лика Платона и утопия Мора - только бледные изображения его. Дай каждому человеку точную цену за то, что он сделал. Тогда никто не будет больше жаловаться, и страдание будет удалено из мира. Для защиты собственности, действительно только для этого! Что же, собственно, твое имущество? Эти свитки, этот денежный кошель, который ты носишь в кармане? Это ли составляет твою ценную собственность? Несчастный брат, ты беднейший, несостоятельный брат: у меня совсем нет одежды, кошелек мой слаб и легок, и тем не менее у меня совсем другое богатство. Во мне есть чудное, живое дыхание, которое вдохнул в меня всемогущий Бог. Во мне есть чувства, мысли, Богом данная способность быть и действовать, и поэтому у меня есть права. Например, право на твою любовь, если я тебя люблю, на твое руководство, если я слушаюсь тебя - самые необыкновенные права, о которых еще говорят иногда с кафедры, хотя и в почти непонятной форме, и которые простираются в бесконечность, в вечность! Рубль в день, три рубля в день, тысячу рублей в день - разве ты называешь это моей собственностью? Я мало ценю это: ничтожно все, что я могу на это приобрести. Как уже было сказано, что в этом заключается? В рваных ли сапогах или в легких рессорных экипажах, запряженных четверкой лошадей, все равно человек одинаково доходит до конца путешествия.
Сократ ходил босиком или в деревянных туфлях, а тем не менее прибыл благополучно. Его не спросили ни о туфлях его, ни о доходе, а только о его работе. Собственность, брат мой!
Даже само тело мое, и то принадлежит мне лишь на время жизни. А мой тонкий кошелек, это "Нечто" и это "Ничего". Карманная кража? Она подчинена палачам и критикам. Им принадлежит она. Кошелек - мой, а теперь - твой, если ты захочешь украсть его. Но душа, которую Бог в меня вдохнул, мое "Я", его силы принадлежат мне, и я не позволю их украсть. Я называю их моими, а не твоими. Я хочу сохранить их и действовать ими, насколько возможно: Бог их дал мне, и черт их у меня не отнимет. О, друзья мои! Общество существует для очень многих целей, которые не так легко перечесть.
Верно то, что общество ни в каком веке не препятствовало человеку стать тем, кем он мог стать. Черный, как смоль, негр, может стать "Tous-saint I'Ouverture", убийцей, трехпалым человеком. Что бы не говорила об этом желтая западная Индия. Шотландский поэт, "гордящийся своим именем и своею страной", может ревностно обратиться к "господам каледонской охоты" или стать весовщиком пивных бочек, или же трагичным, бессмертным певцом с разбитым сердцем. Смягченное эхо его мелодии слышно в течение немногих столетий и звучит в святом "Miserere", которое во все века и из всех стран подымалось к небу. Ты, несомненно, не помешаешь стать тем, чем я могу стать. Даже по поводу того, чем я могу стать, я предъявляю к тебе удивительные требования - кажется, неудобно теперь сводить счеты. Защита собственности? Какие приемы усвоило себе общество, которое хочет еще оправдать свое существование в такое время, когда только денежные дела связывают людей? Мы вообще не советуем обществу говорить о том, для чего оно существует. А употребить все усилия на то, чтобы существовать, стараться удержаться в жизни. Это самое лучшее, что оно может сделать. Оно может положиться на то, что если бы оно только существовало для защиты собственности, то тотчас потеряло бы способность к этому.
XXXIII. Первый плод богатства, особенно для человека, рожденного в богатстве - это внушить ему веру в него и почти скрыть от него, что есть еще другая вера. Таким образом, он воспитывается в жалкой видимости того, что называется честью и приличием.
XXXIV. Я тоже знаю Маммону: английские банки, кредитные системы, возможность международного труда и сообщения. И нахожу их достойными сочувствия и удивления. Маммона - как огонь - самый полезный из всех слуг, но и самый ужасный из всех повелителей. Клиффорды, Фицадельты и борцы рыцарства желали одержать победу - это не подлежит сомнению. Но победа эта, если она не достигалась в известном духе, не была победой. И поражение, происшедшие в известном духе, в сущности было победой. Я повторяю: если бы они только считали скальпы, - то они остались бы дикарями, и не могло бы никогда быть речи о рыцарстве или о продолжительной победе. А разве нельзя найти благородства мысли в промышленных борцах и полководцах? Разве для них одних, среди всего человечества, никогда не будет никакого другого блаженства, кроме наполненных касс? Никогда не видеть вокруг себя красоты, порядка, благородности, преданных человеческих сердец и не видеть в этом никакого значения? И лучше ли видеть в обществе искалеченность, крамолу, ненависть и отчаяние от полмиллиона гиней? Разве проклятия ада и полмиллиона металлических кусочков могут заменить благословение Божие? Разве нет никакой пользы в разрастании благодати Божией, а только в денежной наживе? Если это так, то я предвещаю, что фабрикант и миллионер должны быть готовы на то, чтобы исчезнуть. Что и он не рожден для того, чтобы быть одним из властелинов сего мира. Что и его важно каким-нибудь способом притоптать, связать и поставить наряду с рожденными рабами сего мира! Нам не нужны дикари, которые не могут постепенно превращаться в рыцарей по благородству. Наша благородная планета не хочет ничего знать о них, и в конце концов не терпит их более!
