Обхватываю руками колени, позволяя сердцебиению замедлиться, вдыхаю воздух ранней весны, пахнущий зелеными побегами, и испытываю чувство, можно сказать, умиротворения.
Эван считает, что физическая активность идет мне на пользу, и он прав – мне уже куда лучше. И он заметил это прежде, чем я.
Но я не думаю, что это благодаря пробежкам, скорее, я просто удостоверился в своей способности бегать.
Умом я понимал, что больше не заперт в доме или в подвале. Но, полагаю я, ум может оставаться в ловушке, даже если тело свободно.
Я вспоминаю вот о чем. О собаках в коробках. Тех собаках, которые лежали и покорно ждали, когда их ударят электрическим током, хотя легко могли убежать.
«Ты должен пойти со мной».
Внезапно вспоминаю, как Пенни умоляла меня убежать с ней. Дверь была не заперта. У нас был ключ. Я мог убежать.
Но я не сделал этого.
Я, нервничая, натягиваю цепочку, обхватывающую шею. Она скорее похожа на чокер, поскольку предназначена для ребенка, но когда мама вернулась из Кабо, мне показалось, что-то с ней не так, потому что она сразу же легла в кровать. Мне захотелось подбодрить ее, и я пришел к ней в комнату и показал на свое горло.
Она прищурилась, будто не поняла, в чем дело.
– Ты носишь ожерелье лучшего друга? – Она была удивлена, что оно по-прежнему на мне, а потом добавила: – И не стесняешься этого?
– Нет, – честно ответил я, но она не обрадовалась этому так сильно, как я того ожидал.
У меня, объективно говоря, не очень хорошо получается помогать маме, и это заставляет меня задуматься, а смогу ли я помогать Пенни. Июнь уже на пороге, и со мной все нормально, но мне этого недостаточно.
Я хочу быть человеком, на которого она может положиться.
Отпускаю цепочку и прислоняюсь спиной к дереву.
Достав из кармана телефон, открываю сайт, на который заходил великое множество раз. Оук-Хилл, медицинский центр, где лечится Пенни. Просматриваю фотографии подростков, катающихся на лошадях, на каноэ и идущих по берегу озера, словно они отдыхают в летнем лагере. Пенни как-то сказала, что на природе она чувствует присутствие Бога лучше всего. Я гадаю, а стало ли ей лучше сейчас.
Думаю, есть способ выяснить это.
Последним, что сказал мне Николай своим писклявым детским голоском, когда я поспешно уходил от них, было «Возвращайся скорее».
С тех пор прошло несколько месяцев. Он, вероятно, даже не помнит меня, но вот он я, стою на крыльце дома Пенни и жму на кнопку звонка. Через несколько секунд дверь открывается, и на меня, улыбаясь невероятной улыбкой, оторопело смотрит своими яркими глазами Николай.
– Сай-а? Сай-а! – радуется он, словно вновь обрел давно потерянного друга. Он весело скачет вверх-вниз и так смешно корежит мое имя, что я не могу не улыбнуться ему в ответ.
Он берет меня за руку и тащит в дом. Подойдя к двери во двор, распахивает ее. В живописном зеленом саду миссис Валлес, босая, с костылем под мышкой, поливает из шланга лужайку.
– Мамочка? – зовет ее Николай, и она поворачивается к нам. – Он вернулся!
Ее глаза за стеклами очков смотрят на меня с удивлением, а потом она, мягко улыбнувшись, говорит Николаю:
– Давай предложим гостю что-нибудь выпить?
– Да! – Он ведет меня в гостиную, где повсюду цветы. Они на обоях, на занавесках, тканью с рисунком тюльпанов обит диван. Николай подталкивает меня к нему: – Подожди здесь!
Сидя на диване, слышу, как стучат по плиточному полу костыли, потом Николай говорит, что он сам хочет налить мне виноградный сок, а потом он приносит его мне – осторожно, стараясь не расплескать, и в то же время быстро, как только может.
– Спасибо. – Я делаю глоток, и он снова улыбается так широко, что обнажаются все его молочные зубы.
Его мать, прислонив костыли к стене, осторожно опускается на мягкий стул.
– Вы повредили ногу? – спрашиваю я.
– Всего-навсего подвернула лодыжку. – Она машет рукой, будто тут совсем не о чем говорить. – Споткнулась о бордюр.
– О, очень жаль. Я знаю, каково это – не иметь возможности ходить…
– Да все нормально. Мы справляемся.
