Но Блэр, похоже, не слышит и не видит никого, кроме меня. Он с ледяной улыбкой пристально смотрит мне в глаза.
– Есть вещь, которую называют кармой…
– О боже, Сайе! Ты в порядке? – Марисса, Бриа и еще какие-то девочки окружают меня, как наседки, в полном людей коридоре. – Мы слышали, что выкинул Блэр!
– Но ты не переживай, – добавляет Бриа. – Он свое получит.
Они все кивают и, думаю, хотят быть милыми со мной, даже пытаются защитить – но они не понимают.
– Он ни в чем не виноват, – быстро говорю я им. – Это моя вина. Его семья обанкротилась из-за меня.
Но они игнорируют мои слова и с энтузиазмом обсуждают план превращения жизни Блэра в ад.
У меня на верхней губе выступают капли пота, а голова пульсирует так, будто кожу на ней натянули слишком уж туго, и я слышу слово НЕТ, только потом соображаю, что сам произнес его вслух, и кричу:
– Нет! Просто оставьте его в покое!
Коридор, заполненный ребятами, замирает.
Бриа стреляет взглядом в пялящихся на меня школьников, а Марисса хрипло говорит:
– Господи Иисусе, Сайе. Мы же просто хотим помочь.
Девушки взирают на меня настороженно, словно считают неуправляемым человеком.
И я начинаю плакать.
У потрясенных девушек отвисают челюсти.
Часть меня наблюдает за этой сценой и стыдится странного парнишки, рыдающего посреди школьного коридора.
– Сайе, – шипит Бриа. – Мне стыдно за тебя.
Семьдесят два
В окна моей комнаты стучит дождь. Это успокаивает меня.
Поэтому Пенни так любит дожди?
Зимние каникулы почти подошли к концу, мне не хочется идти в школу в понедельник, но сидеть дома я тоже уже не могу. Здесь одиноко: мне – в моем крыле и маме – в ее. Она ушла в себя после телефонного разговора со школьным психологом. Не знаю, что он ей наговорил, но она расстроилась так сильно, что уединилась на несколько дней.
Встаю с кровати и открываю длинные узкие окна. Дождь стучит громче, небо темное.
Сердце у меня колотится быстрее, и я спешу найти обезболивающее. Осталось всего три таблетки, а на пузырьке написано: «Отпускается только по рецепту врача». Это означает, что если мне потребуются еще таблетки, то придется ехать к доктору, поэтому надо растянуть то, что есть, на подольше. Но я закидываю все три в рот и запиваю водой.
Я только немного под кайфом. Так что планета наклоняется вправо всего на шестнадцать градусов.
Цепляюсь ногой за ногу и чуть не падаю.
О’кей, я улетаю, как воздушный змей, – ничего себе, выражение. Смешное.
Ага, я воздушный змей, и кто-то держит мою бечевку, но этот человек плохо справляется со своей задачей, и я то и дело натыкаюсь на дождевые облака.
Я никогда не любил дождь так, как любит его она. Никогда не хотел, чтобы вода в моем теле обернулась дождевой водой. Но сейчас я хочу этого. Промокший насквозь, иду по сверкающим улицам в даунтаун, где мерцают яркие сюрреалистические огни.
Ботинки у меня такие тяжелые, что, кажется, вот-вот утянут меня под землю. Стаскиваю их и продолжаю идти до тех пор, пока не оказываюсь у кинотеатра «Риалто», куда любили ходить мы с Пенни.
Тяну на себя стеклянную дверь. Заперто.
Но я хочу войти внутрь.
Хочу увидеть, как раздвигается красный занавес.
Хочу увидеть проекцию наших с Пенни фигур на киноэкране.
Бросаюсь на дверь. Она не поддается, и я давлю на нее все сильнее и сильнее, и на стекле, словно на покрытом льдом водоеме, появляется неровная трещина.
Я, ошеломленный, делаю несколько шагов назад.
Дверь остается закрытой.
Дождь по-прежнему льет как из ведра. Мои голые руки стали ледяными, вокруг темно, и страшно, и безлунно.
Убрав с лица мокрые волосы, иду, иду, иду – пока не оказываюсь напротив железных ворот, за которыми мой дом.
Я устал, а может, кто-то просто потянул за бечевку и притянул меня к земле.
Начинаю переходить дорогу, глядя на будку охранника, но дождь хлещет так, что рассмотреть что-то в маленькое окошко очень трудно. Я почти дохожу до будки, когда из нее выбегает охранник. Он неприязненно смотрит на меня и прижимает к уху телефон.
– Он здесь, – говорит он и окидывает меня мрачным взглядом.
– Мистер Уэйт, вас все ищут.
Меня охватывает изумление.
– Ну… – улыбаюсь я и протягиваю ему руки. – Вот вы и нашли меня.
Но он и не думает смеяться, а просто качает головой и жмет на кнопку.
Высокие ворота раздвигаются, и – о нет…
Я вижу бесчисленное множество полицейских машин с мигалками, словно сюда в полном составе явилось правительство, чтобы выследить меня.
Семьдесят три
Меня сопровождают в дом трое полицейских. Еще несколько дюжин слоняются по дому, но все они дружно замолкают, когда вхожу я. С меня льют потоки воды. Рядом с главной лестницей мечется взад-вперед моя мать, но, завидев меня, сразу сникает, почти что складывается пополам, словно ей на спину наступил великан.
