Из гостиной доносится невозможная какофония звуков – скрежет металла и треск древесины, и я страшно пугаюсь, что он в конце концов сумеет освободиться.
– Пожалуйста, Пенни.
Она начинает плакать, но одновременно кивает:
– Ладно.
– Уходи. Как можно быстрее. – Я разворачиваюсь и бегу по коридорам.
Позади меня, слышу я, открывается дверь.
А потом я слышу, как она закрывается.
Пятьдесят пять
Иду словно зомби.
Я в полном недоумении.
По моему лицу текут слезы. Вытираю их ладонями, возвращаясь в гостиную, где папа ходит вокруг сломанного стула и перевернутого стола. Увидев меня, он резко останавливается. Все его тело обмякает от облегчения, но потом он снова напрягается.
– Где она?
– Ушла, – с запинкой отвечаю я.
– Дэниэл, – яростно шипит он. – Что ты наделал? Что ты наделал?
Я подаюсь назад, умудряясь оставаться недосягаемым для него.
– Дэниэл… – Теперь он говорит ровно. – Сейчас же принеси мне ключи, и я не трону тебя. Знаю, это была ее идея.
Я медленно мотаю головой.
Он, с отвисшей челюстью, отшатывается от меня, а затем берется двумя руками за цепь и тянет. Его мускулы и вены набухают, и я боюсь, что он может оказаться достаточно сильным, чтобы оторвать цепь от пола.
Но у него ничего не получается, равно как это не получалось и у меня.
– Прости, папа. Она скучала по своей семье.
– Она приведет сюда твоих похитителей!
– Она пообещала не делать этого.
– Неужто? Она пообещала? – саркастически рявкает он, но постепенно его голос начинает звучать все испуганнее. – Если она расскажет кому-нибудь… Дэниэл, они найдут тебя. Ты этого хочешь? Чтобы эти чудовища нашли тебя? Забрали тебя у меня и опять начали ставить свои эксперименты?
– Нет… – Я этого не хочу. Мысль об этом ужасает меня.
– Тогда, пожалуйста, сын. Отдай мне ключи.
Пятьдесят шесть
Под папины крики за спиной иду на кухню. Кладу ключи на стойку и сажусь на пол, скрестив ноги. Закрыв уши ладонями, не моргая смотрю на плиту, на которой когда-то светились часы.
Пенни где-то снаружи, в темноте.
Минуты тянутся как годы.
Время не то, чем кажется.
Я пребываю в некоем странном ступоре, а потом вдруг осознаю, что папа молчит.
Поднявшись с пола, заглядываю в гостиную. Он продолжает расхаживать по комнате, но походка у него шаткая, а лицо заливает пот.
– П-папа?
Дыхание у него тяжелое.
– Воды.
Бегу в кухню и хватаю бутылку. Хочу отдать ему, но, передумав, пускаю ее катиться по полу. Он обиженно смотрит на меня, но открывает ее дрожащей рукой и делает большой глоток. Кажется, он готов расплакаться, и мне трудно вынести это.
– Прости, папа.
– Они найдут тебя. Она расскажет им, где мы, они найдут тебя и заставят снова забыть меня.
– Не расскажет.
– Ты очень глупый, глупый мальчишка, если веришь в это. – Его ноги подергиваются, словно он готовится опять броситься ко мне. – Они убьют меня, как только окажутся здесь. Ты хочешь увидеть своего отца убитым?
– Нет…
– Тогда освободи меня!
Но я не двигаюсь с места, и выражение его лица – выражение лица человека, пережившего предательство, – настолько ужасно, что смотреть на него выше моих сил. Я иду на кухню, а папа кричит мне вслед, что я приговорил к смерти нас обоих, что мы уже покойники.
Я надеваю шлем, и меня здесь больше нет.
Возвращаюсь я через тысячу лет. Встаю, иду на негнущихся ногах в гостиную и вижу отца лежащим на полу, под его левым глазом набух похожий на веревку сосуд.
– Папа! – Я подбегаю к нему, он бросается вперед и хватает меня за лодыжку.
Я, потеряв равновесие, падаю и больно ударяюсь об пол локтями и позвоночником. У меня перехватывает дыхание, но не успеваю я набрать в легкие воздуха, как он подтаскивает меня к себе, засовывает руки в карманы и выворачивает их наизнанку.
– Где они? – кричит он.
– Ч-что?
Он переворачивает меня на живот, обыскивает мои задние карманы, а потом снова переворачивает на спину.
– Ключи! Где они?
Упираюсь босыми ногами в пол и пытаюсь отползти от него, но он, пригвоздив мою грудь к полу одной рукой, замахивается другой и бьет меня по лицу.
Боль от удара в челюсть отдается в ухе.
– Папа…
Он снова бьет меня.
Чувствую вкус крови во рту. В ушах звенит, перед глазами все плывет, я пытаюсь свернуться в клубочек, но он хватает меня за рубашку и заставляет сесть.
– Давай сюда ключи! – кричит он прямо мне в лицо.
– Послушай, пожалуйста, я…
Его ладонь ударяет меня по лицу в третий раз.
– СЕЙЧАС ЖЕ! СЕЙЧАС ЖЕ! СЕЙЧАС ЖЕ!
Я плачу.
– Хорошо. – Я хочу отодвинуться, но он по-прежнему держит меня за порванную рубашку.
– Пообещай, что, если я отпущу тебя, ты поступишь именно так. Пойдешь, возьмешь ключи и принесешь мне. – Я киваю, и он трясет меня.
