– О-о’кей.
– Ты не обманываешь меня? Ты будешь кушать?
Я киваю, комната у меня перед глазами качается из стороны в сторону.
Он возвращается – а я и не видел, как он уходил, – и приносит еще каши. Такое впечатление, что он хочет преподать мне урок. Я хочу взять ложку, но рука у меня такая слабая. Я не способен ее поднять. Калеб кладет свою руку на мою и отправляет ложку мне в рот. На меня накатывает тошнота.
– Мне совсем плохо.
– Нельзя ничего не есть четыре дня. – Он помогает мне отправить в рот еще одну ложку.
– Четыре дня?
Он убирает волосы у меня со лба. Я даже не моргаю.
Я сосредоточен на еде. Глоток за глотком.
– Видишь? – говорит он. – Вкусно, правда?
– Ммм-хмм, – признаю я. Действительно вкусно.
Двадцать один
Я съел две миски овсянки, выпил три чашки бульона и пять – электролитного напитка. Странное, нездешнее чувство наконец отпустило меня, и я ощущаю себя просто тупым. Голодовка не помогла. Она привела лишь к тому, что мыслил я недостаточно ясно, чтобы четко осознать, до чего же странную историю поведал мне мужчина. Она похожа на какую-то греческую трагедию или на оперетту на тему «Звездных войн». «Я твой давно потерянный отец». Полный идиотизм.
Блэр и Эван, должно быть, животы надорвали от смеха.
Внезапно меня пронзает такая вот мысль: «Почему они затягивают это представление?» Может, они и не хотели, чтобы дело зашло столь далеко. Может, не знают, как завершить его. Когда-то я видел фильм, в котором происходило нечто похожее. Некие парни похитили ребенка, желая разыграть родителей, а потом испугались, что попадут в тюрьму.
И убили его.
«Хватит», – приказываю я себе. Никто не собирается убивать меня.
И кроме того, есть множество фильмов, гораздо лучших фильмов, где похищенных ищут ФБР, и детективы, и тысячи следователей и полицейских, и в финальных сценах, когда все уже теряют надежду, их находят. Я выберусь отсюда. Обязательно.
Но мое сердце не желает успокаиваться.
– Эван? Блэр? – Смотрю в глаза совы. – Я все понял, о’кей? Вы победили.
Жду, что вспыхнет свет и, может, стены комнаты раздвинутся, как на съемочной площадке.
И продолжаю ждать.
Калеб вручает мне полотенце, кусок мыла и стопку сложенной одежды. Молча беру все это и отношу в ванную комнату. Кладу одежду в раковину, стягиваю с себя майку со «Звездными войнами», дизайнерские слаксы и трусы-боксеры и становлюсь под душ. В душевой тесно, как в гробу.
Когда я поворачиваю кран, вода из него вырывается мощными плевками, а потом едва капает, но моей коже очень приятно, и я стою так дольше, чем необходимо. Потом вытираюсь грубым полотенцем и перебираю одежду, которую дал мне Калеб: клетчатая фланелевая рубашка вроде тех, что носит он сам, синие джинсы – ненавижу джинсы – и запечатанный пакет с бельем. Сначала надеваю белье. Оно мне велико, а ткань колет кожу. Затем натягиваю джинсы. Они на размер меньше, чем нужно, и на колене у них дырка – и это не похоже на стилистический изыск.
Внезапно заподозрив неладное, хватаю из раковины фланелевую рубашку и внимательно изучаю ее. Протертые рукава, маленькая дырочка на воротнике, ветхая ткань. О боже, да это же ношеная одежда.
По телу бегут мурашки, бросаю рубашку на пол и быстро снимаю джинсы. Беру майку Люка и собираюсь надеть ее, но мне в нос ударяет сильный запах пота. Эту майку необходимо постирать. Да и слаксы заодно.
– Дэниэл? – Калеб три раза сильно стучит в дверь.
– Одну минуту. – Снова хватаю джинсы и рубашку. Они пахнут стиральным порошком. Таким же, каким пахнет Калеб. Но, по крайней мере, эта одежда чистая, а носить ее мне придется недолго. Прогнав из головы все мысли, быстро одеваюсь и выхожу из ванной.
Калеб кивает, будто ему нравится этот уродливый ансамбль и что я без возражений ложусь в постель.
Надев мне на ноги цепи, он подбирает с пола ванной грязные вещи.
– Эти штаны нужно отдать в чистку, – говорю я ему.
Он смотрит на меня немного ошарашенно.
– Они тебе больше не понадобятся.
– Хочешь сказать, что не вернешь их мне? – Мой вопрос звучит слегка сдавленно.
– Я дам тебе все нужное, – отвечает Калеб и выходит из комнаты.
Я нервничаю. В других обстоятельствах я выбросил бы свою одежду, учитывая ее плачевное состояние, но дело в том, что… других моих вещей здесь нет.
Калеб сидит в кресле, а я тем временем поглощаю кукурузные хлопья всех цветов радуги. Они сладкие и как-то странно действуют на мои чувства – это самое лучшее из того, что я здесь ел, и я до такой степени переполнен сахаром и взвинчен, что спрашиваю:
– Мы можем немного поговорить?
– Конечно. – Он улыбается, словно он мой друг.
– Знаю, тебе пришлось через многое пройти, а я не упрощаю тебе жизнь.
В его удивленных глазах появляется некое теплое чувство.
