§ 5. Что касается мысли, что невоздержность проявляется в человеке, имеющем истинное мнение, а не знание, то по существу здесь нет различия, ибо есть люди, которые, хотя и имеют лишь [субъективное] мнение, однако не сомневаются и думают, что знают вполне точно. Не было бы вовсе различия между знанием и мнением, если бы пустая вера людей, обладающих мнением, легче побуждала их к действию против намерения, чем людей знающих, ибо ведь есть люди, которые не менее доверяются своим мнениям, чем другие тому, что они знают. Это поясняет Гераклит.
Но так как о знании говорят двояко (ибо как про того, кто имеет знание, но не пользуется им, так и про пользующегося им говорят, что он знает), то следует делать различие между тем, кто имеет знание и, однако, поступает не так, как должно, ибо не созерцает этого своего знания, и тем, кто имеет знание и созерцает его [то есть сознательно поступает]. Вот это-то кажется непонятным, а не то, что [кто-либо поступает дурно, зная], но не сознавая. Далее, так как всякое заключение имеет две посылки, то ничто не мешает, имея обе посылки, поступать против знания, применяя общее знание, а не частную посылку, а деятельность имеет дело с частным. Однако и относительно общего есть разница, касается ли оно самого человека или же предмета, например, что «всем людям полезно сухое», или же – что «это человек», или же – что «этот предмет сух». Может случиться, что именно этого-то [специального знания] человек или не имеет, или оно не действует [не сознается, ουκ ένέργει]. Благодаря этому различному способу то, что казалось невозможным, окажется возможным, так что, кажется, нет нелепости [ошибаться], обладая истинным знанием, а иным образом оно удивительно. Люди еще и иным способом, сверх указанного, могут обладать знанием: мы видим еще различие в приобретенном душевном свойстве, а именно можно иметь знание, но не пользоваться им, как, например, это случается со спящим, сумасшедшим и опьяненным; но в подобном же положении люди находятся в состоянии страсти, ибо гнев, и похоть, и некоторые другие страсти, очевидно, видоизменяют даже самое тело, а в некоторых вызывают даже сумасшествие. Ясно, что мы должны считать состояние невоздержных подобным этим состояниям. При этом ничто не мешает им говорить речи, соответствующие истинному знанию; ведь даже люди, находящиеся в только что указанных состояниях, приводят умозаключения и слова Эмпедокла; ведь и самые юные ученики могут подхватить умозаключения, хотя знать их они не будут. Эти доказательства должны с ними сжиться, а для этого необходимо время. Таким образом, речи невоздержных людей должно представлять себе наподобие речей актера. Сверх того, то же самое можно рассмотреть и со стороны физической причины: мнение бывает двоякое – общее или же касающееся частных явлений, над которыми властно ощущение. Если из этих двух образуется одно мнение, то душа с необходимостью выводит утвердительное заключение, и в области практики следует действие, например: «следует вкушать все сладкое», и в частности известно, что «это сладко», то человек с необходимостью это и приведет в исполнение, если он на то способен, и ничто ему не препятствует. Если же человек обладает двумя общими посылками, из которых одна запрещает вкушать, а другая утверждает, что все сладкое приятно и что именно «это сладко» (это последнее и влечет к действию), и если случайно им овладеет страсть, то даже, если б общая посылка приказывала ему избегать, страсть все же завлечет ее, ибо она может влиять на все части человека. Итак, выходит, что человек в известном смысле поступает невоздержно под влиянием разума и мнения, которые не безусловно противоположны, а лишь случайным образом, ибо страсть противоположна не мнению, а истинному разуму.
Поэтому-то животных нельзя назвать невоздержными, так как у них нет общего понятия (ύπόληπσις), а только представление, касающееся частного, и память. Каким образом устранить незнание невоздержного и сделать его опять знающим? Таким же, как у пьяного и спящего; состояние невоздержности не имеет в этом отношении специальных особенностей. О способе же следует выслушать физиологов.
Итак, меньшая посылка есть мнение касательно предмета ощущения, и она руководит действиями; а ее-то именно и не имеет человек, объятый страстью, или же, если и имеет, то это обладание не есть знание, а слова, похожие на изложение Эмпедокловой системы пьяным, а ввиду того, что меньшая посылка не общая и не имеет такого научного значения, как общее, то выходит, что Сократ, кажется, прав в том, что утверждал, ибо страсть не возникает там, где руководит истинное и действительное знание, и не это знание отвлекается страстью, а чувственное.
§ 6. Этого будет достаточно относительно того, может ли быть знающий человек невоздержным или нет и каким образом он может быть невоздержным. Теперь по порядку следует сказать о том, может ли кто-либо быть безотносительно невоздержным или все лишь отчасти невоздержны, и если есть [безотносительная невоздержность], то в чем она проявляется. Ясно, что воздержные и сильные, а также и невоздержные и изнеженные проявляются в наслаждениях и страданиях.
