Но это неправда. Хорошо не будет.
Затрудненное дыхание Пенни нарушает тишину.
– Сайе… ты в порядке?
– Я больше не могу выносить это, Пенни. Мне кажется, я угасаю. Словно кто-то повернул телескоп другой стороной и все, что я вижу, становится меньше и меньше.
– Сайерс… – Она дышит тяжело, будто говорить ей очень трудно, но голос у нее сильный. Она прижимает губы к моему уху: – Ты падаешь… внутрь себя. Ты должен… стать больше самого себя.
Проснувшись, я тяну к ней руку:
– Пенни?
Она не отвечает.
Я сажусь и снова зову ее.
Ответа нет, только гнетущая тишина, от которой больно ушам. Паника опутывает меня как лианы, она сжимает мне горло. Пенни не должна была умереть. Просто она без сознания где-то здесь, в подвале. Встаю на колени и хватаю руками воздух. Я ищу ее везде.
Но Пенни пропала.
Я прижимаюсь щекой к полу подвала. Остались только мы с Дэниэлом.
Нет, остался только я. Только мое сердце, мое дыхание.
И я один должен найти ее.
Преодолевая головокружение, поднимаюсь на колени, ползу к стене и передвигаюсь по периметру, ощупывая руками стены. И внезапно падаю, словно стена куда-то подевалась.
Нет, это дверь открыта на лестницу.
Нужно встать, и когда мне кажется, что ничего не получится, я вдруг поднимаюсь на ноги, словно сам Бог поддерживает меня. Мне кажется, я плыву, словно он несет меня вверх. Чувствую, как меня обнимают Его руки, и слышу, как Он бормочет что-то успокаивающее.
Бог может бормотать?
Он ставит меня на ноги.
Я, качаясь из стороны в сторону, шепчу:
– Пенни?
Ответа нет, вокруг такая темнота, что я не вижу собственных поднесенных к лицу пальцев. Ноги трясутся, но я продолжаю идти вперед, забирая влево, пока не натыкаюсь на что-то холодное и металлическое.
Сейфовая дверь.
Она, должно быть, заперта, она всегда заперта.
Но дверь, словно по волшебству, открывается.
Я продолжаю идти, все дальше и дальше, проход сужается и делает крутые повороты. Я дохожу до следующей двери, и она, как и предыдущая, распахивается сама собой. Пробираюсь дальше, уже готовясь увидеть еще один коридор, еще одну дверь. Коридоры и двери почему-то не кончаются. Следующая комната такая огромная, что у меня кружится голова. Воздух здесь сладкий и чистый, и до меня доносятся какие-то звуки. Будто стрекочут сверчки.
И это не комната.
Это открытое пространство.
Я глотаю воздух. Это все по-настоящему?
Моргая, смотрю в бесконечное небо и вижу сияние миллиарда звезд. Вытягиваю шею, пытаясь обозреть весь мир сразу, и вдруг вижу полоску света. Потом еще одну и еще одну.
Метеоритный дождь.
У меня перехватывает дыхание.
Это прекрасно, так прекрасно, что я не способен осознать происходящее. Глубина неба, чернильно-черная, и звезды, такие большие и яркие, что кажется, до них можно дотянуться рукой. Вдобавок ко всему происходит совершенное чудо – падают метеориты.
Я смотрю, смотрю, смотрю – и тут слышу надломленный голос:
– Не понимаю. Не срабатывает. Мы не возвращаемся туда, откуда пришли.
Вижу перед собой очертания человека. Плачущего.
– Папа? – вглядываюсь я в темноту. – Это ты?
Моргаю.
Открыв глаза, обнаруживаю, что рядом никого нет.
Мой взгляд снова обращается к звездному небу, но внезапно я вздрагиваю от какого-то громкого звука. Это то ли эхо взрыва, то ли гром, то ли выстрел. Я, словно сомнамбула, в смятении иду через высокую траву – туда, где, как мне показалось, возник этот звук.
Спотыкаюсь обо что-то и чуть не падаю.
И тут я вижу.
– О, – громко говорю я. И повторяю: – О.
Мой отец лежит совершенно неподвижно. Его тело обмякло, голова странно наклонена набок, лицо залито кровью. Глаза у него закрыты, рука вытянута в сторону. Он будто выронил ружье, которое лежит рядом с ним на траве. А вокруг нас продолжают падать метеориты.
Я здесь и не здесь.
Я вижу и не вижу, что происходит.
Это все реально и не реально.
У меня кружится голова, я разворачиваюсь и убегаю. Но сделав несколько шагов, падаю в черную ночную траву. Переворачиваюсь на спину, чтобы смотреть, как рушится Вселенная.
Шестьдесят один
Я просыпаюсь, вижу, что мне в глаза светят горячие лампочки, и моргаю.
Во рту сухо, облизываю губы, пытаясь сообразить, а что, собственно, предо мной. Что-то зеленое на периферии зрения, что-то белое, круг света. Это не лампочка, а солнце. А надо мной – небо в облаках, совсем как в стереоскопе; вот только изображения в нем квадратные, а представшая моим глазам картина бесконечно простирается во все стороны.
Моргнув, поворачиваю голову направо. Там, на расстоянии нескольких сотен метров, трехполосная дорога. Слева от меня – дом. Небольшой светло-коричневый прямоугольник, я бы не обратил на него никакого внимания, проходя мимо.
Я каким-то образом выбрался из него.
Папа… Калеб… он тоже был на улице, но… ко мне возвращается память. Метеориты, ружье, он убил себя, я видел это.
