– Ханна… – вновь начинает Вероника. – Я не хочу умирать.
Папин голос звучит у меня в голове, напоминая, что я не супергерой. Следовало бросить Бентона в горящем доме: пусть другие его спасают.
Вероника сильнее стискивает мне руку.
– Мы не умрем. Только не здесь, – обещаю я, дергаю скотч, взываю к стихиям. Сопротивляюсь неведомому препарату Бентона. – Это не конец. Еще нет.
– Ты ошибаешься. – Бентон бросает опустевшую канистру на землю и достает из борсетки паяльную лампу. Он зажигает ее и наконец смотрит мне в глаза. – Это очень даже конец.
Бентон Холл делает шаг вперед и поджигает мой мир.
28
Мне не спастись.
Пламя лижет мои ноги, думает, как бы вцепиться, но я не горю. Пока нет. Как именно работает препарат, я не представляю, но полностью уничтожить магическую силу он не должен. Мы не можем ее контролировать, но она здесь, таится где-то внутри. Только от этого не легче.
Густой, едкий дым забивает легкие. Пламя бежит по бензиновому ручейку и пожирает растопку. С каждым вдохом дым все гуще и гуще. От паники туман в голове рассеивается, но я не могу найти свежий воздух, не могу призвать стихию.
За спиной у меня хрипит и кашляет Вероника. Ее рука сжимает мне ладонь все слабее, слабее, потом выпускает.
– Вероника! – Я едва слышу собственный голос сквозь рев пламени, лижущего ноги. Моя кожа не горит, зато горят джинсы и плавятся скотчевые путы. Деним превращается в пепел и осыпается. – Вероника, держись!
У меня начинается приступ кашля. Мозг нуждается в кислороде, тени заслоняют поле зрения.
Бентон стоит передо мной, но лица его не разглядеть. Хочется орать на него, проклинать, молить о пощаде, но в легких слишком мало воздуха. Вскоре Охотник едва просматривается сквозь дым и алые языки пламени, блокирующие обзор. Не желаю, чтобы Бентон стал последним, кого я увижу перед смертью. Такого просто не может быть.
Закрываю глаза и представляю будущее, которое настанет без меня.
Перед мысленным взором – мама, горюющая, но не одинокая благодаря поддержке ковена. Леди Ариана переселяет семьи из Салема, чтобы уберечь их от опасности. Джемма как почетная Стихийница отправляется с ними, пожизненная защита ковена ей обеспечена. Я понимаю, что такое невозможно, но позволяю себе мечтать.
Следующей я вижу Веронику. Тянусь к ее руке, но не чувствую ничего, кроме жара, который давит, давит, давит на кожу, ищет обходной путь, брешь в защите Стихийницы, уничтожить которую не в силах ни один препарат. Только смерть.
Тени затягивают меня, теперь перед моим мысленным взором – Морган.
Слышу ее смех. Вижу рыжие волосы, сияющие на солнце. Уголки рта, изгибающиеся, когда она сдерживает улыбку. Момент, когда она поняла, что я Стихийница, и использовала Кровавую магию, чтобы помочь моему папе.
Папа…
Надеюсь, он ждет меня на другой стороне. Наверное, он там смеется, пожимает плечами и обнимает так сильно, что никакая боль не страшна. Мы присмотрим за мамой. Позаботимся, чтобы у нее было все хорошо. Позаботимся…
Взрыв сотрясает горящий костер. В ушах звенит. За сомкнутыми веками мелькают алые всполохи, а затем я тону. Огонь кричит и шипит в предсмертной агонии.
Сквозь шум прорезаются крики, и я леденею. Я дрожу от холода. Меня хватают чьи-то руки. Ветер хлещет в лицо. Земля поднимается мне навстречу, но до столкновения дело не доходит.
Я снова чувствую руки. На лице. На шее. На запястьях. От прикосновений больно. Хочу, чтобы боль прекратилась. Хочу заснуть и уйти в другой мир. Хочу к папе.
Мне резко сдавливают грудь. Вскрикиваю и жадно глотаю свежий воздух.
Кашель сотрясает все тело. На задворках измученного, лишенного кислорода сознания мелькает мысль о том, что скотча больше нет. Руки и ноги свободны. Кожа не обгорела.
Теперь слышится не один голос, а несколько, только слов я не понимаю. Не могу отделить мешанину гласных и согласных от воя сирены.
А потом, наконец, могу.
– Открой глаза! – велит женский голос. Чьи-то руки ложатся мне на плечи. Легкие снова наполняются воздухом. – Ханна, открой глаза!
Голос такой настойчивый, будто его обладательница привыкла, чтобы ей повиновались. Но я же устала. Сильно, смертельно устала. Почему бы ей не оставить меня в покое? Хочу уснуть и не просыпаться.
Земля рокочет. Стихия недовольна мной? Толчки сотрясают взбаламученный мозг, и я слышу собственный стон.
– Больно… Хватит… – Язык распухший и тяжелый, но слова с него слетают.
Сверху раздается вздох, единственный признак того, что женщина немного успокоилась.
– Скоро здесь будет полиция. Ты должна отрицать, что знаешь мотивы этого парня.
«Что-что я должна отрицать?» И вдруг я узнаю спокойный, выразительный голос, что звучит надо мной.
– Бабушка? – Я через силу разлепляю веки, но даже от этого движения больно. Дым ест глаза, но я поворачиваю голову из стороны в сторону. – Вероника? С ней все?..
