Итак, вы, девочки, действительно пришли с добрым намерением испытать стыд?
Дора (очень кротко). Нет, мы в этом не нуждаемся, нам всегда стыдно.
Профессор. Что ж, звучит убедительнее многих хороших слов, но знаете ли вы, дерзкая девочка, что у некоторых куда больше причин краснеть, чем у всех остальных, и уверены ли вы, что все сочувствуют вам?
Гул голосов. Да, да, все!
Профессор. Как! Флорри стыдно за себя?
Флорри прячется за штору.
Профессор. И Изабелле?
Изабелла лезет под стол.
Профессор. И Мэй?
Мэй исчезает в углу за пианино.
Профессор. И Люцилле?
Люцилла закрывает лицо руками.
Профессор. Боже, Боже мой, ведь этому и конца не будет. Я лучше расскажу вам не про достоинство, а про недостатки кристаллов, чтобы придать вам бодрости.
Мэй (выходя из своего угла). А разве у кристаллов есть недостатки, как и у нас?
Профессор. Конечно, Мэй. Их лучшие достоинства обнаруживаются в их борьбе с недостатками, причем у некоторых таковых очень много. Действительно, попадаются совсем скверные кристаллы.
Флорри (из-за занавески). Такие же скверные, как я?
Изабелла (выглядывая из-под скатерти). Или как я?
Профессор. Право, не знаю. Они никогда не забывают своего места, которое им однажды показали. Но я думаю, что некоторые из них в целом хуже, чем каждая из вас. Как нехорошо, что вы просияли, едва услышав это.
Дора. Но ведь это очень утешительно.
Все явно приободрились. Флорри и Изабелла выходят из засады.
Профессор. Как, однако, благосклонно относятся девочки к недостаткам ближних! Мне кажется, вы отныне должны стыдиться этого, дети! Я же скажу вам, что вы услышите сегодня о величайших достоинствах кристаллов, и мне бы хотелось, чтобы их было еще больше. Но у кристаллов есть ограниченный, хотя и строгий кодекс нравственности, а их главные добродетели – чистота и красота формы.
Мэри. Чистота! Вы имеете в виду ясность или прозрачность?
Профессор. Нет, если не считать кристаллов прозрачных веществ. Кристалл золота, например, не может быть прозрачным, хотя он может быть очень чист.
Изабелла. Но вы говорили, что кристаллы могут быть разной формы, следовательно, она и должна быть первым, а не вторым их достоинством.
Профессор. Правда, задорная мышка! Но я назвал форму их вторым достоинством, потому что она зависит от времени и всяческих случайностей, то есть от обстоятельств, неподвластных кристаллу. Если он слишком быстро охлаждается или сотрясается, то должен принять случайную форму, но при этом в нем, по-видимому, сохраняется способность отбрасывать все нечистое, если в нем только достаточно кристаллической жизни. Вот кристалл кварца, достаточно хорошо оформленный в своем роде, но у него как будто кручина и тяжесть на сердце: в него вошло какое-то белое молочное вещество и пропитало его насквозь. Кварц стал почти желтым, если смотреть на него против света, и молочно-голубым с поверхности. А вот другой кристалл, разбитый на тысячу отдельных граней, не имеющий определенной формы, но он чист, как горный поток. Мне этот больше нравится.
Все. И мне… и мне… и мне!
Мэри. А кристаллографу тоже?
Профессор. Мне кажется, что и ему. Он нашел бы много новых интересных законов, подтвержденных неправильно сформированным, но чистым кристаллом. Конечно, бесполезно обсуждать, заслуживает чистота кристалла первого места или второго, но это главное, если не самое благородное достоинство. И всегда следует прежде всего подумать о ней.
Мэри. Но что же мы должны думать о ней? Разве она стоит того, чтобы ломать голову и уделять ей много внимания?
Профессор. Я не знаю, что вы понимаете под словом «много». Я давно не встречал ничего, заслуживающего мало внимания. Это справедливо и в отношении кристаллов. Кристалл может быть либо грязен, либо чист – вот и все. Точно так же, как и человеческие руки и сердца. Только руки можно помыть, не изменяя их, а вот сердца и кристаллы очистить так нельзя. Вообще, пока вы молоды, следует заботиться о том, чтобы не понадобилось отмывать ваши сердца, а то, может быть, придется их разбить.
Девочки недоумевают. Люцилла наконец набирается смелости.
Люцилла. О, мы, конечно, не можем очистить наши сердца!
Профессор. Да, это нелегко, Люцилла. Так что лучше всего просто сохранить их чистыми.
Люцилла. Сохранить чистыми! Но…
Профессор. Что?
Люцилла. Но разве нам уже не говорили, что они все злые?
