На журнальном столике стакан с апельсиновым соком.
Это для нее. Апельсины в мае так же нелепы, как ее теперешняя жизнь с «мертвым часом», с усталостью после самой кратковременной прогулки. Апельсины в мае — это для нее.
Час или два просидела она в кресле? Может быть, и больше, гардины на балконных дверях совсем потемнели.
На лестнице шаги. Наконец-то. Их еле слышно, но она еще ни разу не ошиблась.
Илья Борисович вдавливает кнопку звонка со смешанным чувством радости и страха. Он знает, сейчас откроется дверь, и будет Нина. Он уверен в этом. И каждый раз одна и та же бредовая мысль: откроется дверь, а Нины не будет и никогда не было, и…
Они долго стоят обнявшись.
— Как ты сегодня? — спрашивает Креймер.
— Хорошо.
Она не кривит душой. Теперь, когда он рядом, все пережитое за день лишь маячит в сознании полузабытым сном.
— Ты мог бы прийти пораньше, — ворчит старуха, накрывая на стол.
— А что сегодня у тебя? — спрашивает Нина, радостно отмечая, что Илья с нетерпением ждал этого вопроса. Все-таки удалось отучить его думать о ней, как о тяжелобольной, с которой нельзя говорить, не взвесив предварительно последствий откровенности. А ей хотелось быть для него кем угодно, только не пациенткой.
— Опухоли у Боба совсем не прощупываются.
«Выходит, опять неудача? Чем же он доволен?» — думает Нина.
Илья Борисович понял ее недоумение, улыбнулся:
— В науке иногда, как в детективе, уважаемый филолог. Если загадки начинают громоздиться, нарушая всякую логику, — конец на следующей странице.
Диме Маленькому совсем не до шуток. Самой большой загадкой для него сделался собственный организм. Боли исчезли вернулся студенческий аппетит и… вообще какая-то чертовщина…
Перечитав записанное, Дима захлопнул черную тетрадь.
В деловитом изложении все это выглядит очень бледно. Записать бы прямо: «Я испытываю такое чувство, будто кто-то за шиворот вытащил меня из гроба и послал в киоск за газетами».
Уже поздно. Ехать домой не на чем, и все равно сегодня не заснуть.
Дима накидывает плащ. Ему захотелось еще раз взглянуть на Боба.
В дежурке он с удовольствием, вслух читает последнюю запись в «истории болезни»: «температура — 37, роэ — норма, резко увеличен апптетит».
— Боюсь, ваша обезьяна скоро поужинает мною, — шутит ветеринар.
— И получит премию за рациональное сокращение штатов, — острит Маленький.
Боб гортанно приветствует его появление.
— Допустим, — ответил Дима, пожимая шершавую, как наждак, ладонь.
— Вот что, друг мой волосатый, нам с тобой здорово повезло. Это факт. Иначе плакали по нас джунгли.
Боб шлепнулся на спину, задрыгал всеми четырьмя.
— Тебе не верится? Мне тоже. Ну, ну, не очень расходись. Обезьянья старость с внучатами нам еще не обеспечена. Окончательно я узнаю об этом в Москве.
Дима закурил, и Боб, морщась, отковылял в угол.
— А главное, из вашей хоп-компании уже давно не получается двуногих. Как ни оскорбительно для тебя, но мне приходится иметь в виду и это. — Дима поймал брошенный в него финик и подумал, что ему все-таки очень хочется дожить до этой самой обезьяньей старости.
Утром Креймер, не раздеваясь и словно продолжая начатый разговор, коротко бросил:
— A теперь в виварий.
Сперва занялись животными группы «А». Бог одну за другой производил операции. Лаборанты едва успевали сортировать полученный биопсический материал. Дима тут же готовил штаммы для электронно-микроскопических исследований.
Наконец, Креймер сделал паузу, смахнул со лба капельки пота.
— Как видите, у всех особей, подвергнутых канцерогенному облучению с последующим введением активатора, образовались опухоли с локализацией в пораженных тканях.
— Если случай с Джеммой — закономерность, эти новообразования не должны быть злокачественными, — подхватил Дима.
— А вы еще сомневаетесь в этом?
Маленький пропустил насмешку мимо ушей. Ему не терпелось высказать мысль, целиком захватившую его.
— Тогда в группе «А плюс лучевой агент» могут вообще отсутствовать опухоли… Вообще…
Димэ, ошалело улыбаясь, взглянул на Креймера.
— Продолжим… — строго сказал Бог.
Белинский задержался у температурного листа, через плечо спросил у старшей сестры:
— Новенькая?
В это время вошел Краймер. Он слышал вопрос и, буквально оттерев коллегу плечом, загородил пациентку.
«Неужели Нина?» — Белинский всматривался из-за спины Креймера в худенькую, с тонкими, как у подростка, руками, женщину.
Бог оглянулся.
Белинский поспешно вышел.
«Тюлень сопливый!» — мысленно выругался Креймер.
— У бедняги совсем худо с глазами, — сказал Илья Борисович, — телескопы вместо стекол носит, а все равно…
Он неожиданно нагибается, целует ее в шею.
