Каузальный порядок и моральная телеология
3.1. Проблема взаимоотношения этики и метафизики в европейской философии
Определение жанровой или дисциплинарной принадлежности главного произведения Спинозы – «Этики» – представляет серьезную проблему для исследователей его философского творчества. Формально она выглядит как некий сплав метафизики (учение о субстанции, ее атрибутах и модусах), теологии (учение о Боге как основании и истоке всего сущего) и натурфилософии (концепция природы, определяющей сам способ человеческого существования), к которым присоединяется развернутая моральная доктрина, включающая в себя этиологию человеческих аффектов, учение о преодолении страстей и о достижении блаженства. И здесь возникает много вопросов. Какое место занимает каждая из названных дисциплин в общем пространстве этого преимущественно этического (как следует из его названия) сочинения Спинозы? Если это этика, то зачем в ней так много метафизики, теологии и гносеологии? Особый интерес в этом смысле вызывает вопрос об отношении морали к фундаментальным основаниям человеческого бытия. Действительно, может ли моральная доктрина опираться на свой собственный теоретический базис, предполагающий существование некоторой этической аксиоматики, или же ей всегда должна предшествовать определенная метафизика, не только претендующая на роль онтологического фундамента практической философии, но и задающая ей соответствующие нормативные образцы?
При анализе основании моральной философии классическая европейская философская традиция, следуя за Аристотелем, чаще всего отдавала предпочтение метафизическим началам, поэтому для нее «первая философия», будучи учением о сущем как таковом, предваряла теорию практического действия и служила для нее онтологической опорой. В Новое время лучше всего суть такого подхода выразил Кант: «Нравственный закон в его чистоте и подлинности (о чем как раз в практической области более всего надлежит заботиться) следует искать только в чистой философии. Следовательно, эта чистая философия (метафизика) должна предшествовать и без нее не может быть вообще никакой моральной философии»1. Замечательным образцом аналитики метафизического базиса человеческого бытия, имеющего и этические измерения, является фундаментальная онтология М. Хайдеггера2. И наоборот, утилитаристская доктрина и неопозитивистская концепция эмотивизма являют собой примеры определенного рода безразличия этического мышления к метафизическим основаниям моральной теории, хотя, в свою очередь, любой метафизик мог заметить, что рассуждения его оппонента по данному вопросу сами неявно опираются на некоторую онтологию. Вполне критичным по отношению к попыткам многих, в том числе и великих, метафизиков выстроить моральную теорию на фундаменте определенной онтологии был и Д.Э. Мур. В своем известном сочинении по основаниям морали «Principia ethica» он включил это направление этической мысли в разряд «натуралистических» концепций, подверженных, также как и все ей подобные, так называемой «натуралистической ошибке»3.
Отечественная историко-философская традиция также представляет разные подходы к данной проблеме. В.В. Соколов видит в этическом учении Спинозы завершение всей его философской системы, в том числе и метафизики; в этом смысле сама его моральная доктрина, отмеченная духом секуляризма, опирается на принципы натурализма и детерминизма, присущие миропониманию Спинозы в целом4. Академик А.А. Гусейнов, рассуждая о своеобразии кантовской моральной философии, говорит, что для Канта характерно деятельное понимание бытия морального субъекта. При этом, по его словам, сам моральный закон опирается у Канта на определенного рода «этическую метафизику»: «…этот великий критик старой философской метафизики создает новую (чистую) этическую метафизику с ее постулатом свободы, учреждающим ноуменальный мир», неокантианство же открывает для себя особый ценностный мир, имеющий свою онтологию, отличающуюся от онтологии предметного мира5. Со своей стороны, обращаясь к опыту самосознания у Декарта, А.Л. Доброхотов говорит об «этическом пафосе» декартовского cogito и находит, что в его структуре содержится особого рода онтология, неявно включающая в себя метафизическое обоснование личности и морали («имплицитная онтология и этика cogito»). Он выделяет отличительные черты такой онтологии – обоснование единичности субъекта свободной воли и общезначимости осуществляемого им акта самосознания, а также толкование самосознания как творческого действия. По мнению А.Л. Доброхотова, в рассуждениях Декарта проглядывает некая модель, выстраивающая моральное учение на основе некоторой онтологической схемы. Что особенно показательно, в этом случае «обоснование морали и обоснование морального закона может быть укоренено только в последнем метафизическом обосновании, потому что только оно оставляет свободу выбора вне детерминации и вне содержательного предписания»6.
