ерить кому-нибудь свое имущество, стараются узнать только о том, богатый он человек или бедный и привык ли он поступать добросовестно или мошеннически. Впрочем, религия или секта нисколько их не волнуют, потому что перед судьей они нисколько не помогают выиграть или проиграть тяжбу и нет решительно никакой столь ненавистной секты, последователи которой (лишь бы они никому не вредили, воздавали каждому свое и жили честно) не находили бы покровительства в общественном авторитете и помощи начальства. Наоборот, когда однажды спор ремонстрантов и контрремонстрантов относительно религии начал разбираться политиками и чинами провинций, он в конце концов перешел в схизму, и тогда на многих примерах подтвердилось, что законы, издаваемые о религии с целью как раз прекращения споров, более раздражают людей, нежели их исправляют, что иные затем получают неограниченную вольность на основании тех же законов; кроме того, ереси возникают не от великого рвения к истине (т. е. к источнику приветливости и кротости), но от великого желания господствовать. Из этого яснее божьего дня видно, что те, кто осуждает сочинения других и мятежно подстрекает буйную толпу против писателей, скорее суть схизматики, нежели сами писатели, пишущие большей частью только для ученых и призывающие на помощь только разум; видно также, что на самом-то деле возмутители суть те, кто свободу суждения, которая не может быть подавлена, хотят, однако, уничтожить в свободном государстве.
Этим мы показали: 1) что невозможно отнять у людей свободу говорить то, что они думают; 2) что эта свобода без вреда праву и авторитету верховных властей может быть дана каждому и что каждый может ее сохранять без вреда тому же праву, если при этом он не берет на себя никакой смелости ввести что-нибудь в государстве как право или сделать что-нибудь против принятых законов; 3) что эту самую свободу каждый может иметь, сохраняя мир в государстве, и что от нее не возникает никаких неудобств, которых нельзя было бы легко устранить; 4) что каждый может ее иметь также без вреда благочестию; 5) что законы, издаваемые относительно спекулятивных предметов, совершенно бесполезны; 6) наконец, мы показали, что эта свобода не только может быть допущена без нарушения в государстве мира, благочестия и права верховных властей, но ее должно допустить, чтобы все это сохранить. Напротив, там, где стараются отнять ее у людей и к суду привлекаются мнения разномыслящих лиц, а не души, которые только и могут грешить, там наказываются ради примера честные люди. Эти примеры скорее кажутся мученичеством, и они не столько устрашают, сколько раздражают остальных и побуждают скорее к состраданию, если не к отмщению; кроме того, хорошие житейские привычки и чистосердечность портятся, льстецы и вероломные люди поощряются, и противники ликуют, что их гневу уступили и что они сделали власть имущих приверженцами своего учения, истолкователями которого они считаются. Вследствие этого происходит то, что они осмеливаются присваивать себе авторитет и право властей и не стыдятся хвастать, будто они непосредственно избраны Богом и их решения Божественны, а решения верховных властей, напротив, человеческие, которые поэтому должны уступать Божественным, т. е. их, решениям. Что все это, безусловно, противоречит благополучию государства, никто не может не знать. Поэтому здесь, как выше, в главе XVIII, мы заключаем, что для государства нет ничего безопаснее того, чтобы благочестие и религия были ограничены только исполнением любви и справедливости и чтобы право верховных властей как в отношении священных дел, так и мирских относилось только к действиям, а в остальном чтобы каждому дозволялось и думать то, что он хочет, и говорить то, что он думает.
Этим я закончил то, что решил изложить в этом трактате. Остается только специально напомнить, что я ничего в нем не написал такого, чего я весьма охотно не подверг бы разбору и суждению верховных властей моего отечества. Ибо если они сочтут, что нечто из того, что я сказал, противно отечественным законам или вредит общественному благополучию, то и я хочу, чтобы это не было сказано. Я знаю, что я человек и мог ошибиться, но я всячески старался о том, чтобы не впасть в ошибку, а прежде всего о том, чтобы все, что я написал, вполне соответствовало законам отечества, благочестию и добрым нравам.
ПримечанияК «Богословско-политическому трактату», написанные автором после издания книги
Третья коренная буква в глаголах, если она из тех, которые называются покоящимися (quiescentes), обыкновенно опускается, а вместо нее вторая буква основы удваивается, например, из «килах» по опущении покоящейся «х» делается «колал» (а из «ниба» делается «новев», откуда «нив сфасаим» – разговор или речь; так, из «ваза» делается «вазае» или «вуз»).