– Слава богу, слава богу, – снова и снова повторяет она. А затем: – Где ты был?
– Э… – Полицейские с подозрением взирают на меня, а я по-прежнему нахожусь под кайфом, но стараюсь вести себя так, будто все нормально. – Я гулял?
Несколько полицейских раздраженно фыркают. Один из них бормочет что-то о том, что они столько времени потратили впустую, а еще один говорит:
– И часто ты прогуливаешься в три часа утра?
– Э… вообще-то, нет. – Теперь я напряжен и подавлен, а мама кричит на меня:
– Почему ты не взял с собой телефон? И где, черт побери, был охранник? Как так получилось, что ты ушел, а он даже не сказал мне об этом?
И я кричу в ответ:
– Я что, узник?
– Миссис Уэйт, – встревает в разговор мужчина, смахивающий на следователя. – С вашим сыном все в порядке, так что мы уходим. Советую вам получше приглядывать за ним.
Она вздрагивает. Я не могу понять, смущена она, сердита или обижена.
Полицейские тянутся к выходу, некоторые из них бросают на меня неодобрительные взгляды. Хлопает входная дверь, по дому разносится эхо, а потом становится тихо – до тех пор, пока мама не говорит:
– Так дело не пойдет, Сайерс. Тебе придется ставить меня в известность, чем и когда ты занимаешься.
– Почему? Раньше тебе не было до этого никакого дела.
Она отрывисто вздыхает.
– Нет, мне было до тебя дело, просто я никогда не думала… – И, покачав головой, продолжает: – У тебя было слишком много свободы.
Я какое-то время буравлю ее взглядом.
А затем разражаюсь хохотом, таким неудержимым, что хватаюсь за живот.
– Ты считаешь, у меня было слишком много свободы? Да я целых сто лет сидел взаперти! – Начинаю ходить по комнате, приволакивая ногу, словно на ней цепь, но мать не воспринимает мою шутку.
– Сайе, – говорит она надломленным голосом. – Я не это имею в виду, не об этом говорю.
Но я все смеюсь и смеюсь, и глаза у нее становятся как блюдца.
– Почему ты так себя ведешь?
Поднимаю руку и вонзаю себе в шею невидимую иглу.
– Ты под действием наркотиков?
У меня текут слезы, но все это так смешно.
– Сайе, ответь мне. Ты под кайфом?
– Еще бы!
– Что ты принял?
– Таблетки, которые ты мне дала.
– Те, что прописал тебе врач? Сколько таблеток ты выпил?
– До фига.
Ее рот кривится, словно она вот-вот расплачется. Она вытирает нос тыльной стороной ладони.
– И о чем ты только думал, Сайе? С тобой могло случиться все что угодно. Тебя могли… – Но она не договаривает фразы, словно боится произнести нечто страшное вслух.
– Что со мной могли сделать? – хихикаю я, на этот раз холодно и горько. – Похитить?
Семьдесят четыре
Резко просыпаюсь в весьма странной позе в своей кровати. Я плохо помню, что произошло ночью, но мне стыдно за то, что сохранилось у меня в памяти. Отдельные спутанные воспоминания. Я брожу по улицам. Прихожу домой и обнаруживаю там национальную гвардию.
Выбираюсь из кровати. Носки у меня все в глине, и я вспоминаю, что где-то по дороге снял ботинки. Стягиваю через голову майку, она застревает на голове, как повязка на глазах, и тут я вспоминаю еще кое о чем.
Я пытался ворваться в «Риалто»?
Похоже, что так.
Но это плохо, очень плохо.
Покусывая большой палец, начинаю ходить по комнате, и меня охватывает тревога. Мне хочется, чтобы рядом кто-то был, – не хочу оставаться в одиночестве в таком вот состоянии.
Мы никогда не бываем одни.
Так сказала мне Пенни.
Мне нужно увидеть Пенни.
Семьдесят пять
Нахожу в конце Кедровой улицы два обнимающихся дерева. В городке, возведенном на совершенно ровной местности, улица, на которой живет Пенни, идет вверх. Она никогда не говорила мне об этом. Но я догадываюсь, что не знаю о ней очень многого, о многом не спрашивал, или забыл спросить, или же у меня не было возможности задать ей какие-то вопросы.
Я хочу побыть здесь, но стремление поскорее увидеть Пенни ведет меня вверх по холму – мимо старых домов, по улице, по обе стороны которой растут деревья. Я знаю название улицы, но не номер дома, и потому внимательно смотрю вокруг – и вижу наконец желтый, коттеджного типа дом с большим крыльцом.
На крыльце за столом для пикников сидит и рисует фломастерами маленький мальчик с блестящими темными волосами. У него лицо с рисунков Пенни. Маленький подбородок, большие карие глаза.
Николай.
Но сейчас я не в состоянии разговаривать с ребенком. Нужно развернуться, уйти и вернуться сюда в другой день.
Но тут мальчик поднимает глаза.
Они у него становятся еще больше, лицо принимает настороженное выражение, и я делаю несколько шагов назад. Мне не хочется пугать его.
– Привет, – машу я ему с тротуара.
– Привет, – эхом отзывается он; голос у него совсем тоненький, как у мультяшного бурундука.