нравственной вменяемости человека, совершающего те или иные сознательные поступки.
5.10.0 свободе безразличия
Как известно, классическая традиция в моральной философии наделяет моральный поступок несколькими неотчуждаемыми признаками, к числу которых относится возможность выбора (prohairesis, или arbitrium) как свободного предпочтения субъектом одного варианта морального действия другому, или способности человека воздерживаться от каких-то поступков в пользу других поступков (Аристотель. Никомахова этика, VI 1139 а). Это оставляет за моральным субъектом виртуальное право всегда поступить по-иному по сравнению с тем, что им уже совершено, или иначе – предоставляет человеку умозрительную возможность осуществить такое действие, которое могло бы реализоваться в случае избрания его свободной волей иной версии поступка. Умозрительность выбора воли не означает химерического характера ее построений – они могут опираться на реальные основания (перевод железнодорожной стрелки с одного пути на другой не означает крушения поезда, поскольку оба альтернативных направления его движения опираются на твердую почву). Именно при таком допущении субъект поступка может рассматриваться как морально вменяемый, что означает – способный совершить выбор и сделать что-то другое сравнительно с выбранным им в данном случае. Он мог выбрать иное, но не пожелал этого. Отсюда можно вменить ему в вину совершение предосудительного действия или поставить в заслугу похвальный поступок, ведь он по своему выбору (по своей воле) имел возможность сделать то или другое или воздержаться от того и другого. Таким образом, свободный выбор всегда предполагает наличие (хотя бы умозрительное) в реальности разных вариантов возможности сделать по-иному (возможности другого действия).
Соответственно избирающая воля должна быть свободной именно в том смысле, в каком Декарт говорил о «свободе безразличия» (libertas indifferentiae), т. е. о непредпочтительном выборе какого-либо варианта действия, т. е. выборе, не имеющем предваряющих условий, которые могли бы склонить его к чему-то определенному заранее. Оба предмета выбора (обе возможности) должны быть равноценны и потому – безразличны. В момент выбора воля как бы «повисает» в точке неопределенности, поскольку оказывается недетерминированной никакими предваряющими условиями. Этот идеальный образ свободного определения воли, конечно, мало соответствует реальным жизненным ситуациям, связанным с моральным самоопределением обычного человека, всегда детерминированного многими обстоятельствами своей жизни, вес которых может стать решающим при совершаемом им выборе (все они являются свидетельствами фактичности его наличного бытия). Но зато он задает некий абсолютный критерий моральной свободы, элементы которой так или иначе присутствуют в любом ординарном нравственном опыте как важнейшие мотивирующие основания поступка. Предварительная определенность воли в момент выбора, ее ангажированность какими-то существующими мотивами или обстоятельствами сразу ставит под сомнение момент свободы в поступке, и соответственно – реальной ответственности субъекта за совершенное им действие (получается, что он сам уже был избран к совершению определенного выбора еще до того, как начал выбирать). Идея такого чистого опыта морального сознания оказалась, как мы знаем, радикально неприемлемой для Спинозы, да и сам Декарт не видел в нем высшее призвание человека как морального существа.
Не отрицая наличия элементов безразличной свободы в человеческом выборе, Декарт отличал ее от безразличия Бога, воля которого лежит в основании любого его решения. Он утверждал, что никакие присущие вещам качества не могли подвигнуть Бога или его волю предпочесть одно решение другому, поскольку само творение никакими прерогативами, способными побуждать божественную волю к действию, не обладают. В этом смысле Бог безразличен к естественным свойствам творимых им вещей, и не от них зависит его выбор. Наоборот, даже всякая сотворенная им истина обретает свой реальный статус в силу одного только неисповедимого решения божественной воли. Эта воля всемогуща, и, в отличие от нее, возможности человеческой воли ограниченны. Хотя безразличие человеческой воли, о котором идет речь, тоже свидетельствует о свободе, а чисто формально его можно приравнять к божественному безразличию, такая способность сущности человеческой свободы не составляет. Декарт в «Четвертом размышлении» и в «Ответе на шестое возражение» из «Размышлений о первой философии» связывал свободу безразличия с состоянием неопределенности, вызванным в нас недостатком знания об истинном положении вещей: «Человек никогда не может быть безразличен, кроме тех случаев, где ему неизвестно, что вернее и лучше, или, по крайней мере, где он не видит этого с достаточной ясностью, которая избавила бы его от сомнения»13. Подлинная свобода выбора представляет человеку возможность не просто выбирать, а выбирать правильно (небезразлично) и устремляться к самой истине. Как полагает Декарт, человеческая свобода определяется самой природой вещей, определенной Богом, и в этом с ним вполне согласился бы Спиноза14.
