их-либо иррациональных составляющих. То есть речь шла фактически о тождестве ума и души с приоритетом ума. Самое важное, что сближает учение об аффектах у Спинозы со стоической доктриной – это оценка ими морального (ценностного) статуса аффектов (страстей). И в том, и в другом случае «страсти души» наделялись негативными коннотациями. В них видели своего рода дефект разумной природы, препятствующий достижению человеком нравственного совершенства. Стоики даже утверждали необходимость полного преодоления страстей, что, с точки зрения Спинозы, является для человека недостижимым. Аффекты или страсти рассматривались ими как симптомы частной природы отдельного человеческого существа, в своем единичном статусе отступающего от универсальных моделей разумного мирового порядка. В таком контексте исключительность каждой индивидуальности могла звучать для нее как моральный приговор. Подобное представление свойственно в целом классической традиции в этике.
Для контраста можно обратиться к опыту аналитики человеческого бытия в фундаментальной онтологии у Хайдеггера, которого можно считать мыслителем эпохи модерна. В «Бытии и времени» (§ 30) он рассматривает феномен страха (Angst). Стоики видели в страхе (phobos) одну из основных страстей, а Спиноза считал metus (страх) производным от аффекта печали (tristitia) со всеми вытекающими отсюда последствиями (III Определ. аффектов 13). В отличие от них, у Хайдеггера страх представляет собой особое расположение человеческого бытия (Dasein), выполняющее важнейшую функцию конституирования человеческой самости в ее единственности, исключительности и неповторимости. То есть страх обнаруживает в человеке все то, от чего всегда дистанцировалась классическая этика. Именно страх открывает перед человеком подлинность его уникального бытия. В этом смысле частное обладает приоритетом перед всеобщим. Как известно, такого рода переживание человеческой исключительности в позитивном модусе страха описано Л. Н. Толстым в «Смерти Ивана Ильича» (на него ссылается Хайдеггер).
14 Показательно, что в III 8 Спиноза не связывает понятие existentia с временным существованием индивидуума, поэтому можно считать, что речь здесь идет о существовании человека как таковом, т. е. о его бытии. И здесь мы снова должны напомнить, что эту «силу существования» (existendi vis), или силу, с которой каждая из вещей природы «пребывает в своем существовании» (in existendo perseverat), Спиноза прямо выводит из вечной необходимости Божественной природы (II 45). То есть человеческое существование и стремление человека к его продолжению оказываются у него онтологически глубоко фундированными и производными от первичного основания самого бытия – от могущества Бога (potentia Dei). Можно сказать, что само стремление человека сохранять свою индивидуальную природу есть частное выражение творческой мощи Природы как таковой.
15 X. Вольфсон в своей книге о Спинозе приводит внушительный список источников, из которых Спиноза мог почерпнуть свои идеи о стремлении вещей к сохранению своего бытия: у Диогена Лаэртского в Vitae philosophorum VII 85 речь идет о horme (appetitio); Цицерон воспроизводит перипатетическую идею о том, что всякий природный организм стремится (vult) себя сохранить (De fin. bon. et mal. IV 7,16), и на этом основании он утверждает невозможность для живого существа стремиться к самоуничтожению. Августин говорит о стремлении всякой естественной вещи к существованию или к сохранению собственного существования (De civ. Dei. XI 27). У Фомы Аквинского говорится о стремлении (appetit) всякой природной вещи к сохранению себя (Questiones Disputatae de Potentia, Quest. V, Art.1,13 и Summa Theologica I 1 104, 3 – quaelibet creatura naturaliter appetit esse. Дунс Скот также отмечает, что всякой вещи присуще естественное стремление (appetitus naturalis) упорствовать в своем существовании (Questiones in Libras Physicorum, Lib. I, Quest. 22, 6). Вместе с тем conatus всякого тела может трактоваться как тенденция вещи к сохранению своего движения (инерция). В свою очередь, Спиноза говорит о «стремлении к движению» (conatus ad motum) в духе первого закона природы у Декарта (Principia Philosophiae Cartesianae III Def. Ill), в то же время в «Кратком трактате» вместо него он использует понятия «естественной любви» или «силы». При этом он ссылается на термин «атог» у Августина, обозначающий стремление к самосохранению, свойственное всему сущему, в том числе и неодушевленному (De Civ.Dei. XI, 27–28). Оно близко представлению о «естественном месте» вещей и Фомы Аквинского. (Wolfson Н.А. The Philosophy of Spinoza. Cambridge, Mass., 1934. P. 559–566).
16 Правда, сам Спиноза был убежден в том, что все природные объекты в той или иной мере одушевлены (omnia, quamvis diversis gradibus, animata tamen sunt) (II13 схол.).
