– что и требовалось доказать.
ПОЛОЖЕНИЕ XLIV
Любовь и пожелание могут иметь излишество.
Любовь есть радость (по опр. 6 афф.), сопровождаемая идеей внешней причины. Таким образом, – игривость (по схолии пол. 11 части 3), сопровождаемая идеей внешней причины, есть любовь; и, следовательно, любовь (по пред. пол.) может иметь излишество. Затем, пожелание бывает тем больше, чем больше аффект, из которого оно вытекает (по пол. 37 части 3). Поэтому как аффект (по пол. 6 этой части) может брать перевес над остальными действиями человека, так и пожелание, вытекающее из этого аффекта, может брать перевес над остальными пожеланиями и, следовательно, может иметь такой же излишек, какой имеет игривость, как мы это показали в предыдущем положении, – что и требовалось доказать.
Веселость, которую мы назвали добром, легче представить, чем наблюдать. Ибо аффекты, которыми мы обуреваемся ежедневно, относятся большей частью к какой-нибудь части тела, которая преимущественно перед другими испытывает их действие, и потому аффекты как нельзя более доходят до излишества и до такой степени удерживают душу на созерцании лишь одного предмета, что она не может мыслить о других; и хотя люди подвержены весьма многим аффектам, и потому редко встречаются такие, которые всегда борются с одним и тем же аффектом, однако бывают и такие, в которых упорно держится один какой-нибудь аффект. В самом деле, мы иногда видим, что люди до такой степени испытывают на себе действие одного предмета, что, хотя он и отсутствует, они думают, однако, что имеют его перед собой; если это случается с человеком не спящим, то мы называем его бредящим или помешанным. Так же точно мы считаем помешанными тех, которые находятся в любовной горячке и день и ночь бредят только о возлюбленной или о продажной женщине, так как они обычно вызывают смех. Но когда корыстолюбец не думает ни о чем другом, кроме наживы и денег, а честолюбец, – о славе и проч., мы не считаем их бредящими, так как они бывают обычно тягостны для других и считаются достойными ненависти. Но на самом деле корыстолюбие, честолюбие, сластолюбие и проч. суть виды бреда, хотя они и не причисляются к болезням.
ПОЛОЖЕНИЕ XLV
Ненависть никогда не может быть добром.
Человека, которого мы ненавидим, мы стремимся уничтожить (по пол. 39 части 3), т. е. (по пол. 37 этой части) стремимся к тому, что есть зло, следовательно, и пр., – что и требовалось доказать.
Нужно заметить, что здесь и далее под ненавистью я подразумеваю только ненависть к людям.
Зависть, осмеяние, презрение, гнев, месть и другие аффекты, которые относятся к ненависти или от нее происходят, составляют зло, что следует и из пол. 39 части 3 и пол. 37.
Все, к чему мы стремимся, возбуждаемые ненавистью, постыдно и в гражданском обществе несправедливо. Это следует также из пол. 39 части 3 и из определений постыдного и несправедливого, которые см. в схолиях пол. 37 этой части.
Между осмеянием (которое в королл. 1 я называл злом) и смехом я признаю большое различие. Ибо смех, как и шутка, есть просто радость; поэтому если он не имеет излишества, есть сам по себе добро (по пол. 11 этой части). И в самом деде, разве только мрачное и печальное суеверие может запрещать веселиться. Ибо почему же более прилично утолять голод и жажду, чем прогонять меланхолию? Таково мое суждение, и так я об этом думаю. Никакое божество и никто, кроме разве что завистника, не может радоваться моему бессилию и моим неприятностям и не может вменять нам в добродетель слезы, рыдания, страх и другое в том же роде, что служит признаками бессильной души; напротив, чем большую мы испытываем радость, тем к большему приходим совершенству, т. е. тем более необходимо мы становимся участниками божественной природы. Итак, разумный человек пользуется вещами и, насколько возможно, наслаждается ими (но не до пресыщения, ибо это не значит наслаждаться). Разумный человек, говорю я, доставляет себе удовольствие умеренной и приятной пищей и питьем, равно как запахом и приятным видом зеленеющих растений, хорошей одеждой, музыкой, гимнастическими играми, зрелищами и другими подобными предметами, которыми каждый может пользоваться без всякого вреда для другого. Ибо человеческое тело слагается из многих частей различной природы, которые постоянно нуждаются в новом и разнообразном питании, чтобы все тело было равно способно ко всему, что может вытекать из его природы и, следовательно, чтобы также и душа была равно способна понимать сразу многое. Таким образом, этот порядок жизни прекрасно согласуется и с нашими принципами, и с обыкновенной практикой: поэтому он лучше, чем всякий другой, и может быть рекомендован; об этом нет необходимости говорить яснее и подробнее.
