– Он не похищал меня. Он меня спас!
– И если мы поможем друг другу, то сможем выбраться отсюда.
– Нет! – Я вскакиваю с места и зажимаю уши.
– Сайе, пожалуйста.
Я дрожу, меня тошнит, я свешиваюсь с горы.
– Пожалуйста, перестань!
Сажусь на пол и плачу, она садится за стол и тоже плачет.
Какое-то время спустя слышу, как, подобно металлической змее, ползет по полу цепь, а потом чувствую ее пальцы у себя на голове. Тянусь к ней, чтобы проверить, не дух ли она, а потом отдергиваю руку.
– Прости.
– Все хорошо.
– Мне нельзя прикасаться к тебе. А не то у меня будут неприятности.
– Все хорошо, – опять говорит она. – Когда мы вдвоем, мы можем придерживаться других правил.
Она садится на пол рядом со мной и позволяет положить голову ей на бедро. Она гладит меня по голове, и это приятно – все как тогда, в подвале.
Пятьдесят один
Пенни говорит, что хочет освоить профессию, связанную с помощью другим людям, – стать, например, психологом, или социальным работником, или врачом, или учителем.
– А ты чем хочешь заниматься, когда вырастешь?
– Я не хочу взрослеть.
– Са… Дэниэл, не говори так.
– Но это правда. – Папы нет дома, но я понижаю голос до шепота: – Ты же знаешь, что меня похитили плохие люди?
– Да?
– Так вот, оно вернется к началу.
– Что вернется?
– Время.
– Время?
– Да. Скоро мне опять будет десять лет. – Она озадаченно смотрит на меня, и я пытаюсь объяснить: – Время бывает разное, и я живу в неправильном времени. Я должен вернуться к тому моменту, когда плохие люди похитили меня.
Пенни не отвечает, просто вынимает из пластиковых пакетов еду и кладет ее на тарелки.
– Иди поешь.
Я знаю, что она не верит мне, и это обижает меня, поэтому я поворачиваюсь к ней спиной и, лежа на полу, смотрю в стереоскоп, обратив его к потолку. Небо – лес – океан…
Пенни отнимает стереоскоп от моего лица.
– Иди ешь, – повторяет она, и я сердито смотрю на нее.
– Ты не веришь мне!
– Я просто не понимаю… но, поев, ты расскажешь мне о времени поподробнее, о том, как оно идет, о’кей?
Я все еще расстроен, но киваю в ответ. Она возвращает мне стереоскоп, и я, сев за стол, кладу его себе на колени. Мы крестимся и говорим спасибо за бутерброды с арахисовым маслом и джемом, за яблочный сок и картофельные чипсы. После еды Пенни становится на колени, и я, сделав то же самое, слушаю, как она молится.
– Господи, пожалуйста. Храни нас. Пожалуйста, пусть с Дэниэлом опять все будет в порядке.
– Пенни… я болен?
И после долгой паузы она отвечает:
– Да, в некотором смысле. Но тебе станет лучше.
Пенни рисует своего брата. Ники, Никеля, Николая. У него темные волосы и озорные глаза.
– Можешь рассказать мне еще одну смешную историю про него?
Немного подумав, она отвечает:
– Наверное, могу.
Я улыбаюсь и засовываю мелок в карман.
– У Николая в детском саду на стене висит маркерная доска. У нее есть печальная сторона и счастливая сторона. В начале каждого дня имена всех детей написаны на счастливой стороне, но если малыши проказничают, учительница стирает их имена со счастливой стороны и пишет на печальной стороне. А если они совсем уж плохо себя ведут, то рядом с их именами она ставит галочки. Ники решил сделать нечто вроде такой доски для меня и мамы: если кто-то из нас расстроит его, то он напишет имя этого плохого человека на печальной стороне. Он на самом деле думал, будто сможет заставить нас делать все, что пожелает. Ну, например, если он не захочет ложиться спать, то вытащит свой блокнот и посмотрит на нас устрашающим взглядом: «А вы уверены, что хотите оказаться на печальной стороне?»
Я смеюсь и представляю себе эту картину.
– Он такой забавный. Всегда запоминает новые шутки и загадки, да и сам по себе он очень смешной и милый… – Она не договаривает фразы. В ее глазах стоят слезы.
Пенни лежит на диване, закрыв лицо руками.
– Ну давай поделаем что-нибудь. – Я тяну ее за руку.
– Не сейчас. Мне надо подумать.
– О чем?
– Дэниэл… – Она перекатывается на другой бок и оказывается дальше от меня. – Почему бы тебе не пойти в свою комнату и не построить что-нибудь, а потом, когда твой папа придет домой, я посмотрю, что у тебя получилось, хорошо?
Мои плечи поникают:
– Хорошо.
Бреду к себе и добавляю несколько небоскребов в город из «Лего». Мне одиноко, хотя Пенни совсем рядом. А если она покинет нас, то я буду чувствовать себя так всегда.
Охваченный страхом, бегу в гостиную – и вижу, что она все еще здесь. Не исчезла, а просто спит. Опустившись на пол, прислоняюсь к дивану и жду, когда она проснется.
После ужина спрашиваю папу, можем ли мы поиграть в шашки.
– Все мы? – Он бросает на Пенни мрачный взгляд. – В шашки можно играть только вдвоем.
– Я не буду играть, – быстро говорит Пенни.
