ПОЛОЖЕНИЕ XLIX
Любовь и ненависть к вещи, которую мы воображаем свободной, должна быть при одинаковой причине больше, чем к вещи необходимой.
Вещь, которую мы воображаем свободной, должна быть представляема (по опр. 7 части 1) посредством себя без других. Итак, если она воображается причиной радости или печали, то по этому самому (по схол. пол. 13 этой части) мы будем любить или ненавидеть ее (по пред. пол.), и притом наибольшей любовью или ненавистью, какая только может быть возбуждена данным аффектом. Но если мы вещь, которая есть причина этого аффекта, представим себе необходимой, тогда (по опр. 7 части 1) мы будем воображать, что она не одна, а вместе с другими есть причина этого аффекта; и поэтому (по пред. пол.) любовь и ненависть к ней будет меньше, – что и требовалось доказать.
Из этого следует, что люди, воображая себя свободными, испытывают друг к другу большую ненависть или любовь, чем к другим вещам; к этому присоединяется и подражание аффектам, о котором см. положения 27, 34, 40 и 43 этой части.
ПОЛОЖЕНИЕ L
Всякая вещь может быть случайно причиной надежды или страха.
Это положение доказывается тем же путем, каким и положение 15 этой части, которое см. вместе со схолией положения 18 этой части.
Вещи, которые случайно бывают причиной надежды или страха, называются хорошими или дурными предзнаменованиями. Затем, поскольку эти предзнаменования бывают причиной надежды или страха, постольку (по опр. надежды и страха, которое см. в схолии 2 пол. 18 этой части) они бывают причиной радости или печали и, следовательно (по ко– ролл. пол. 15 этой части), постольку мы будем их любить или ненавидеть и (по пол. 28 этой части) пользоваться ими как средствами для достижения того, на что мы надеемся, или будем стремиться устранить их как препятствие или как причину страха. Кроме того, из положения 25 этой части следует, что мы от природы так устроены, что считаем то, на что надеемся, легким, и то, чего боимся, трудным, и судим об этом или преувеличенно или считаем его менее важным вопреки действительности. Из этого и произошли суеверия, с которыми люди борются везде.
Впрочем, я не считаю необходимым показывать здесь колебания души, которые возникают от надежды или страха, так как уже из одного определения этих аффектов следует, что нет надежды без страха и страха без надежды (как мы объясним это подробнее в свое время), и так как, кроме того, поскольку мы надеемся или боимся чего-нибудь, постольку любим его или ненавидим. Потому все, что мы сказали о любви и ненависти, каждый легко может применить к надежде и страху.
ПОЛОЖЕНИЕ LI
Разные люди могут от одного и того же предмета испытывать разные впечатления, и один и тот же человек от одного и того же предмета может испытывать в разное время разные впечатления.
Тело человеческое (по постул. 3 части 2) испытывает разнообразные действия внешних тел. Таким образом, два человека в одно и то же время могут испытывать разные впечатления; а поэтому (по акс. 1 после леммы 3, которую см. после пол. 13 части 2) от одного и того же предмета могут получать разные впечатления. Затем (по тому же постул.), человеческое тело может испытывать впечатления то одного, то другого рода, и, следовательно (по той же акс.), от одного и того же предмета в разное время получать разные впечатления, – что и требовалось доказать.
Из этого мы видим, каким образом происходит, что один любит то, что другой ненавидит, и чего один боится, того другой не боится, и что один и тот же человек любит то, что раньше ненавидел, и отваживается на то, чего раньше боялся, и проч. Далее, так как каждый по своему аффекту судит о том, что хорошо, что плохо, что лучше и что хуже (см. схол. пол. 39 этой части), то из этого следует, что люди могут различаться как по суждениям, так и по аффектам[4]; а вследствие этого бывает, что когда мы сравниваем одних с другими, то они отличаются от нас только различием аффектов, и потому мы одних называем бесстрашными, других робкими, и т. д. Например, я назову бесстрашным того, кто презирает зло, которого я обычно боюсь; и если, кроме того, я обращу внимание на то, что его желание причинять зло тому, кого он ненавидит, и делать добро тому, кого он любит, не сдерживается опасением зла, которое меня обычно сдерживает, то я назову его отчаянным. Затем, мне покажется робким тот, кто боится зла, которое я обычно презираю, и если, кроме того, я обращу внимание на то, что его желание сдерживается опасением зла, которое меня не может сдерживать, то я назову его малодушным; и так будет судить каждый. Наконец, из этой природы человека и непостоянства суждения – так как человек часто судит о вещах только по аффекту и так как вещи, которые, по его мнению, причиняют радость и печаль и которые он старается вызвать к существованию или устранить, часто существуют только в его воображении, не говоря уже о многом другом, что мы показали о недостоверности вещей во 2 части, – мы легко понимаем, что человек часто бывает причиной как того, чтобы печалиться, так и того, чтобы радоваться; другими словами, как своей радости, так и печали, сопровождаемых идеей его самого как причины. Из этого также мы легко понимаем, что такое раскаяние, и что – довольство собой; именно, раскаяние есть печаль, сопровождаемая идеей самого себя, а довольство собою есть радость, сопровождаемая идеей самого себя как причиной. И эти аффекты бывают самыми сильными, так как люди считают себя свободными. См. положение 49 этой части.