XXXV. Неутомимое в своем милосердии небо ниспосылает в этот мир еще другие души, для которых, в свою очередь, рассеяно оно по всей земле. Христианство, которое не может существовать без минимума в четыреста пятьдесят фунтов, уступит место лучшему, не имеющему надобности в этой сумме. Ты не хочешь присоединиться к нашему небольшому меньшинству? Не ранее, как в день Страшного Суда пополудни!? Хорошо. Тогда, по крайней мере, присоединишься ты к нему. Ты и большинство в массе!
Приятно видеть, как грубое владычество Маммоны везде становится шатким и дает верное обещание его смерти или его преобразования.
XXXVI. Конечно, было бы эгоистичным разочарованием ожидать, что какая бы то ни была проповедь с моей стороны может уничтожить Маммонизм, что полюбят меньше гинеи и больше свою бедную душу. Сколько бы я ни проповедовал! Есть, однако, один проповедник, который проповедует с успехом и постепенно убеждает всех людей. Имя его - судьба, божественное провидение, а проповедь его - непреклонный ход вещей. Опыт, во всяком случае, берет большую плату за учение, но и учит он лучше всех учителей.
XXXVII. Человеку работающему, человеку, старающемуся хотя бы и самым грубым образом пробиться с какой-нибудь работой, ты поспешишь навстречу с помощью и ободрением и скажешь ему: "Добро пожаловать. Ты наш. Мы будем о тебе заботиться." Лентяю же, наоборот. Если он даже самым грациозным образом будет лентяйничать и если он подойдет к тебе с целой массой свитков, ты не пойдешь навстречу. Ты будешь спокойно сидеть и даже не пожелаешь встать. Ты ему скажешь: "Я тебя не приветствую, комплицированная анатомия. Дал бы Бог, чтобы ты не пришел сюда. Потому что кто из смертных знает, что с тобой делать? Твои свитки, конечно, стары, достойны почтения и желты. Мы уважаем свитки, старые институты и достойные уважения обычаи и происхождение. Действительно, старые свитки. Однако, рассмотренные при свете, если ты обратишь на это внимание, - новые сравнительно с гранитными скалами и со всем Божьим миром! Советуем тебе уложить свои свитки, уйти домой и зря не шуметь".
Наше сердечное желание - помочь тебе. Но, пока ты представляешь собою лишь несчастную аномалию и у тебя нет ничего, кроме желтых свитков, шумной, пустой суеты, ягдташа и лисьих хвостов, до тех пор ни Бог и ни один человек не может отвратить от тебя угрожающей опасности. Слушайся советов и присматривайся, не найдется ли на Божьем свете для тебя другого занятия, кроме грациозного лентяйничанья? Не лежат ли на тебе какие-нибудь обязанности? Спроси! Ищи серьезно и с полубезумной энергией, так как ответ для тебя означает: "быть или не быть". Мы обращаем свое внимание на то, что старо как свет, и что теперь снова выступает на свет самым серьезным образом, а именно: что тот, кто на свете не может работать, не должен на нем существовать.
XXXVIII. Маммонизм захватил по крайней мере одну часть того поручения, которое природа дала человеку. И после того как он ее захватил и исполняет поручения природы все более и более, захватит и приноровит человека к себе лень. Лень, однако, совершенно не признает природы. Делать деньги - в сущности значит работать для того, чтобы сделать деньги. Но что это значит, когда в аристократической части Лондона лентяйничают?
XXXIX. Кто ты, хвастающий своей праздной жизнью, самодовольно выставляющий напоказ свои блестящие, украшенные золотом экипажи, свои вышитые подушки и комфорт, при котором удобно сложить руки и спать. Оглянись наверх, вниз, обратно, вперед или вокруг себя. Заметил ли ты где-либо - только в кругу людного света - праздного героя, святого, Бога или хотя бы дьявола? Ничего подобного. На небе, на земле, в воде, под землею нет тебе подобного. Ты - изолированная фигура в мире. Только присущая людному свету в этом странном столетии и даже только полу-столетии! Есть на свете чудовище - это лентяй. Что составляет его "религию"? Что природа - это призрак, где хитрость, нищенство и воровство иногда находят хорошее содержание, что Бог - ложь, и что человек и его жизнь - ложь.
XL. Овцы по трем причинам ходят вместе: во-первых, оттого, что они любят общественность и охотно бегут вместе; во-вторых, благодаря своей трусости, потому что они боятся оставаться одни; в-третьих, потому что большинство из них, по пословице, близоруки и не умеют сами выбирать дорогу. Действительно, овцы почти ничего не видят и не заметили бы в небесном свете и в луженой жестяной посуде ничего иного, кроме невероятного блеска ослепления.
Как похожи на них во всех этих отношениях принадлежащие к человеческой породе сочлены их! И люди, как указано выше, общественны и охотно ходят стадами; во-вторых, и они трусливы и неохотно остаются одни; и в-третьих, и прежде всего, они близоруки почти до слепоты.