– Она в порядке. Вы обе в порядке. – Во взгляде леди Арианы, моей бабушки, столько тепла… Не подозревала, что она способна испытывать такие чувства, не говоря о том, чтобы их демонстрировать. – Глупая, упрямая девчонка! – У меня наверняка галлюцинации: ведь в ее голосе слышится гордость.
Вероника – вон она, лежит на земле неподалеку от меня. Туфли у нее сгорели и разваливаются прямо на глазах, зато грудь мерно поднимается и опускается: вкупе с заверениями леди Арианы это позволяет надеяться, что она действительно в порядке.
– Как вы нашли нас? – Поднимаю взгляд на бабушку. Она щелкает пальцами, создает огонь из ничего и бросает на костер Бентона, снова разжигая его. Кстати о Бентоне. – Где Охотник?
– Арчер занимается… им. – Последнее слово бабушка практически выплевывает и машет рукой куда-то в сторону. – Он выследил парня после звонка в полицию.
Я поворачиваюсь и вижу Арчера, склонившегося над Бентоном. Чуть дальше стоит Кэл с пузырьком зеленой жидкости в руках и шепчет что-то, мне не слышное. Пожалуй, головой я ударилась сильнее, чем думала.
– Что здесь делает Кэл?
– Он помощник агента. Кэл добавляет последние штрихи к связывающему наговору. – Бабушка смотрит на неподвижного Бентона, и в глазах у нее мелькает лютая ненависть. – Теперь при всем старании Охотник не сможет ни с кем поделиться тем, что узнал о кланах.
Арчер вливает блестящую зеленую жидкость Бентону в горло. Охотник кашляет и приходит в себя. Он пытается вырваться из тисков Арчера, но детектив переворачивает парня на живот и надевает наручники, причем в тот самый момент, когда из-за деревьев появляется группа полицейских.
– Сюда! – зовет Арчер. – Зачитайте подонку его права и отвезите в участок.
Копы налетают на Бентона, который чуть ли не рад, что его волокут прочь.
Арчер бросается ко мне. Кэл следом.
– Медиков сюда! У нас двое пострадавших. Отравление дымом. Возможно, ожоги.
К нам спешат фельдшеры с носилками. К моему носу прижимают кислородную маску – блаженство просто неземное.
Арчер опускается на колени и стряхивает что-то с моего лица.
– Ханна, не волнуйся, – говорит он. – Мы его поймали. Ты в безопасности.
Рядом с ним я вижу Кэла, который ободряюще улыбается.
Потом они уходят, точнее, их прогоняют фельдшеры. Я вздрагиваю, когда в руку вонзается игла. Меня укладывают на носилки.
На этот раз в забытье я проваливаюсь без страха.
29
Я то теряю сознание, то вновь прихожу в себя. Когда просыпаюсь, каждый раз что-то меняется. Машина скорой помощи. Приемное отделение. Белые стены и люминесцентные лампы. Закрытые медицинскими масками лица, встревоженные глаза.
Наконец я просыпаюсь одна.
Вокруг пищат какие-то аппараты, размеренный ритм, вероятно, отражает работу сердца. А ведь это неправильно. Разве сам писк мониторов не должен говорить, что сердце разбито?
Аппараты продолжают пищать, игнорируя мои тревоги. Я оглядываю кровать, на которой лежу. Она довольно удобная, но не моя. И скрипит при каждом движении. Жесткое постельное белье царапает чувствительную кожу.
Хочу домой.
Глаза наполняются слезами, когда я вспоминаю, что домой пойти не могу.
Мой дом сгорел, добейся Бентон своего, я тоже была бы сейчас пеплом. Давно это случилось? Почему я до сих пор здесь?
– Доченька, ты проснулась? – Теплота в голосе накатывает волной: у койки стоит женщина, и мне удается рассмотреть ее встревоженное лицо.
– Мама! – хриплю я в ответ и заливаюсь слезами. Хочу извиниться, объяснить, почему поехала за Бентоном, но выдаю лишь кашу из полуслов и душераздирающих, застревающих в горле всхлипов.
Мама выслушивает все сдавленные объяснения, гладит меня по голове, вытирает слезы, держит за руку.
Когда я затихаю, с ресниц у нее падает одна-единственная слезинка.
– Я очень, очень рада, что ты в порядке. – Мама сжимает мою ладонь, стараясь не задеть иголки капельницы, через которые в вены поступают лекарства. – Только, пожалуйста, никогда, никогда так больше не делай!
Я киваю, и от простого движения начинает кружиться голова. Хочу, чтобы папа был рядом. Он стоял бы у мамы за спиной, положив ей руку на плечо, и согласно кивал. Но блеск в его глазах говорил бы, что он гордится моей спасательной операцией, какой бы рискованной она ни была. Маме я ничего не говорю. Не знаю, сколько еще она выдержит. Не представляю, сумела бы я озвучить эти слова, даже если попыталась бы.
Противостояние с Бентоном, возможно, закончилось, но я в нем точно не победила.
Следующие несколько часов доктора и медсестры в белых халатах кружатся передо мной, будто в калейдоскопе. Они проверяют мои показатели жизнедеятельности, светят фонариками в глаза, меняют препараты в капельнице. У двери палаты я замечаю Джемму и Морган, но мама не пускает их, чтобы не мешали мне отдыхать.
Только мне нужен не отдых.
Мне необходимы ответы.
Но никто ничего не рассказывает. Мама не поощряет вопросы о Бентоне и других Охотниках из его секты. Бабушка ненадолго заходит ко мне, напоминая, что случившееся можно обсуждать только с Арчером. Мистер и миссис Мэттьюз заглядывают к нам по пути в палату Вероники и благодарят за спасение дочери.