У меня по щекам текут слезы.
Шмыгая носом, смотрю на небо, на деревья, на зеленое. Здесь так много зеленого.
Пенни.
Она по-прежнему в доме. Мне нужно найти ее.
Пальцы вцепляются в траву. Пытаюсь встать. Не получается.
Упираюсь босыми ногами в землю. Не могу встать.
Беспомощно всхлипываю.
Взгляд возвращается к смутно видимой дороге. По другую ее сторону забор с колючей проволокой, за ним – пустое пастбище, и нигде в поле зрения нет домов или каких-то других строений.
– Помогите, – пытаюсь крикнуть я, но из горла вырывается лишь хриплый шепот, и я чувствую себя таким усталым.
Мне нужно отдохнуть… всего одну минутку.
Когда я снова открываю глаза, солнце уже поднялось выше. Вместо приятного тепла жарко так, будто каждый солнечный луч – лазер. Пот заливает мою рубашку, волосы.
Сил у меня не прибавилось, очень хочется пить. Облизываю сухие губы.
Летние запахи, летние звуки. Насекомые в траве. Птицы щебечут на деревьях. В глазах – солнце и пот.
Я бросаю еще один отчаянный взгляд на дом. С Пенни все хорошо?
Пожалуйста, вставай, Сайе.
Но мои глаза опять закрываются.
Меня будит какой-то шорох. Небо стало темнее, и меня охватывает паника – ко мне идут двое мужчин.
Или это один раздвоившийся мужчина? На них черные штаны, черные рубашки, черные ботинки. Они хотят украсть меня и Пенни.
Я должен бежать, должен спрятаться.
Но я способен лишь лежать, цепляясь за траву.
– Кто здесь? – грубым утробным голосом спрашивает один из мужчин. – Садись давай.
Я издаю жалобный стон.
Другой мужчина обращается ко мне куда вежливее:
– С тобой все хорошо, сынок?
Его ботинки, наполовину скрытые травой, подходят ближе, и он садится на колени рядом со мной. Глаза у него черные с желтыми крапинками, они словно частицы Вселенной. И я вижу в них подвал, и Пенни, и замороженного Дэниэла. Его глаза – зеркала, отражающие все изведанные мной ужасы.
Он выпрямляется. Слышны радиопомехи, он вызывает «Скорую помощь». Он говорит, что нашел мальчика. Мальчик истощен и дезориентирован.
Подъезжают какие-то машины. Из них выходят люди, слышу много накладывающихся друг на друга слов, вижу много нависающих надо мной фигур. Поворачиваюсь на бок и смотрю на белые облака. Они вовсе не похожи на те облака, что у меня в стереоскопе. Эти облака постепенно меняют свою форму.
Шестьдесят два
Я восстаю. Из небытия анестезии в бытие солнечного света.
Где мягко, где чисто, где хорошо.
Как мы оказались здесь, Пенни?
– Ты слышишь меня?
Моргаю.
Человек в белом халате.
«Доктор», – подсказывает мне мозг.
– Как ты себя чувствуешь?
Я лежу на кровати в комнате с настоящими окнами, из руки торчит игла капельницы.
Пенни рядом нет.
Отталкиваюсь от кровати свободной рукой.
– Она… с ней все хорошо?
Доктор не отвечает, но его лицо… он не может скрыть отразившихся на нем эмоций.
И ему нет необходимости отвечать мне, потому что я понимаю, понимаю.
Мышцы теряют силу, и я падаю на спину, словно из легких выкачали весь воздух.
Выпадаю из действительности на долгое время. А может, и совсем ненадолго. Время – не то, что нам кажется. Оно может ускоряться, и замедляться, и идти в разных направлениях. Вернувшись, вижу в дверях полицейского, который охраняет меня от тех, кто в коридоре, или, может, тех, кто в коридоре, от меня.
Он замечает, что я наблюдаю за ним, встает и исчезает из виду.
Минуту спустя в комнату входят доктор, медсестра и пожилая женщина в пушистом розовом свитере.
– Привет, – говорит женщина в свитере. – Я Рут. Можешь сказать, как тебя зовут?
Не знаю, какое имя она хочет услышать, потому молчу и поворачиваюсь лицом к окну. Занавеска задернута, но через нее все равно проникает свет. За моей спиной разговаривают.
Я слышу отдельные звуки, но не слова.
Я смотрю на свет.
Голоса становятся громкими и настойчивыми. Они говорят, что у них есть для меня вкусная еда, а если мне не понравится, что они принесли, то я могу просмотреть меню и выбрать что-нибудь на свой вкус.
У меня болит голова. Я не хочу есть, но к кровати подкатывают столик. С помощью рычага его поднимают выше. Какое-то мгновение я ощущаю что-то вроде голода, но потом кто-то снимает с тарелки крышку, и я вижу большой кусок мяса, который кажется мне отвратительным.
Я отворачиваюсь.
– Ладно, – говорит кто-то. – Давай посмотрим меню. О, да у нас тут макароны, и бутерброды с индейкой, и… – Голос опять куда-то пропадает, и я тоже – это продолжается до тех пор, пока чья-то гигантская рука не ложится мне на запястье, подобно наручникам.
Из моего горла рвется сдавленный крик. Я пытаюсь освободиться, но он сильнее меня. Из-за слез у меня все расплывается перед глазами, а он опускает кончики моих пальцев в чернила, и я свертываюсь в тугой клубок и лежу так, даже когда он отпускает меня.