– Нет, я хочу, чтобы ты играла. – Я поворачиваюсь к папе. – А как насчет парчиси? В нее можно играть втроем. – Но он ничего не отвечает, а просто смотрит на Пенни, которая уставилась в пол, и тут до меня кое-что доходит. – Папа… ты не любишь Пенни?
Она вздрагивает, он тоже, – но мой вопрос остается без ответа.
Пока папа на работе, мы с Пенни сидим на диване и слушаем «Звездные войны».
– Дэниэл?
– Что?
– Зачем плохие люди похитили тебя?
– Чтобы ставить эксперименты.
– Какие эксперименты?
– Я… Я толком не знаю. – Иногда я пытаюсь вспомнить это, но у меня тут же начинает болеть голова. – Они похищали детей на протяжении нескольких лет, у них были свои цели.
– Какие цели?
– Я… – Я снова конфужусь. – Папа может объяснить это лучше, чем я.
– А ты думал, что они твои родители?
– Да. Они убедили меня в том, что я Сайе.
– Сайерс Уэйт.
– Верно, – смеюсь я. – Поверить не могу, что я считал это имя настоящим.
– А ты помнишь что-нибудь о них?
– Мне лучше о них не думать, так будет легче приноровиться к реальному времени.
– Понятно. Но ты все-таки что-то помнишь? Помнишь свой дом?
– Тот дом не был моим.
– Я говорю о доме, в котором ты жил.
У меня появляется какое-то неприятное ощущение в желудке.
– Папа не любит разговоры о том, что происходило, когда меня здесь не было. Он спрашивал, что они делали со мной, но говорит, все это только запутывает меня. Он больше любит разговаривать о тех хороших временах, которые настанут, когда все вернется к началу.
– Но мы с тобой, когда остаемся одни, живем по другим правилам, да?
Она смотрит мне в глаза. Я смотрю в ее глаза. Они желтые, как подсолнухи.
– Ты ничего не скажешь папе о том, что я тебе расскажу?
– Не скажу, обещаю.
Я делаю судорожный вдох.
– Я жил в замке. В нем было много окон.
Пятьдесят два
– Пенни? – Я, стоя на коленях у дивана, глажу ее руку.
Она тут же просыпается и садится.
– Почему ты не в своей кровати?
– Я не могу спать, – признаюсь я. – Можно я скажу тебе одну тайну?
– Да.
– Ты ведь знаешь, что, когда мне было десять лет, меня похитили плохие люди?
– Да?..
– И женщина сказала, что она моя мама?
Пенни кивает.
– Иногда… – Пододвинувшись к Пенни, я шепчу ей на ухо: – Иногда я могу вспомнить, какой она была до похищения.
– Правда?
– Да. Я помню ее в то время, когда мне было семь лет.
– А что ты помнишь?
– Ее не было в городе, но она собиралась забрать меня из школы, когда вернется, и я очень волновался. На мне весь день был кулон в виде разбитого сердца. – Указательным пальцем черчу в воздухе зазубренную линию. – Когда кончились уроки, я увидел ее машину в первом ряду парковки, где родители ждали детей, и побежал к ней. Перед школой висел дорожный знак, но я не стал обегать его, а постарался под него поднырнуть – и ударился головой. Помню, что была кровь, было больно, и та женщина выпрыгнула из машины и подбежала ко мне. – Я вздыхаю: – Но все это неправда. У плохих людей есть всякие приспособления. Они могут с их помощью имплантировать воспоминания.
Пенни сжимает мне руку:
– Но что, если все так и было?
Папа на работе. Я рисую парусники. Пенни рисует Николая. Иногда она пишет внизу листа «Пенелопа Валлес».
– Ты хорошо рисуешь, Пенни.
Она вздрагивает от неожиданности, будто находилась не в комнате, а внутри рисунка, и говорит:
– Хочешь, я нарисую тебя?
Я смущаюсь, но киваю.
– Хорошо, откатись от стола.
Я делаю, как Пенни просит, и она начинает рисовать, глядя то на меня, то на лист бумаги.
Кожу покалывает. Такое впечатление, что ее глаза гладят меня, и у меня по коже бегут мурашки, но это приятно. Приятно, когда на тебя так внимательно смотрят, особенно если это делает Пенни.
Она несколько раз меняет мелки – берет желтый, золотистый, коричневый, разных оттенков зеленые – и наконец произносит:
– Я закончила.
– Можно посмотреть?
Пенни, кивнув, дает мне рисунок, и я ошарашенно взираю на него.
Не знаю даже, каким я ожидал себя увидеть. Десятилетним пацаном? Столетним старцем? Но на ее рисунке я в каком-то промежуточном возрасте. Передо мной юноша в темном костюме и красном галстуке, и мне начинает казаться, будто кто-то на бешеной скорости нажимает на рычажок моего стереоскопа.
Машина с открытым верхом – короны – огонь – морозильники.
– Нет, – я возвращаю ей рисунок. – Это не я.
Пенни опускается на колени, и я сажусь рядом с ней. Мы благодарим за яблочный сок и шоколадное печенье. А потом крестимся.
– Пенни, а зачем становиться на колени?
– Чтобы выразить свое смирение.
Мы продолжаем молиться, я пытаюсь представить, как я выгляжу. Мальчик с ее рисунка и мальчик из моих воспоминаний, который прекратит свое существование, когда время пойдет вспять. Мои руки станут меньше. И тело тоже. Я забуду замок со всеми его окнами – и я забуду Пенни.