Профессор. Погодите, Люцилла, вы коснулись очень сложного вопроса, а нам не следует уходить в сторону от наших кристаллов, пока мы не выясним, в чем состоит их добро и зло. Это поможет нам впоследствии разобраться и в наших собственных достоинствах и недостатках. Я сказал, что главное достоинство кристаллов заключается в чистоте их вещества и в совершенстве формы. Но это скорее следствия их достоинств, а не сами достоинства. Достоинства, присущие кристаллам, проявляющиеся в них, лучше передают слова «душевная сила» и «целеустремленность», то есть определения, употребляемые в отношении живых существ. Некоторым кристаллам, по-видимому, изначально свойственны несокрушимая чистая жизненная сила и могущество кристаллического духа. Всякое бесполезное вещество, встречающееся на их пути, или отталкивается, или вынуждено принимать какую-нибудь красивую подчиненную форму. Чистота кристалла остается незапятнанной, и каждый атом его излучает частицу общей энергии. Идем дальше: из основной структуры кристалла видно, что он как будто бы решился достигнуть известной величины, принять известную форму; он упорствует в намерении и с блеском выполняет намеченное. Вот перед вами совершенный кристалл кварца. Он необычной формы и, по-видимому, очень сложной конструкции: это пирамида с выпуклыми сторонами, состоящими из других, меньших пирамид. Но в его контуре нет ни малейшего изъяна; мириады его составных сторон так же блестящи, как ювелирные граненые изделия, и – присмотритесь получше – даже изящнее. Грани кристалла остры, как копья, они режут стекло при незначительном усилии. Нельзя вообразить ничего более законченного, более определенного по форме. А в другой руке у меня кристалл того же минерала, но более простой формы. Это шестигранная призма, но в ней от основания до вершины видно, – а длина ее равна девяти дюймам, – что она сразу знала, какой ей следует быть толщины, и строго следовала изначальному плану.
Сначала призма как будто стала добиваться толщины, максимально возможной при том количестве материала, которым она располагала. Но, не преуспев в этом, она неуклюже налепила больше материала на одну сторону, вытянулась, затем опять вздулась, истощила одну сторону, чтобы увеличить другую, и наконец совсем сбилась с первоначального направления. Непрозрачный, с красной поверхностью, зазубренный с краю, с искривленным позвоночником, этот кристалл может служить образцом человеческой дряблости и пошлости. Но лучшее доказательство его упадка и беспомощности – вот этот кристалл-паразит. Размером поменьше, но такой же болезненный, он прилепился к одной стороне большого кристалла, проделав себе углубление и начав увеличиваться сбоку и снизу, не сообразуясь с направлением главного кристалла. Что же касается чистоты материала, то я не могу заметить никакой разницы между первым, в высшей степени благородным камнем и этим совсем неблагородным и, я бы сказал, распущенным. Нечистота последнего зависела от его воли – или от недостатка воли.
Мэри. О, если бы мы могли понять значение всего этого!
Профессор. Мы можем понять все, что в этом есть полезного для нас. Для нас, так же как и для кристаллов, истина состоит в том, что благородство жизни зависит от ее устойчивости, от чистоты цели и спокойной непрестанной энергии. Всякого рода сомнения и раскаяния, любая плохая работа, пусть даже подретушированная, всякого рода колебания относительно того, что лучше делать, безнравственны, равно как и страдания.
Мэри (удивленно). Но разве не должно раскаиваться, если поступаешь дурно, и колебаться, когда не можешь увидеть, где истинный путь?
Профессор. Вам совсем не следует поступать дурно и вступать на дорогу, которую вы не осознали. Ваш разум должен далеко опережать ваши поступки. Если вы не будете осознавать то, что вы хотите делать, скорее всего, вы наделаете ошибок.
Катрин. Ах, Боже, но я никогда точно не знаю, что именно должна делать!
Профессор. Совершенно верно, Кэти, но, осознав это, вы уже многое знаете и впоследствии увидите, где ошибались. Придет, может быть, и такое время, когда вы начнете осознавать или по крайней мере обдумывать все, что делаете.
Изабелла. Но, наверное, люди не могут поступать очень дурно, если они не ведают, что творят, не правда ли? Мне кажется, что в этом случае их нельзя назвать дурными людьми. Они могут быть неправы, как я и Катрин, когда мы ошибаемся, однако не во всем же они виноваты. Я не могу ясно выразить своей мысли, но есть два рода зла, не так ли?
Профессор. Да, Изабелла, но вы увидите, какая громадная разница между добрыми и недобрыми ошибками; а между преднамеренными и непреднамеренными она совсем невелика. Очень немного людей, которые действительно желают делать зло, а если посмотреть поглубже, то окажется, пожалуй, что таких и совсем нет. Каин не желал сделать зла, убив Авеля.
Изабелла глубоко вздыхает и распахивает глаза от изумления.
Профессор. Да, Изабелла, и среди нас сегодня существует множество каинов, убивающих своих братьев не то что из-за меньшего повода, чем был у Каина, но и без всякого повода. И, однако, они не думают, что поступают дурно. Иногда дело принимает другой оборот, как, например, в Америке в последние годы, где вы видите Авеля, смело убивающего Каина и не думающего, что он делает зло. Главная трудность в том, чтобы раскрыть людям глаза. Затронуть их чувства и сокрушить сердца легко, куда труднее сокрушить их разум. А не все ли равно, измените ли вы их или нет, если они останутся тупыми? Не можете же вы быть постоянно у них под рукой и подсказывать им, что справедливо и что нет; сами же они будут поступать так же, как и прежде, а пожалуй, и хуже. Благими намерениями вымощена дорога, – вы знаете куда, дети. Не само это место вымощено ими, как часто говорят люди, потому что нельзя вымостить бездонную пропасть, а можно именно дорогу, ведущую к ней.