Таким образом, лучше всего истолковал это слово «ниба» р. Соломон Ярхи, но оно плохо переводится Абен-Езрою, который еврейский язык не так хорошо знал. Кроме того, должно заметить, что слово «нвуах» (пророчество) есть общее и обнимает собою всякий род пророчествования, остальные же имена более специальные и большею частью относятся к тому или иному роду пророчествования, что, думаю, известно ученым.
Т. е. истолкователь Бога. Ибо истолкователь Бога есть тот, кто решения Бога (ему открытые) истолковывает другим людям, которым они не были открыты и которые, принимая их, опираются только на пророческий авторитет и доверие, которое к нему имеется. Если бы люди, слушающие пророков, делались пророками, подобно тому как делаются философами те, которые слушают философов, тогда пророк не был бы истолкователем Божественных решений, так как слушатели его опирались бы не на свидетельство и авторитет этого пророка, но на само (Божественное) откровение и внутреннее свидетельство (как и сам пророк). Так, верховные власти суть истолкователи права в своем государстве, потому что законы, ими данные, защищаются только авторитетом самих верховных властей и только на их свидетельство опираются.
Хотя некоторые люди имеют нечто, чего другим природа не дает, однако про них не говорят, что они превышают человеческую природу, если присущие им особенности не суть таковы, что их нельзя понять из определения человеческой природы. Например, гигантский рост – редкое явление, но, однако, оно человеческое. Затем, способность импровизировать стихами дается весьма немногим, тем не менее и она человеческая; равно и то, что кое-кто с открытыми глазами воображает некоторые вещи столь живо, как будто бы они находились перед ним. Но если бы нашелся кто, имеющий другие средства восприятия и другие основания познания, тот, конечно, перешел бы границы человеческой природы.
В гл. 15 Бытия рассказывается, что Бог сказал Аврааму, что он его защитник и даст ему весьма большое вознаграждение; на это Авраам возразил, что он ничего уже не ждет для себя такого, что могло бы иметь какое-нибудь значение, потому что он при маститой уже старости не имеет детей.
Что для вечной жизни недостаточно сохранять заповеди Ветхого Завета, явствует из Марка, гл. 10, ст. 21.
В существовании Бога, а следовательно, и во всем мы сомневаемся, пока имеем о самом Боге идею не ясную и отчетливую, но смутную. Ибо как тот, кто не постиг правильно природу треугольника, не знает, что три угла его равны двум прямым, так и тот, кто смутно понимает Божественную природу, не видит, что к природе Бога принадлежит существование. Но для того чтобы природа Бога могла пониматься нами ясно и отчетливо, необходимо, чтобы мы обратили внимание на некоторые самые простые понятия, которые мы называем общими, и связали с ними те, которые относятся к Божественной природе; тогда только и становится для нас ясным, что Бог необходимо существует и вездесущ; и вместе с тем тогда обнаруживается, что все, что мы познаем, заключает в себе природу Бога и через нее познается, и, наконец, что все то истинно, что мы адекватно познаем. Но об этом смотри предисловие книги, озаглавленной «Основы философии, доказанные геометрическим способом».
Для нас именно, не имеющих навыка в этом языке и нуждающихся в его фразеологии.
Под постижимыми вещами (res perceptibiles) я разумею не только те, которые законно доказываются, но и те, которые мы обыкновенно приемлем, основываясь на моральной достоверности, и о которых без удивления слушаем, хотя они никак не могут быть доказаны. Предложения (теоремы) Евклида кем угодно постигаются, прежде чем доказываются. Также рассказы как о будущих, так и о прошедших событиях, которые не превышают человеческой веры, равно права, постановления и нравы я зову постижимыми и ясными, хотя они не могут быть доказаны математически. Но иероглифы и рассказы, превышающие, по-видимому, всякое вероятие, я называю непостижимыми; однако и в них есть многое, что на основании нашего метода может быть исследовано с целью понять мысль автора.
Именно историком, а не Авраамом, ибо он говорит, что место, которое ныне зовется: «на горе Божией будет открыто», было названо Авраамом: «Бог предусмотрит».
С этого времени до царствования Иорама, в которое они отпали от него (2 Цар., гл. 8, ст. 20), Идумея не имела царей, но место царя заступали наместники, поставленные иудеями (см.: 1 Цар., гл. 22, ст. 48); поэтому наместник Идумеи (2 Цар., гл. 3, ст. 9) и называется царем. Но начал ли царствовать последний из идумейских царей прежде, чем Саул был сделан царем, или же Писание в этой главе Бытия только хотело передать о царях, которые умерли непобежденными, в этом можно сомневаться. Впрочем, совершенно заблуждаются те, которые хотят занести в каталог еврейских царей Моисея, установившего по Божественному внушению еврейское государство, совсем не сходное с монархическим.