Представленные оценки взглядов двух крупнейших европейских мыслителей, один из которых (Декарт) предшествовал Спинозе и оказал на него сильнейшее влияние, а второй (Кант) жил значительно позже и высказал собственные суждения относительно моральной доктрины Спинозы, свидетельствуют о том, что идеи Спинозы о соотношении метафизических и нравственных начал в моральном бытии субъекта вполне вписываются в некоторый единый контекст европейской моральной философии.
Что же могло побудить Спинозу назвать свой трактат «Этика»? Доводы X. Вольфсона, автора классического историко-философского исследования по философии Спинозы, представляют его позицию относительно рассматриваемых нами философских приоритетов и звучат достаточно убедительно: название «Этика» восходит к Аристотелю, но при этом по самому своему содержанию книга соответствует предметам трех дисциплин – психологии (часть II – учение о разуме), теологии, метафизике или первой философии (I часть) и собственно этике (III, IV и V части). Огромное влияние на замысел Спинозы оказали знакомые ему образцы из средневековой еврейской и арабской философии. Тем не менее сам Спиноза, подчинив психологию метафизике и этике, рассматривал метафизическую часть своей книги как прелюдию к решению главной этической задачи достижения человеческой свободы, или блаженства. Отсюда, как полагает Вольфсон, следует, что этический императив был определяющей движущей силой его мысли7. Заметим, что обозначенная выше иерархия трех важнейших философских дисциплин примерно соответствует стоической триаде – логике, физике и этике. Дж. Беннетт, авторитетный американский исследователь философии Спинозы, также высказал свои соображения относительно того, почему работа называется «Этика», правда, его суждения далеки от метафизики и скорее отмечены чертами прагматизма и позитивизма8.
Если классика тяготеет к идее единства этики и метафизики (конечно, с приматом метафизики), то некоторые современные подходы к этой проблеме выглядят более радикальными. Немецкий специалист по антропологии Спинозы В. Бартушат решает проблему соотношения метафизики и этики в доктрине Спинозы следующим образом: этика не нуждается в качестве своего основания в существующей независимо от нее и предшествующей ей метафизике. Наоборот, этические проблемы, и особенно проблема возможности разумного человеческого поведения, сами инициируют появление соответствующей себе концепции бытия. Как полагает Бартушат, в «Этике» Спинозы этический интерес оказывается независимым ни от какой метафизики.9 По его словам, в Первой части «Этики», которая посвящена определениям Бога и субстанции, о них ничего не говорится, потому что здесь вообще ни о каком содержании речь не идет. Для своего содержательного наполнения (видимо, речь должна идти о моральном содержании всякой метафизической конструкции) сама субстанция нуждается в некотором эмпирическом материале, который вместе с тем из субстанции не выводим. Дух и тело различаются не потому, что следуют из различных атрибутов Бога; наоборот, именно потому, что они различны, Бог, продуцирующий их, сам должен быть разделен на отличающиеся друг от друга атрибуты10.
Здесь слышны отголоски постмодернистского вызова метафизике, в частности, осуществленной Делёзом критики самой платонической конструкции, которой придерживался и Аристотель, давший начало описанной выше традиции в понимании иерархии философских дисциплин. Как мы видим, такого рода деконструкция, зачастую ничего не изменяя в понимании самой структуры универсума у Спинозы, совершает инверсию значимости его компонентов. В этом случае не этика соизмеряет свои притязания с ресурсами предшествующей ей метафизики, как это было раньше, а наоборот, метафизика отвечает на вызовы этики, выстраивая соразмерную ей онтологию. В то же время, как нам кажется, даже при наличии очень современных интерпретаций доктрины Спинозы, в частности, у Делёза11, философская доктрина Спинозы, как и его этика, в общем и целом остается в почетном «плену» у нескольких старых метафизических традиций. Как замечательно выразился X. Вольфсон, за «Этикой» Спинозы, которая представляется самим ее автором как «more geometrico demonstrata» («доказанная геометрическим методом»), скрывается другая, более значимая «Этика» – «more scholastico rabbinicoque demonstrata» («доказанная в духе схоластики и раввинической традиции»)12.
Между тем приведенное выше определение метафизики как основания этики, или базиса моральной философии, само по себе не содержит и не выделяет специфических признаков, которые могли бы характеризовать своеобразие морали как практического отношения к миру. Метафизика как общая теория бытия предлагает в действительности слишком общее описание моральной сферы, а нам необходимо выделить специфические черты этического дискурса – его нормативно-моделирующую природу и телеологическую направленность.