– Скажи!
– Обещаю!
Он встает на ноги, одновременно поднимая меня с пола, и толкает в направлении кухни. Я спотыкаюсь, чуть не падаю, но удерживаю равновесие.
Хлюпая носом и вытирая глаза, беру со стойки ключи и направляюсь обратно в гостиную, но останавливаюсь.
Что, если ей надо еще время?
– Дэниэл. – Его глаза как магниты, они одновременно притягивают и отталкивают меня. – Ты обещал.
Я сомневаюсь еще несколько секунд.
– Дэниэл!
Преодолеваю расстояние между нами, и он вырывает ключи у меня из рук. Быстро работая кистью, открывает замок на цепи и швыряет оковы на пол, словно они вызывают в нем сильнейшее отвращение, а затем смотрит на меня, словно я отвратителен ему не меньше, чем они, и хватает сапоги.
– Ты уезжаешь?
– Конечно, уезжаю. Я еду за ней. И, Дэниэл?
– Д-да, сэр?
– Молись о том, чтобы я ее нашел.
Пятьдесят семь
Папа велел мне молиться о том, чтобы он нашел ее, но я молюсь, чтобы не нашел.
Мое лицо пульсирует, спина болит там, где я ею ударился, но я становлюсь на колени, осеняю себя крестом и молюсь:
– Пожалуйста, Господи. Сделай так, чтобы Пенни оказалась дома с Николаем, и своей мамой, и со своей лучшей подругой. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
Я все еще стою на коленях, когда срабатывает сигнализация.
И я молюсь.
Звук открывающегося замка.
И я молюсь.
Дверь со скрипом открывается.
И я молюсь.
Папа высится подобно горе. Какую-то секунду я ничего не вижу, кроме него. Темный, напоминающий пришельца силуэт на пороге. Но потом он входит в комнату, а на его плече висит Пенни.
Я уничтожен, словно он наступил на меня огромным сапогом.
Она вся в ссадинах и неподвижна, будто…
– Она?..
Но тут ее рот приоткрывается, и я слышу невозможно тихое дыхание.
Спасибо.
Спасибо.
Спасибо.
Меня, как воздух – воздушный шарик, наполняет облегчение, но под папиным взглядом я сдуваюсь. Он говорит отрывисто:
– Иди в свою комнату и закрой дверь.
Я не в силах пошевелиться.
Что он собирается с ней сделать?
– Богом клянусь, если ты не послушаешься меня…
Встав, спешу в свою комнату, где прижимаю ухо к двери – горя желанием услышать его, услышать ее, услышать хоть что-то, – но мои уши слышат одну лишь тишину.
Проходит миллион лет, прежде чем дверь в мою спальню открывается.
Я моргаю, словно сидел в темноте. Папа молчит, лишь жестом подзывает меня к себе, и я иду за ним по коридору в гостиную, где накрыт стол на двоих.
Мне больно идти, больно сидеть, больно касаться ложкой губ, но я делаю все это, не жалуясь.
– Папа? – гоняю еду по тарелке. – Мне действительно очень жаль.
Он поднимает голову – словно безучастная машина – и смотрит на меня, как никогда прежде не смотрел.
– Правда?
– Да.
– Я думал о том, что ты сделал. О том, сколько раз тебе пришлось врать мне, чтобы придумать такое.
Мотаю головой, но он прав. Я не могу отрицать это.
– Я снова и снова прокручивал случившееся в уме и кое-что вспомнил. Она назвала тебя Сайерсом. – Он смотрит мне прямо в глаза. – Ты сказал ей, что тебя так зовут?
– Нет, я сказал ей, что я не он, но она не поверила, что я Дэниэл.
– Потому что ты не он.
У меня сжимается горло.
– Ч-что?
– Ты не мой сын.
Это как удар в солнечное сплетение. Мои глаза моментально наполняются слезами.
– Папа.
– Не зови меня так.
Он холоднее самого холодного. Темнее самого темного. Если Бог есть любовь, а любовь – сила, тогда это – отсутствие, вакуум, бессмыслица.
– Папа, пожалуйста.
– Я сказал, не называй меня так! Ты мне не сын. И никогда им не был.
Спрятав лицо в ладонях, я плачу.
– Почему ты так говоришь? Почему ты так говоришь?
– Потому что я наконец-то вижу, кто ты на самом деле.
Он встает. И холод берет меня за руку.
Холод стаскивает меня со стула.
Холод ведет меня через раздвижную дверь, а мою голову заполняют странные образы. Это я. Нет, многочисленные копии меня, выстроившиеся в круг. И все мы подобны статуям на снегу. Мы не можем двигаться, не можем разговаривать, и только наши ресницы сияют покрывающим их льдом.
Пятьдесят восемь
Я, всхлипывая, иду по выщербленным ступеням и валюсь на подвальный пол.
Слышу рядом с собой голос Пенни:
– Что случилось? Ты в порядке? – Ее длинные волосы касаются моих щек.
– Он с-сказал, что я н-не его сын. Сказал, что я не Дэниэл.
Чувствую ее дыхание на своем ухе:
– Но ты действительно не Дэниэл.
В течение долгого времени я живу в другого рода темноте. Теперь я никто, и, может, именно так человек чувствует себя после смерти или до рождения. Ты уже существовал. Или ожидаешь того, что будешь существовать. Вот только я ощущаю себя скорее душой, которой нужно вместилище, а не вместилищем, которому нужна душа.