– Но я подумал… Почему бы нам не сесть в пикап и не поехать ко мне домой? Если вы с мамой поговорите, то мы сможем разобраться со всем этим. – Калеб сникает, и я тороплюсь высказаться: – Я… я понимаю, что ты не хочешь денег, но мы можем нанять армию детективов – лучших в мире, – чтобы они нашли настоящего Дэниэла.
– Но ты и есть настоящий Дэниэл.
– Выслушай меня, пожалуйста. Мои родители могут все уладить, но при условии, что ты выпустишь меня. Вспомни, каково тебе пришлось, когда пропал Дэниэл. Точно так же должны чувствовать себя и мои родители.
– Они украли тебя у меня!
– Но ты не можешь держать меня взаперти в этой маленькой комнате вечно. Я сойду с ума!
Крепко зажмурив глаза, пытаюсь подавить вспыхнувшее во мне отчаяние. Не знаю, как долго я смогу выносить все это. Если ты пытаешься привести доводы рассудка человеку, которого невозможно вразумить, то это сильно выматывает.
– Ты долдонишь одно и то же.
Мои глаза распахиваются.
– Ты слишком долго находился взаперти. И стал очень раздражительным.
– Я не раздражительный. Я просто…
– Дай мне несколько минут, хорошо?
И он оставляет меня одного, гадающего, а что бы все это значило. Я спрашивал его о поездке на пикапе, так, может, он хочет покатать меня на нем, чтобы я глотнул свежего воздуха.
Мое сердце колотится как сумасшедшее. Надежда – своего рода наркотик.
Дверная ручка поворачивается, и я крепко сжимаю губы, чтобы не выдать своего волнения. Калеб входит в комнату и высоко поднимает то, что держит в руках.
Это еще более длинная цепь.
Я почти что отрешенным взглядом смотрю, как он накидывает ее на железный прут спинки кровати и сжимает концы в кулаке. Потом отцепляет кольцо кандалов, прикрепленное опять же к спинке кровати, продевает его через два звена у него в руке и запирает. Моя лодыжка закована в цепь, прикованную к кровати.
Калеб с довольной улыбкой неторопливо идет к двери.
У меня в голове будто что-то тикает. Это чувство нарастает…
– Видишь? – Калеб показывает на полку. – Теперь ты сможешь дотянуться до всех твоих книжек и игрушек.
…и с силой выплескивается.
– Ты гребаный психопат! И я не твой ребенок!
Выпрыгиваю из постели и наступаю на Калеба. Его глаза становятся огромными.
– Я. Не. Дэниэл!
Цепь натягивается, как поводок, и я рву пальцами воздух.
– Выпусти меня отсюда!
– Сынок, просто выслу…
– ВЫПУСТИ! ВЫПУСТИ! ВЫПУСТИ!
Калеб печально смотрит на меня, затем разворачивается и тихо закрывает за собой дверь.
Я, разъяренный, с трудом передвигаюсь по комнате. Швыряю коробки. Берусь было за книжную полку, но она прикручена к стене, и я сметаю все с нее. Отрываю руки и ноги игрушечным человечкам. Переворачиваю тумбочку свободной ногой. Стаскиваю матрас на пол и кричу, кричу.
Мой мозг переполняют самые безумные образы – я несусь с такой скоростью, что прикрученная к полу кровать взмывает верх. И прорываюсь через дверь подобно ракете.
Я бегу.
Поднимаюсь в воздух.
А затем падаю на пол.
Какое-то время пребываю в оцепенении, но потом боль добирается до моего мозга. Мое горло, мое лицо, мои ребра, мои ноги.
Я с воем переворачиваюсь. Лежу на спине, подобно снежному ангелу, окруженный книгами и конечностями трансформеров, смотрю вверх. По щекам текут слезы, я не утираю их. Я уверен, что никто за мной не наблюдает. И не думаю, что кто-то когда-то наблюдал.
Калеб, вернувшись, останавливается в двери и опять оглядывает комнату. Все вещи Дэниэла убраны. Руки-ноги трансформеров приделаны обратно, книги стоят на полках, тумбочка – на своем месте, а синяя утка Дэниэла лежит на кровати рядом со мной.
– Прости. – Я смотрю на свои руки. – Прости меня за то, что я расшвырял вещи.
Он чуть слышно вздыхает.
– Все хорошо. Я приготовлю тебе поесть.
Его шаги доносятся теперь из коридора, но я не шевелю ни единым мускулом. Горячая боль пронзает лодыжку, а левая нога пульсирует, подобно сердцебиению… но я спокоен.
Теперь я понимаю.
Я знаю, что мне делать.
Все, что я делал прежде, никуда меня не привело, потому что суть происходящего не в выкупе и не в желании отомстить. Этот человек безумен. Вот я и стану голосом у него в голове.
Двадцать два
Пульсирующая боль в ногах нарастает. Мне нужно обезболивающее. Может, целый пакетик тех таблеток, какие имеются у Тэннера. И мне нужно в туалет. Как долго будет отсутствовать Калеб? Дверь открыта, и я могу позвать его, но тогда я растеряю остатки своего достоинства.
Смотрю в глаза, которые на самом-то деле вовсе не наблюдают за мной, и тут мне приходит в голову, что теперь не нужно дожидаться Калеба, который снимет с моих ног цепи. Потому что новая цепь достаточно длинная.
Эта мысль пугает меня. Но я отбрасываю страх и спускаю ноги с кровати – и… твою мать. Глаза немедленно наполняются слезами. О боже, ноги болят. Еще как болят.
Опускаю взгляд – боюсь смотреть, боюсь не