17 В вопросе о том, способен ли человек как единичный модус субстанции познать природу Бога, или, в частности, обладает ли он адекватным познанием объектов, принадлежащих к миру природы порожденной, можно выделить две крайние исследовательские позиции. В первом случае говорится, что человеческий ум для Спинозы изначально был причастен к адекватным идеям и потому их познание было ему вполне доступно. В этом смысле теория познания Спинозы выражала идеи философского рационализма, разделяемого в его время также Декартом и Лейбницем. В частности, Эжен Маршалл в своей статье говорит о врожденности адекватных идей уму каждого отдельного человека. (Marshall Е. Adequacy and Innateness in Spinoza // Oxford Studies in Early Modem Philosophy. Vol. IV. Ed. by D. Garber and St. Nadler. Oxford: Clarendon Press, 2008. P. 51–89). Адекватное познание касается как сущности Бога, так и сущности бесконечных и единичных модусов. Правда, при этом сам Маршалл замечает, что наличие врожденных идей, особенно в системе Спинозы, не означает актуального присутствия в разуме отдельного человека адекватных идей и отчетливого их постижения. Возможность перехода такого рода латентного содержания идей в форму достоверного знания, как он полагает, остается под вопросом или представляет собой отдельную проблему. Это, конечно, ослабляет убедительность аргументации этого автора, или, скорее, придает ей виртуальный характер. Другую позицию представляет известный исследователь творчества великого голландского мыслителя – М. Делла Рокка. Он полагает, что Спиноза принципиально ограничивает познавательные возможности человека как единичного модуса субстанции, считая адекватное познание прерогативой одного Бога (Della Rocca М. Representation and the Mind-Body Problem in Spinoza. N. Y.: Oxford Univ. Press, 1996). Та же мысль повторяется в другой, более поздней и более масштабной его книге о Спинозе: Della Rocca М. Spinoza. N. Y.: Routledge, 2008. P. 114–115.
На наш взгляд, способность человеческого ума к адекватному познанию или же ограниченность его способности к адекватному восприятию мира определяется в теории познания Спинозы той перспективой, которая открывается перед человеком в зависимости от его когнитивной установки или от его экзистенциальных возможностей. Это может быть взгляд на мир с субстанциальной позиции (как мы знаем, Спиноза признает ее доступность человеку в пределах его жизни на основании тождества его модальной природы атрибутам субстанции) или рассмотрение его с модальной точки зрения (она характеризует ординарный статус человека, включенного в обычный порядок природы).
Заключение
Мы завершаем наше долгое путешествие по этическому универсуму Спинозы. Оглядываясь назад и охватывая единым взором интеллектуальное пространство его моральной философии, мы обнаруживаем, что на ее метафизическом горизонте отчетливо выступают особо яркие архипелаги и острова. Они представляют собой предметные воплощения наиболее значимых для этики Спинозы концептов и смыслов, обладающих собственными отличительными признаками, характеризующими неповторимую стилистику творца «Этики». В них также можно увидеть своеобразные ориентиры, позволяющие нам более уверенно продвигаться по причудливым лабиринтам его всегда непростой мысли. И всякий раз в нашем странствии, при каждой новой встрече с непостижимыми изобретениями его духа, когда мы обнаруживаем на них эту авторскую печать, мы говорим: «Здравствуй, Спиноза!»
Как мы знаем, этика Спинозы полагает в основание моральной жизни человека некоторый метафизический принцип – стремление всякого сущего, в том числе и человека, к сохранению своего бытия (esse), или существования. Более того, стремление к самосохранению определяется им как первое и единственное основание добродетели (virtus) (IV 22 королл.). Из этого следуют важные для моральной теории выводы следующего характера. Во-первых, метафизическая проблематика имеет для этики Спинозы определяющее значение, а учение о бытии, как это ни парадоксально, обретает исключительный и даже приоритетный статус в его моральной философии; во-вторых, этика Спинозы не только опирается на определенные метафизические основания – формально это не отличало бы ее от классических этических доктрин Аристотеля и Канта, которые также имеют под собой прочный онтологический базис, – но она необходимо включает метафизические концепты и в свой актуальный дискурс.
Онтология Спинозы, опирающаяся на платоническую традицию, принципиально различает два способа бытия, или два уровня существования всех реальностей – субстанциальный и модальный. Субстанциальный уровень предполагает, что из определения вещи, или из ее сущности, вытекает (следует) само ее существование.
Всякая субстанциальная форма наделена особыми метафизическими приоритетами – она идеальна, т. е. вечна, неизменна и неделима. Это характеризует природу порождающую (natura naturans), т. е. субстанцию как таковую и соответствующий ей разумный порядок вещей. Поэтому для реализации свойственного субстанции