Она молится:
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
– Пенни, а Бог он кто? Отец?
– И Сын, и Святой Дух.
– Не понимаю.
Она закрывает на мгновение глаза, словно желает сосредоточиться, а потом смотрит на меня.
– Главное, нужно понять, что Бог есть любовь в самых разных ее проявлениях. А любовь – сила, которую никто не может одолеть.
Мое сердце будто увеличивается в размерах, и я представляю любовь такую большую, что она заполняет и меня, и Пенни, и вообще все.
– Пенни, кого ты любишь?
– Многих. Маму… брата…
– А папу?
– Да. Очень люблю.
– С его стороны было несправедливо умереть. Несправедливо, когда случаются такие страшные вещи.
– Плохое случается со всеми, но знаешь, что я думаю?
– Что?
– Плохое может изменить тебя, изменить в любую сторону, оно может обозлить и ввергнуть в уныние, но может также сделать тебя лучше.
– А как мы узнаем, что из этого с нами произойдет?
Она снова сосредоточивается, ее похожие на подсолнухи глаза почти закрываются.
– Я думаю, у нас есть выбор.
Вымыв вместе с папой посуду, я нахожу Пенни сидящей на моей кровати, в руке у нее рисунок, на котором изображен Николай.
– Пенни?
Она не шевелится и даже не моргает.
– С тобой все хорошо?
Она не отвечает, но с ней явно что-то не так, я знаю это.
И я знаю, что мне надо сделать.
На подгибающихся ногах иду в комнату, где папа слушает телевизор.
Сажусь на диван рядом с ним и прижимаюсь головой к его руке.
– Папа, можно попросить тебя кое о чем? Это действительно важно.
– Действительно важно? – с улыбкой переспрашивает он. – И что же это такое?
– Ты можешь отпустить Пенни?
Он приподнимает меня за плечи и смотрит в глаза.
– Что она натворила?
– Н-ничего. Просто мне кажется, ей лучше вернуться домой.
– Она тебе больше не нужна? Ты это хочешь сказать?
– Нет. – Это абсолютно не так. Я даже представить не могу, как мне будет одиноко без нее. – Просто она скучает по своей семье.
– Дэниэл, теперь ее семья – это мы.
– Но ты сказал, когда время пойдет назад, ее здесь не будет.
– Я понимаю, что это сбивает тебя с толку, сын. – Он вздыхает. – Иди-ка лучше спать.
Я тоже вздыхаю и говорю:
– О’кей, – и плетусь в свою комнату, где Пенни по-прежнему сидит с портретом Николая в руках.
Я принимаю душ и надеваю пижаму, а когда выхожу из ванной, Пенни уже нет. Иду в гостиную пожелать ей спокойной ночи, но ее нет и там. Папа раскладывает доску для шашек.
– Давай сыграем парочку партий перед сном, – предлагает он.
Я сажусь напротив него, он передает мне белые шашки.
– Папа?
– Да, сын?
– Ты передумал?
– Ты о чем?
– Ты отпустил ее?
Он фыркает:
– Конечно, нет. Она внизу.
– Что?.. Почему?
– А разве это твое дело?
– Мое, если в этом виноват я.
Его взгляд стремительно обращается на меня, и я быстро отвожу глаза.
– Она не должна рассказывать тебе о тех людях. Если она сделает это еще раз, скажи мне. Понял?
Вместо того чтобы ответить, я твердым движением припечатываю белую шашку к доске.
– Дэниэл.
– Я понял.
Когда Пенни наконец оказывается наверху, у нее какой-то странный, невидящий взгляд, и я думаю, а не так ли выгляжу и я, когда возвращаюсь из подвала. Нам разрешено играть в моей комнате, но Пенни молчит, и вид у нее отсутствующий, а через какое-то время она засыпает.
Беру с полки книгу, забираюсь в постель и стараюсь переворачивать страницы как можно тише, чтобы не потревожить ее. Я читаю, но все больше смотрю на нее. На то, как открываются и закрываются ее потрескавшиеся губы, словно она разговаривает во сне. На то, как дрожат на фоне щек ее длинные ресницы – словно испуганные бабочки.
Наконец она просыпается и, моргая, смотрит на меня. Глаза у нее красивые, но пустые.
– Пенни… – Беру ее руку и провожу большим пальцем по сухой ладони. – Я буду скучать по тебе.
Ее ресницы опять трепещут, а глаза будто сверкают.
– Скучать по мне?
– Да. Когда ты уйдешь домой.
– Я не уйду домой. Он сказал…
– Я знаю, что он сказал, – шепотом говорю я и бросаю нервный взгляд в коридор. – Это будет наша с тобой тайна… но я собираюсь помочь тебе.
Пятьдесят три
Пенни делает глубокий вдох, а потом складывает ладони вместе перед своим лицом, будто молится.
Прошло уже немало времени с тех пор, как я пообещал помочь ей, и, когда мы остаемся одни, мы обдумываем наш план. Пенни считает, что нужно найти то самое средство, с помощью которого папа вырубил ее; наркотик должен быть где-то в доме, но я не верю, что он вообще существует. Такими вещами занимаются плохие ученые, а не мой папа.
Я сказал Пенни, что отвлеку его, а она тем временем выскользнет из дома, но она утверждает, что так ничего не получится. В этом случае нам понадобятся ключи, и, даже если мы каким-то чудом заполучим их, папа быстро обнаружит, что ее нет в доме.
