И я никогда не забуду встревоженное выражение на лице пожарного, предупреждающего: «Только не забирайтесь в шкаф. В нем невозможно спрятаться от огня».
Мысль о том, что можно оказаться в ловушке, невероятно ужасающа, и потому надо будет предельно точно рассчитать время.
Когда мы с Калебом завтракаем в гостиной (стереоскоп лежит у меня на коленях), я прочищаю горло и спрашиваю, стараясь говорить самым что ни на есть обычным тоном:
– Когда вернешься?
Он смотрит на меня поверх кружки с кофе:
– Около шести.
– Может, в шесть тридцать?
– Нет, не так поздно.
– В четверть седьмого?
Он хмурится, и я спешу сказать:
– Я хочу приготовить ужин. Надо, чтобы он не остыл.
– Приготовить ужин? – повторяет он, словно эта идея показалась ему совершенно абсурдной. – Нет. Тебе нельзя иметь дело с плитой.
– Прости, – буркаю я. – Я хотел сделать тебе что-нибудь приятное.
Он с удивлением ерошит мне волосы, затем встает и натягивает сапоги.
– Увидимся в шесть.
– Да, пока.
Поняв, что он ушел, я сразу бегу в кухню. Часы на плите показывают 7:03.
Если мой план сработает, то вместо очередного ужина с Калебом я сегодня вечером окажусь дома. Закрываю глаза и представляю летящий за мной самолет. Его дверь открывается, опускают трап, и мама, Бриа и Люк сбегают по нему. Но потом происходит что-то странное.
Я вижу их, но не могу разглядеть лица.
Они похожи на манекены с гладкими овальными головами.
Я сосредоточиваюсь. Помню, у мамы синие глаза и она завивает ресницы, и сокрушается, что нос у нее слишком заостренный. Помню, у Люка вечно лохматые светлые волосы и зеленые глаза и он считает, что у него очень маленький подбородок. У Брии же темно-русые волосы и карие глаза, она переживает, что ее верхняя губа длиннее нижней. Я помню все их черты, но их самих представить не могу.
И это беспокоит меня. Сильно.
Я стараюсь не думать об этом.
У меня в распоряжении одиннадцать часов.
Тридцать восемь
Поворачиваю ручку газовой плиты вправо. Два щелчка, и загорается пламя. Выуживаю из мусорной корзинки какую-то картонку. Мне остается лишь зажечь ее, но моя рука дрожит, потому что меня одолевают большие сомнения.
Может, нужно подождать до тех пор, пока не сработает сигнализация – чтобы не рисковать попусту.
Но я тут же отметаю эту идею. Для того, чтобы разгорелся настоящий пожар, нужно время, а если Калеб сможет затоптать огонь сапогами, то проку от моей затеи не будет.
Уже почти шесть. Пора.
Сую картонку в пламя. Ее уголок загорается, но быстро гаснет, и я опять сую ее в горелку. На этот раз огонь съедает угол картонки. Бросаю ее в мусорную корзину и зажигаю другую бумажку. Когда она вспыхивает, поворачиваюсь, чтобы бросить в мусорку и ее, но останавливаюсь.
Корзина горит уже в трех местах, словно огонь метался с места на место, пока я отворачивался. И я собственными глазами вижу, как он передвигается прыжками, подобно живому существу. Не распространяется, но прыгает.
– Черт. – Огонь уничтожает бумагу у меня в руке, и потому я так же бросаю ее в мусорную корзину.
Хватаю со стойки стереоскоп и, прижимая его к груди, смотрю, как отдельные языки пламени образуют одно большое пламя. Во мне просыпаются животные инстинкты, кричащие о том, что нужно бежать и прятаться.
Смотрю на часы – 6:07, но сигнализации не слышно.
Он опаздывает.
Не так чтобы очень, но вдруг я допустил чудовищную ошибку? Он может сильно опоздать.
Он может потерять счет времени, зайти в магазин, у машины может проколоться колесо. Но пламя еще не вышло из-под контроля. Еще есть время погасить его.
Хватаю шланг в раковине, но он слишком короток. Приходится подтащить корзину ближе к нему. Мне страшно подходить к ней, но я все же беру ее в руки – и внезапная боль выкачивает воздух из моих легких. Бросаю корзину, но пластик плавится прямо у меня в ладонях.
Корзина падает набок, и огонь моментально увеличивается в размерах.
Отшатнувшись от него, смотрю, как он бежит по потолку, а затем разделяется на две части.
Одна его часть, похожая на пальцы привидения, устремляется к занавескам.
Другая – бежит по потолку у меня над головой.
Мои щеки горят, словно опаленные. Закрываю лицо ладонями. Глаза отыскивают часы.
6:13.
Пламя продолжает распространяться, клонируя само себя.
6:14.
Вниз, подобно дождю, сыпется черный пепел.
6:15.
Очень много дыма, и я тяжело кашляю.
6:16.
Трещащее пламя добирается до плиты. Часы расплавляются. Меня плотно окутывает черный дым. Он такой густой, что мне больше не видны коридор и гостиная – я вообще ничего не вижу.
Выхода нет.
Тридцать девять
У меня в голове нет ни единой мысли. Один только страх. С каждым вздохом дым все сильнее обжигает легкие, я кашляю и готовлюсь умереть. Я умру здесь в одиночестве. Я кричу:
– Помогите! – Но никто не услышит меня, уже слишком поздно. Слишком… И тут невидимая рука хватает меня за воротник и тащит прочь.