ПОЛОЖЕНИЕ XLVI
Кто живет по руководству разума, тот стремится, насколько может, отвечать на ненависть к нему, гнев, презрение другого любовью и великодушием.
Все аффекты ненависти составляют зло (по короля. 1 пред. пол.); поэтому кто живет по руководству разума, тот будет стремиться, насколько может, сделать так, чтобы не волноваться аффектами ненависти (по пол. 19 этой части) и, следовательно, будет стремиться к тому, чтобы и другой не претерпевал действия этих аффектов. Но ненависть усиливается от взаимной ненависти и, напротив, может быть сглажена любовью (по пол. 43 части 3), так что ненависть переходит в любовь (по пол. 44 чисти 3). Следовательно, кто живет по руководству разума, тот будет стремиться на ненависть другого и проч. отвечать любовью, т. е. великодушием (см. его определение в схол. пол. 59 части 3), – что и требовалось доказать.
Кто старается мстить за обиды взаимной ненавистью, тот живет поистине жалким образом. А кто, напротив, старается победить ненависть любовью, тот борется радостно и безопасно; он одинаково легко противостоит как одному человеку, так и многим, и менее всего нуждается в помощи счастья. Те, которых он побеждает, уступают ему с радостью не вследствие недостатка, а вследствие возвышения сил. Все это до такой степени ясно вытекает уже из одних только определений любви и разума, что нет надобности доказывать то же самое в отдельности.
ПОЛОЖЕНИЕ XLVII
Аффекты надежды и страха сами по себе не могут быть хороши.
Аффекты надежды и страха не бывают без печали. Ибо страх есть (по 13 опр. афф.) печаль, и надежда (см. объяснение 12 и 13 опр. афф.) не может быть без страха. И потому (по пол. 41 этой части) эти аффекты сами по себе не могут быть хороши, но лишь поскольку они могут сдерживать излишества радости (по пол. 43 этой части), – что и требовалось доказать.
К этому присоединяется еще то, что эти аффекты указывают на недостаток познания и на бессилие души; и по этой причине также чувство безопасности, отчаяние, удовольствие и угрызение совести суть признаки бессилия души. Ибо хотя уверенность и удовольствие суть аффекты радости, однако они предполагают предшествующую им печаль, именно надежду и страх. Итак, чем больше мы стремимся жить по руководству разума, тем более мы стараемся менее зависеть от надежды, освободиться от страха, властвовать над фортуной, насколько можем, и направлять свои действия по определенному совету разума.
ПОЛОЖЕНИЕ XLVIII
Аффекты превознесения и пренебрежения всегда дурны.
Ибо эти аффекты (по 21 и 22 опр. афф.) противодействуют разуму; поэтому (по пол. 26 и 27 этой части) составляют зло, – что и требовалось доказать.
ПОЛОЖЕНИЕ XLIX
Превознесение легко может сделать гордым того, кого превозносят.
Если мы видим, что кто-нибудь из любви к нам имеет о нас преувеличенное мнение, то легко станем тщеславными (по схол. пол. 41 части 3), другими словами, будем испытывать радость (по 30 опр. афф.) и легко поверим (по пол. 25 части 3) тому хорошему, что говорят о нас. И поэтому из любви к себе мы будем иметь преувеличенное мнение о себе, т. е. (по 28 опр. афф.) легко загордимся, – что и требовалось доказать.
ПОЛОЖЕНИЕ L
Сострадание в человеке, который живет по руководству разума, есть само по себе зло и бесполезно.
Ибо сострадание (по 18 опр. афф.) есть печаль, и отсюда (по пол. 14 этой части) оно есть зло. Добро же, которое вытекает из него, именно то, что мы стремимся освободить от бедствия человека, которому мы сострадаем (по королл. 3 пол. 27 части 3); мы желаем поступать только по предписанию разума (по пол. 37 этой части), и вообще по одному лишь предписанию разума мы можем делать что-нибудь, о чем мы наверняка знаем, что оно добро (по пол. 27 этой части). И поэтому сострадание в человеке, который живет по руководству разума, есть само по себе зло и бесполезно, – что и требовалось доказать.
Отсюда следует, что человек, живущий по руководству разума, стремится, насколько может, сделать так, чтобы его не коснулось сострадание.