Из того, что производит наслаждение, одно необходимо, другое же, хотя и подлежит выбору, однако допускает избыток. Необходимы телесные наслаждения (сюда я отношу такие, как наслаждение пищей и любовью, и тому подобные телесные, которых, как мы определили, касается невоздержность и умеренность); не необходимы те, которые сами по себе подлежат выбору (сюда я отношу, например, победу, почесть, богатство и тому подобные блага и наслаждения). Тех людей, которые в этих вещах переступают истинный разум, находящийся в них, мы не называем безотносительно невоздержными, а добавляем: невоздержными в денежном отношении, или в выгоде, или в почестях, или в гневе; не называем их, таким образом, безотносительно невоздержными, как других, с которыми они имеют лишь сходство, подобно тому как победитель на Олимпийских играх, называвшийся ανθροπος; в нем общее понятие мало отличалось от частного случая, однако все же отличалось.
Доказательством служит то, что невоздержность порицается не только как ошибки, но как порок известного рода, будь то в безотносительном или в относительном смысле, между тем как никто за приведенную [невоздержность] не порицается.
Тот, кто в чувственных наслаждениях, в которых, как мы сказали, проявляется благоразумный и необузданный, преследует избыток приятного и избегает избытка страдания, как, например, голода и жажды, тепла и холода и всех ощущений осязания и вкуса, но делает это не намеренно, а против намерения и рассудка, тот называется невоздержным, и невоздержным относительно чего-либо, как, например, относительно гнева, не безотносительно невоздержным. Доказательством тому служит, что изнеженными называют людей ради этих [чувственных наслаждений], а никогда ради тех [умственных наслаждений]; в силу этого мы иногда отождествляем невоздержного с необузданным, воздержного с умеренным, вследствие того, что они имеют дело с одними наслаждениями и страданиями, но не отождествляем других [стремящихся к умственным наслаждениям]. Хотя они и имеют дело с одним и тем же, но не одинаковым образом, ибо одни поступают намеренно, а другие ненамеренно, поэтому лучше следует того назвать необузданным, кто не под влиянием страсти или лишь под влиянием слабой стремится к избытку [наслаждения] и избегает не очень сильных страданий, чем того, который делает это под влиянием сильной страсти, ибо чего не наделал бы первый, если бы на него напала молодая страсть и сильное страдание при недостатке необходимых средств. Если, как мы это раньше разъяснили, страсти и наслаждения бывают частью хорошими и прекрасными по природе, ибо ведь некоторые наслаждения желательны от природы, – а частью противоположными им и, наконец, частью стоящими посередине, как, например, деньги, выгода, победа и почести, то относительно всего этого и подобных страстей, лежащих посередине, человек порицается не за то, что он обладает ими или стремится и желает их, а в том случае, если он это делает с излишком. Поэтому-то тех хулят, которые более, чем то предписывает разум, стремятся или подпадают тому, что по природе есть благо и прекрасное, например, тех, которые слишком заботятся о почестях или о детях, или о родителях, хотя все это суть блага, и тех хвалят, которые об этом заботятся; однако, пожалуй, и в этом есть избыток, например, если кто-либо, уподобясь Ниобее, станет сражаться с богами или уподобится Сатиру, прозванному φιλοπάτωρ за своего отца: ведь уже слишком глупо, кажется, он поступал. Порочностью все это не может быть названо в силу указанного обстоятельства, что все это само по себе по природе принадлежит к предметам привлекательным, и только избыток дурен и должен быть избегаем, но и невоздержностью это не может быть названо, ибо невоздержности не только следует избегать, но ее, сверх того, и порицают. В силу сходства душевных состояний и в этом случае пользуются словом невоздержность, прибавляя невоздержность относительно такого частного предмета, как, например, говорят: худой врач и худой актер, хотя безотносительно худыми людьми, может быть, ни одного из них нельзя назвать. Подобно тому как мы здесь [слово худой употребляем в относительном значении], так каждый из упомянутых лиц худ не в силу порочности, а лишь в силу известной с ней аналогии, точно так же мы, очевидно, должны предположить, что и невоздержность и воздержность имеют исключительное отношение к тем предметам, к коим его имеют умеренность и необузданность, а относительно гнева говорим мы так лишь в силу подобия; поэтому-то к слову невоздержный мы добавляем: в гневе, как мы говорим, невоздержный в почести или в выгоде.
Так как некоторые вещи приятны по природе, и из них некоторые безусловно приятны, другие же – сообразно породе животных и людей, далее, некоторые вещи сами по себе вовсе не приятны, а становятся таковыми частью в силу болезни, частью в силу привычки, частью в силу порочности самой природы, то можно различать сообразно каждой указанной категории различные приобретенные душевные свойства.