Черная громада корабля заметно наклонилась. Здесь, в космосе, нет «низа» и «верха», но станция деформировалась, и казалось, что корабль кренится.
…Открылся люк скорта.
— Вот! — Кай протянул руку. На ладони лежала катушка с записью.
— Как… она? — спросил я.
— Она здесь.
— Кто?
— Я надел на нее скафандр. Она здесь, у скорта.
Я уставился на Кая.
— Возьми ее на Титан.
— Ты пронес ее через энргетическое сопло…
Я сказал это совсем тихо, но он услышал.
— На корабле был противорадиационный скафандр. Она в скафандре. Безопасно.
Я выскочил из скорта. На гофрированном металле площадки лежал огромный серый скафандр. Я до сих пор не могу понять, как удалось Каю надеть на нее скафандр: это было сложное дело.
— Быстрее, — сказал Кай. — Быстрее. Вы улетите. Я останусь.
Я обернулся к нему.
— Не подходи! Нельзя, не подходи! Я облучен. Наведенная радиация. Твой скафандр не защитит. Я останусь здесь…
*** потерян текст ***
— Нет логики, восемь минут. — сказал Кай. — Ты ждешь уже двадцать
*** потерян текст ***
Я ответил, что буду ждать до тех пор, пока радиация не уменьшится до нормы, на которую рассчитан мой скафандр.
— Нет логики, — упрямо повторил Кай.
Логики действительно не было. Да я тогда просто и не искал эту логику. Я сидел у люка скорта (вернее — висел над люком), метрах в десяти от Кая.
Я думал о роботах. На Земле все еще шли споры. Были теории «автономизации роботов» и теории «нарастающей кибернетической опасности». Создали комиссию во главе с кибернетиком Гертом. Тем самым Гертом, который выдвинул принцип «роботу — психику раба». За Гертом пошли многие ученые. Роботов-пластинавтов, наделенных «свободной волей» (к ним принадлежал и Кай) перестали выпускать.
Где грань, отделяющая Кая от человека? Быть может, такая грань была. Но в чрезвычайных обстоятельствах Кай поступил, как человек. Пусть даже первоначально он и был машиной. Теперь это — Человек. Роботы не могут жить рядом с людьми и вечно оставаться роботами. Они либо станут людьми, либо опустятся до уровня простых машин, безоговорочно повинующихся человеку. Если и есть опасность, то она в роботах с психикой раба. Герт ошибся. Именно робот-раб может со звериной жестокостью уничтожить человечество. Роботы, наделенные свободной волей и интеллектом, никогда не станут врагами людей,
По зеленому циферблату настенных часов медленно движутся стрелки. Через девять минут сообщение с Земли придет сюда, на Титан. Я узнаю об Анне.
Мы вылетели тогда с «Диска» втроем: я, Кай и Анна.
Препарат Квельна помог получить информацию, которая понадобится другим звездным экспедициям. Не двадцать второй (опасность, с которой встретилась «Амазонка», связана с иным районом космоса).
Препарат Квельна… Здесь, на базе, медики были бессильны. Анабиоз, аварийная ракета с лучшим пилотом базы. Анну отправили на Землю.
Я получал лишь редкие сообщения с Земли. Да и сами эти сообщения ничего не сообщали: «Препарат Квельна. Сложный случай. Надо надеяться…» Потом Земля ушла за Солнце. Связи не было. Я знал только, что Анне предстоит очень сложная операция. Об этом сказали кибернетики, прилетевшие на Титан. Теперь здесь полным-полно кибернетиков. Прилетел сюда и Герт. Странно, у него усталое лицо и добрые глаза.
Кибернетики спорят, говорят с Каем и снова спорят.
Сегодня я услышу голос Земли.
Я жду.
Исаак МилькинСумасшедший электромеханик
«В Нью-Йорке арестован человек, который выманивал деньги у невежественных и легковерных людей, якобы на постройку аппарата для передачи человеческого голоса по металлической проволоке».
Я питаю слабость к изобретателям. И если мне случается столкнуться с кем-нибудь из них, я прямо-таки благоговею, а они в недоумении шарахаются.
Нет, не подумайте только… Я, конечно, целиком согласен, что в наши дни движение научной мысли или какое-нибудь открытие может произойти лишь в серьезном, глубоко специализированном коллективе ученых, а времена гениальных одиночек давно прошли. Это, разумеется, так. Но я все равно ничего не могу с собой поделать. Да и что можно сделать, если…
В середине обычного редакционного дня, когда собирался спуститься в буфет перекусить, на моем вдруг зазвонил телефон:
— Алёу!
Звонила Орлова из промышленного отдела.
— Ты у себя? Слушай, к тебе сейчас идет сумасшедший изобретатель…
— Подожди, товарищ Орлова, а почему ты считаешь, что наш отдел более подходящее место для изобретателей, чем отдел промышленности?
— Потому что у него финка, а я здесь одна, все ушли питаться. А он…
Продолжать разговор было бессмысленно. Скрипнула моя — незапертая дверь. Я положил трубку.
«Сумасшедший изобретатель», действительно, очень напоминал сумасшедшего изобретателя, то есть я их никогда до этого не видел, но примерно такими себе и представлял. Конечно, действительность внесла некоторые свои поправки в этот образ. Морской пиджак-«банкетка» с якорями на пуговицах, линялая флотская фуражка. В остальном же все было, как полагается, — явное отсутствие какого-либо белья под пиджаком, небритые, ввалившиеся щеки, зябко повязанный шарф, глаза… самое главное — глаза. В сущности, они были вполне нормальными, только… В общем, такие глаза были бы у большой обезьяны, если бы ей подарили разум и забыли подарить дар речи — «Знаю, а сказать не могу».