Передо мной маячит лишь неясный силуэт Калеба, но я зарываюсь носом ему в рубашку, чувствуя такое облегчение, что едва могу устоять на ногах.
Он здесь, он здесь, слава богу, он здесь.
– Ложись! – Он прижимает меня к полу, затем бежит в задымленную столовую и совершенно исчезает из виду.
Что он делает? Он же должен вывести нас из дома. Это единственный возможный вариант.
В отчаянии смотрю через плечо на стену дыма, заграждающую коридоры. Мы должны…
Калеб вновь появляется в кухне с каким-то красным предметом в руках.
С огнетушителем.
Он выдергивает кольцо, направляет распылитель в сторону кухни и нажимает на ручку.
Проходит всего несколько минут, и пожар потушен.
Тяжело дыша, он опускается на пол посреди полной дыма комнаты. И наконец поворачивается ко мне.
– О чем, черт побери, ты только думал?
Медленно и неуверенно поднимаюсь на ноги. Моим рукам очень больно, и это ужасное чувство берет надо мною верх. Просто невероятно, до какой степени можно верить в план, который только вчера зародился в твоей голове, но если у тебя появляется надежда, то она способна заполнить каждую клетку твоего тела – и ты сам становишься надеждой.
– Ответь мне, Дэниэл!
А теперь я – страх. Я думал о том, что могу умереть, но не о том, что мне придется объяснять, с какой это стати я разрушил наш дом.
– Что я сказал тебе! – Он хватает меня за руку. И трясет. – Что я сказал, я сделаю, если ты еще раз устроишь нечто подобное?
Но я не могу знать, что он сказал Дэниэлу.
Калеб, рыча, тащит меня через раздвижную дверь и делает это так быстро, что я теряю точку опоры. Я лишь мельком вижу коридор, а потом он запихивает меня, должно быть, в свою спальню. Это простая и полупустая комната, и она так же обита деревянными панелями. В ней имеются большая кровать, полки с безделушками, но нет ни окон, ни, насколько я могу видеть, оружия.
Он распахивает шкаф. На задней стороне дверцы висят ремни. Он берет черный кожаный ремень и складывает его пополам, так что пряжка оказывается у него в кулаке.
Я отшатываюсь от него.
– Нет, подожди.
Но он не собирается ждать. Он впивается пальцами мне в плечо, разворачивает и замахивается ремнем, но я каким-то образом умудряюсь увернуться. И оказываюсь на некотором расстоянии от него.
– Подожди! – Поднимаю вверх руки. – Пожалуйста, просто послушай.
Его взгляд, полный ярости, кажется каким-то диким, он хочет снова схватить меня, но вдруг застывает на месте.
– У тебя ожоги? – Он потрясен и говорит хрипло.
Он берет мои кисти и поворачивает их ладонями вверх. Выглядят они ужасно, красные и блестящие от образующихся пузырей, они болят, и эта боль становится невероятно сильной и всеобъемлющей, как истерия. Он рассматривает их с тем же сочувственным отвращением, какое появилось на его лице, когда я повредил лодыжку, а затем подносит мою ладонь совсем близко к моим глазам.
– Это могло быть твое лицо, Дэниэл! Это могло быть все твое тело.
Стараюсь высвободиться из его хватки, и от простого напряжения мышц мне становится очень больно – из-за этой яростной агонии я не могу понять смысл его слов.
Не выпуская моей кисти, он тащит меня из своей комнаты по коридору в мою.
Меня тошнит от запаха дыма, исходящего от одежды и волос, я начинаю сильно потеть. Мысли путаются.
– Я… Мне нужно… какое-нибудь обезболивающее.
Он останавливается.
– Думаешь, я дам тебе обезболивающее? – Он смотрит на меня в яростном недоумении. – Ты сам во всем виноват. Теперь живи с этим.
Я совсем забыл о неминуемых последствиях шока. О тех звуках и содроганиях, которые следуют за долгими, истерическими рыданиями. Я не плакал так с раннего детства.
Когда горела кухня, мне было так страшно, меня охватила такая паника, что все мои сенсоры работали на пределе и мозг не мог осознать происходящее.
Теперь, лежа на кровати лицом вниз, я не ощущаю ничего, кроме боли.
Я больше не плачу, но не могу не дрожать. Хочу подставить ладони под холодную воду, но не могу включить кран, хочу спать, но не могу заснуть из-за боли.
Как люди справляются с подобными вещами? Они, должно быть, сильнее меня.
Смотрю на тени на стене, и постепенно дрожь утихает. Продолжаю смотреть до тех пор, пока мои мысли не останавливаются и мне остаются лишь боль и пустота.
Услышав, как открывается дверь, поворачиваю голову и вижу, что Калеб стоит на пороге с глубоко засунутыми в карманы руками. Он ничего не говорит, а просто долго наблюдает за мной.
– Ты в порядке? – наконец спрашивает он.
Я мотаю головой.
Он вздыхает, подходит к кровати и садится на стул.
– Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии, Дэниэл, но ты не должен играть с огнем. Ты мог убить себя. Ты же понимаешь это, да? – Я молчу, и он впадает в отчаяние. – Или не понимаешь?