Вместе с тем у Спинозы порядок необходимости божественной природы, из которой возникает все сущее в мире, не допускает даже виртуальной (логической) возможности существования ничего иного, нежели то, что уже существует. В таком контексте всякая версия инобытия относительно наличного порядка вещей оказывается совершенно недопустимой. В этическом плане это исключает для человека какую-либо возможность совершения иного поступка, нежели тот, который совершен им в прошлом, совершается в настоящем и будет совершен в будущем, какими бы эти поступки ни были. Ведь всякое предметное действие в универсуме Спинозы всегда включено в уже существующий необходимым образом порядок вещей, вытекающий из атрибута протяжения (ordo et connexio rerum). На том же основании для любого поступка невозможно представить иной мотив его совершения, нежели существующий (в прошлом, настоящем или будущем), поскольку каждое умозрительное построение ума точно так же включается в уже сложившийся необходимым образом порядок идей, вытекающий из атрибута мышления (ordo et connexio idearum). Иного не дано15.
Таким образом, для Спинозы всякое действие человеческой воли, составляющей всего лишь единичный модус субстанции, совершается исключительно по внешней необходимости («каждое отдельное проявление воли может определяться к существованию и действию другой причиной, эта – снова другой и т. д.»), оно не вытекает из природы самой этой воли и потому является принужденным, то есть несвободным (I 32). В моральной доктрине Спинозы человек, совершивший тот или иной поступок, не мог действовать по-другому (по-иному). Если судить об этом, полагаясь на классическую, в частности аристотелевскую, модель моральной вменяемости16, то отдельный человек за свое действие моральной ответственности не несет – у него не было иного выбора (что означает – у него не было никакого выбора)17.
5.11 Идея всеобщей детерминации
А существует ли в системе Спинозы такой субъект, который может считаться носителем тех или иных практических действий, к кому можно было бы предъявить претензии относительно их морального смысла? Ответ на этот вопрос содержится в теореме 36 ч. II «Этики»: все идеи, как адекватные, так и неадекватные, с одинаковой необходимостью вытекают из божественной природы. Можно ли отсюда заключить, что Бог ответственен за производимые им в человеческом уме идеи, в том числе и за неадекватные? Нет. Мы знаем, что у Спинозы даже Бог не обладает свободой воли (libertas voluntatis) (I 32 кор. 2) и, соответственно, не мог бы поступить по-иному по сравнению с тем, что Он уже сделал или сделает. То есть Бог не смог бы изменить порядок вещей, с необходимостью вытекающий из его природы. Другими словами, у Бога не может быть другой природы, из него не может следовать никакой другой порядок вещей и идей, чем тот, который уже есть, и Он не может отказаться от него. Речь у Спинозы идет даже о необходимости или неотвратимости продуцирования Богом именно того устройства мира, который вытекает (sequi) из его природы, – Он не может не производить его! (I 17 схол.)
При этом, очевидно, Бог существует и действует исключительно по необходимости своей природы, поэтому он абсолютно свободен (Политический трактат, II 7). Мы не будем останавливаться на своеобразии богословия Спинозы в его отличии от монотеистического понимания божественной природы. Можно отметить, что в этом разделе своей доктрины Спиноза ближе к язычеству в его стоической версии. Он не различает в Боге разум, волю и природу, поэтому всякое решение божественной воли у него становится тождественным естественному порядку вещей, вытекающему из их природы, поскольку такую природу вещей и такой порядок их устроения Бог установил от вечности. Они выражают необходимость Его собственной природы. Бог не может выбрать для себя иной порядок своей собственной природы – natura naturans (Он сам совпадает с ней), а значит, Он не может выбрать и иной порядок природы, им произведенной (natura naturata). Как говорит Спиноза, «Бог раньше своих постановлений (decreta) не существовал и без них существовать не может» (I 33 схол. 2). Очевидно, что представление о Боге у Спинозы тяготеет к определенного рода натурализму, т. е. отождествлению в нем природы и воли. Расширительное толкование этого тождества, свойственное имманентистскому18 пониманию природы Бога у Спинозы, переносит названные качества «природы порождающей» на «природу порожденную», и наоборот, слишком тесно связывает Бога с эмпирическим миром. В этом случае «необходимость божественной природы», о которой идет речь в теореме 16 ч. I «Этики», превращается в единый механизм продуцирования всего универсума в целом, уравнивающий в силу своей всеобщности все его элементы на всех уровнях системы. Другими словами, Бог у Спинозы в некотором смысле становится заложником своей собственной геометрической природы, составляющей только одну част