– Кроме того, – говорит Пенни. – Мы должны бежать вместе.
– Мы что-нибудь придумаем, – обнадеживаю ее я, и она опять глубоко вздыхает.
– Ты когда-нибудь видел у него телефон? – Она задает мне этот вопрос не в первый раз.
– Вроде нет.
– Если бы мы смогли раздобыть нашу обувь, бежать было бы легче.
– Может, тут земля ровная.
– А может, здесь полно камней. Ты уверен, что совершенно не представляешь, где мы находимся?
– Не представляю.
Этот вопрос она тоже уже задавала мне.
Она начинает казаться измученной, и хотя ее глаза не такие пустые, как прежде, но живое, светящееся выражение, какое было на ее лице, когда мы только начали строить планы по ее спасению, исчезло.
– Мы еще раз все обдумаем, – обещаю я ей.
Я действительно хочу помочь Пенни, но мне страшно. Если все пойдет не по плану, то меня будет ждать наказание похуже подвала. Эта мысль вертится на периферии моего сознания, словно я вижу что-то краешком глаза, но когда поворачиваюсь в ту сторону, то ничего не обнаруживаю.
И тут я вздрагиваю, потому что Пенни садится прямо и ее глаза блестят.
– У меня появилась идея.
Пятьдесят четыре
Раздается звонок, Пенни сжимает мою руку. Мы слышим, как папа открывает дверь, и время словно замедляется. Папа кажется взбудораженным и не в духе.
На меня накатывают волны нервного возбуждения и огорчения.
– Привет, папа. – Я вскакиваю со стула, как отрепетировали мы с Пенни.
Он кивает мне, и в тот самый момент, как он освобождает лодыжку Пенни, я валюсь на пол.
– Дэниэл! – Он роняет цепь и бросается ко мне. – Что с тобой?
– Не знаю. – Обхватив голову, словно она у меня болит, говорю ему: – Думаю, у меня просто закружилась голова.
Он просовывает одну руку мне под колени, а другую под плечи, поднимает меня и несет на диван.
– Отдохни немного. – Его глаза полны тревоги, полны любви.
Я лежу и прислушиваюсь к папе и Пенни, готовящим ужин на кухне. Они не разговаривают, но звуки, издаваемые ими, различны. Она двигается спокойно и как бы деликатно, он – грубо, и их мягкие (ее) и тяжелые (его) движения образуют общий звуковой фон – до тех пор, пока они не вносят в гостиную бутерброды и нарезанные дольками фрукты.
Перед едой Пенни молится – и за себя и за меня.
Опускаю взгляд вниз, туда, где под столом лежат кандалы, все еще широко открытые и напоминающие пасть голодного зверя. Лежат они совсем рядом с ногой моего отца.
Комкаю бумажную салфетку и будто случайно роняю ее. Наклоняюсь, чтобы поднять, и верхняя половина моего туловища исчезает под столом. Время идет очень медленно, но и очень быстро, когда я беру в руки цепь и замыкаю ее на папиной лодыжке.
Он ничего не замечает. Я сажусь на свое место и беру бутерброд.
Медленно откусываю от него, хлеб размягчается у меня на языке.
А затем будто раздается взрыв, и папа вскакивает так стремительно, что его стул летит на пол. Он в течение нескольких секунд недоверчиво смотрит вниз, а затем переводит взгляд с меня на Пенни и обратно, и его лицо выражает сильнейший шок – ярость – шок – ярость.
Он с рычанием сует руку в карман и достает ключи. Пенни, испуганно вскрикнув, хватается за цепь, и он теряет равновесие.
Ключи выскальзывают из его пальцев и прыгают по полу.
Пенни бросается за ними.
Папа тоже.
Но Пенни ближе к ним. Завладев ими, она бежит к открытой сейфовой двери, я – за ней, и тут папа хватает меня за воротник.
Я сдавленно вскрикиваю, и Пенни стремительно поворачивается ко мне.
– Сайерс!
Хватает мою протянутую к ней руку. И тянет.
Майка рвется у меня на спине, и мы пулей вылетаем в сейфовую дверь. Папа, громыхая цепью, бежит за нами, а мы берем влево и мчимся по коридору. Добегаем до следующей металлической двери. Пенни дрожащими пальцами сует один из ключей в замок.
Ключ не подходит.
Она пробует другой.
Не подходит.
Еще один.
Забираю у нее ключи – руки у меня трясутся не так сильно – и начинаю один за другим засовывать их в замочную скважину. Папа по-прежнему ревет как зверь, и весь дом, кажется, трясется.
– А что, если он высвободится? – Пенни смотрит в коридор огромными, испуганными глазами.
– Нет, у него не получится. – Если бы ему были известны какие-то хитрости, помогающие избавиться от пут, он бы уже успел сделать это.
Вставляю еще один ключ, и он подходит идеально.
Замираю на месте.
Вот и все.
Мне остается лишь сказать:
– До свидания, Пенни.
– Что?
Поворачиваюсь к ней.
– Я не могу уйти.
Она качает головой.
– Сайе, нет! Ты должен идти со мной… Ты должен…
– Я не могу, Пенни. Я не могу оставить его.
– Но я…
– Пообещай, что ничего никому не расскажешь. О том, где мы. Обещаешь?
– Но мы должны уйти вместе. Мы должны…