— Так наверное ты выглядела в семнадцать лет, правда? Но здесь, хочешь или не хочешь, тебе придется опять располнеть.
— И тогда ты меня разлюбишь, — смеется Нина.
Илье тяжело притворяться, и она, как может, помогает ему. Он заметно повеселел и даже рассказывает анекдот, наскоро извлеченный из недр памяти. Потом; словно извиняясь, говорит:
— У меня еще осталась кое-какая работа, ненадолго.
От встречи с Ниной у Димы осталось одно самое сильное впечатление: каким чудом удается ей не сгибаться под тяжестью волос.
Тем с большим удивлением наблюдал он за вернувшимся из стационара шефом. В Креймера, казалось, влили сверхмощный фермент энергии.
— Скажите, Дима, как специалист, когда к спортсмену приходит второе дыхание.
— Биотоки!..
— Что?
— Это не вам… Второе дыхание?..
Креймер с интересом ждал.
— Когда хуже быть не может и, значит, терять нечего. Конечно, если он хороший спортсмен и не растратил волю до копейки.
Илья Борисович удовлетворенно кивнул и вдруг весело подмигнул Диме.
«Все ясно, как в полдень в Гаграх. Бог — один из тех чудаков, которых неясность мучает больше, чем самая страшная явь. Теперь он будет бороться, как лев, до последнего клочка шевелюры», — подытожил свои размышления Дима и тоже удовлетворенно хмыкнул.
Креймер заразил его своей энергией, и он успел закончить обобщенный биохимический анализ проведенных экспериментов.
Шеф благосклонно принял анализ и фыркнул по поводу заявления о недельном отгуле.
— Ехать я должен обязательно, — заупрямился Дима.
— Вечно у вас какие-то тайны, и в самое неподходящее время.
— Я член секты прыгунов и когда мне приспичит прыгать, это вроде морфийного голодания.
Креймер, размашисто надписывая клочок бумажки (в институте не очень считались с канцелярией), не удержался:
— Мне иногда кажется, что ваша голова попала не в свой комплект.
Наверно, у каждого есть любимый музыкальный инструмент, при звуках которого сам превращаешься в щемящую струну. Для Нины таким инструментом был оркестр.
Белинскому очень хотелось загладить свою нетактичность, и он раздобыл для нее японский транзистор. Теперь она получила возможность, как понтапоном, часами глушить себя музыкой.
За эту неделю Нина словно заново прожила ту часть детства, в которой не было астраханской тетки и чужого распухшего человека под остановившимися часами. Был огромный пустой зал, где она поудобнее усаживалась в каком-нибудь кресле, а отец легким упругим движением поднимался на возвышение к оркестру, и сразу наступала тишина, такая торжественная, что Нина боялась нечаянно скрипнуть стулом.
Затаив дыхание, она следила за отцовскими руками, которые должны привести в движение сказочный мир струн и блестящего металла. А когда репетиция кончалась, Нина подходила совсем близко и говорила: «Очень хорошо, спасибо» и терпеливо ждала, пока музыканты постучат смычками о пюпитры. Обычное вознаграждение, которым она очень гордилась.
Скрипнула дверь. Белинский. Он почти ежедневно сообщает ей новости. связанные с успехами той или иной группы исследователей. Это один из его методов психологического воздействия на трудных пациентов. Как-то, дослушав до конца очередное сообщение, она насмешливо спросила:
— А вы сами верите, что мы еще успеем воспользоваться достижениями науки?
Наверно он вспомнил, что ее тошнит даже от жидкой пищи, и поэтому растерянно молчал. Ей сразу стало жаль его:
— Конечно, верите, иначе здесь работать нельзя.
Сегодняшняя новость была особенно интересной. С отчетом о работе своей группы выступит Креймер.
— От этого доклада ждут многого. — Белинский помял очки, спросил: — Вам, случайно, ничего не известно?
Нина покачала головой, а он убежденно сказал:
— Раз взял слово, значит, есть о чем сказать…
…Да, ему есть о чем сказать. Креймер обвел аудиторию взглядом и, как скальпель, взял в руки записки.
— Вопреки нашему первоначальному предположению, обнаруженный внутриклеточный элемент не является фактором, обусловливающим возникновение злокачественных опухолей.
Наоборот, он обладает фенотеническими признаками гранул, выполняющих в эмбрионах роль мощного стимулятора нормального роста. В дальнейшем необходимость в ускоренном росте клеток отпадает, однако защитная реакция организма против антигенных новообразований вновь пробуждает гранулы к активности уже в ином, усложненном в процессе развития качестве. Опыты над человекообразными обезьянами показали…
Ровный, без аффектации, голос Креймера, казалось, дополнял тишину переполненного зала.
— …Или создается среда быстрорастущих здоровых клеток, под влиянием которой раковые клетки приобретают способность к дифференцировке и превращаются в нормальные.
Таким образом, активированные гранулы совершенно безопасны для нормальных тканей и являются грозным оружием в борьбе с опухолевыми.
Зал восторженно гудел, пока вслед за радостью не пришел ее вечный спутник — сомнение.
— А как с отдаленными результатами?!
Реплика, словно камень с гор, повлекла за собой новые:
— Уникальное средство? Невероятно…