ПОЛОЖЕНИЕ LII
Предмет, который мы видели ранее с другими предметами, или в котором мы не воображаем ничего, кроме того, что обще ему со многими, мы будем представлять себе не так долго, как тот, о котором мы воображаем, что он имеет нечто особенное.
Как только мы вообразим предмет, который мы видели вместе с другими, то сразу же вспомним и другие (по пол. 18 части 3, и см. также его схолии), и таким образом от представления одного мы немедленно переходим к представлению другого. Точно то же бывает и с предметом, в котором мы не воображаем ничего, что не было бы обще ему с другими. Ибо мы тем самым предполагаем, что мы в нем не находим ничего, чего прежде не видели бы в других предметах. Но когда мы предполагаем, что мы в каком-нибудь предмете представляем себе нечто особенное, чего мы раньше никогда не видели, то выражаем этим не что иное, как то, что душа, пока представляет себе этот предмет, не имеет в себе ничего другого, к представлению чего она могла бы перейти от представления этого предмета. И поэтому она определена к представлению себе только его одного. Следовательно, предмет, который и проч., – что и требовалось доказать.
Это впечатление души или воображение отдельной вещи, поскольку она носится в душе одна, называется удивлением; если же оно возбуждается предметом, которого мы боимся, то называется смущением, потому что удивление ко злу до того приковывает к себе представления человека, что он не может рассуждать о чем-нибудь другом, посредством чего можно было бы избежать этого зла. Но если то, чему мы удивляемся, есть благоразумие человека, прилежание или что-нибудь в этом роде, и мы представляем, что этим он далеко превосходит нас, тогда удивление называется уважением; а в другом случае – ужасом, если мы удивляемся гневу человека, его зависти и проч. Затем, если в человеке, которого мы любим, мы удивляемся благоразумию деятельности и проч., то наша любовь по тому самому (по пол 12 этой части) будет еще больше, и эту любовь, соединенную с уважением, мы называем преданностью. И, таким образом, мы можем также понять, как ненависть, надежда, безопасность и другие аффекты соединены с удивлением; а потому мы могли бы вывести больше аффектов, чем сколько существует в общепринятом языке слов для их обозначения. Отсюда видно, что названия аффектов скорее составились из употребления их в житейском языке, чем на основании их точного познания.
Удивлению противополагается презрение, причина которого, впрочем, большей частью заключается в том, что мы на том основании, что видим, как кто-либо какой-нибудь вещи удивляется, любит ее и боится ее, и проч., или на том, что какая-либо вещь с первого взгляда кажется нам похожей на вещи, которым мы удивляемся, любим, которых боимся, и проч. (по пол. 15 с его коралл. и пол. 27 этой части), определяемся к тому, чтобы удивляться этой вещи, любить ее, бояться ее и проч. Но если, вследствие присутствия самой вещи или более тщательного ее рассмотрения, мы бываем вынуждены отрицать в ней все то, что может быть причиной удивления, любви, страха и проч., тогда душа в силу самого присутствия вещи пребывает определенной к мышлению скорее того, чего нет в предмете, чем того, что есть в нем; хотя обычно, наоборот, вследствие присутствия предмета она преимущественно мыслит то, что есть в предмете. Далее, как преданность происходит от удивления к вещи, которую мы любим, так издевательство происходит от презрения к той вещи, которую мы ненавидим или боимся, а пренебрежение – из презрения к тупости, как почитание – из уважения к благоразумию. Наконец, мы можем понять, как любовь, надежда, слава и другие аффекты соединены с презрением, и отсюда вывести еще другие аффекты, которых мы обычно не обозначаем особыми названиями.