И я вижу, что так оно и есть. Выстиранная одежда аккуратно сложена на скамейке в углу – маленькие носочки, и рубашки, и штанишки, а в воздухе стоит запах свежеиспеченного хлеба. «Такова уж моя мама, – вспоминаю я слова Пенни. – Она не сидит без дела, даже когда ей больно, потому что всегда есть работа, которую надо переделать».
Николай тянет меня за рукав.
– Сай-а? Хочешь, загадаю загадку?
– Конечно.
– Что идет вверх и вниз, но стоит на месте?
– Не знаю. Что?
– Ступеньки!
Он выжидающе смотрит на меня и, когда я улыбаюсь, смеется так отчаянно, что чуть не валится с ног.
Я обнаруживаю, что тоже смеюсь, скорее над его реакцией на шутку, чем над чем-то еще. Мой взгляд обращается к стене с семейными фотографиями, совсем такой, как рассказывала Пенни. Здесь несусветное множество фотографий младенцев и школьных фотографий, а затем мое сердце будто сковывает холод. На одном из снимков я вижу гигантскую вывеску над придорожным ресторанчиком.
РЕСТОРАН.
И перед ним позирует на гравийной автостоянке Пенни. Она стоит рядом с девушкой с легкими светлыми волосами и невыразительными бровями. Обе девушки улыбаются в камеру, глаза у них блестят, одеты они в бледно-розовую форму официанток.
Меня будто сбили с ног.
– Пенни работала в ресторане?
Миссис Валлес прослеживает направление моего взгляда.
– Да… вместе со своей лучшей подругой Ниной. Этот ресторанчик принадлежит тетке Нины. – В ее глазах появляется беспокойство. – Пенни говорила, они обслуживали твой столик. А ты не помнишь?
– Нет…
Но я конечно же помню. Пенни в тот вечер – несколько жизней тому назад – работала официанткой. Это она услышала мои злобные слова.
И как так получилось, что я не узнал ее?
– Мне следует убрать отсюда эту фотографию, – говорит миссис Валлес. Голос у нее высокий и напряженный. – Это там Пенни была…
Похищена. Да, мне известно это.
– Я уже пыталась снять ее, но Пенни очень расстроилась. Сказала, что она напоминает ей о том, как все обстояло раньше… но то, что она хотела ее оставить… Я этого не понимала, не видела в этом никакого смысла… – Она замолкает, заметив обращенный на нее внимательный взгляд Николая.
Мне нужно спросить, как дела у Пенни сейчас – затем я сюда и пришел, но, наверное, не стоит затевать такой разговор в его присутствии.
– Мамочка? – подает он голос. – Пойдем в парк?
Она отрицательно качает головой:
– Нет, солнышко. Мне пока еще трудно ходить по траве, но скоро мы обязательно туда сходим.
Он явно огорчается, и я знаю, что, если бы Пенни была здесь, она выполнила бы его просьбу. Она говорила, что они с Николаем неразлучны с самого его рождения. И не успев осознать, что делаю, я предлагаю миссис Валлес:
– Я могу пойти туда с ним.
Но тут же чувствую себя полным идиотом. Миссис Валлес не отпустит своего сына со мной, тем более что я совершенно не умею обращаться с маленькими детьми.
Но не успеваю я взять свои слова обратно, как Николай высоко подпрыгивает от радости.
– Да, он может!
Миссис Валлес явно сомневается:
– Ты правда не против? Это совсем недалеко…
И я улыбаюсь, потому что помощь кому-то – даже совсем небольшая – приносит радость.
– Правда.
Как только мы доходим до парка, Николай срывается с места на скорости, кажущейся невозможной для таких коротеньких ножек. Когда я догоняю его, он пытается взобраться на странно высокие круглые качели.
– Помочь? – спрашиваю я.
Он поднимает руки, я воспринимаю это как «да», беру его за талию – неуклюже, словно тридцатифунтовую вазу, и опускаю на облюбованные им качели.
– Качай! – приказывает он.
Захожу ему за спину – он очень худенький и хрупкий на вид, и я пугаюсь, что сломаю ему позвоночник или еще что. Положив руку ему на пояс, я легонько толкаю его, так что качели уходят вперед дюйма на два.
Ники недовольно оглядывается на меня.
– Хочу высоко!
Я качаю его все сильнее и сильнее, пока не получается разогнаться так, как того хочет Николай, и он счастливо вопит во всю мощь своих легких. Тут возникает троица мамочек с детьми в прогулочных колясках. Они, подозрительно глядя на меня, усаживают их на качели.
Одна из мам говорит мне:
– Это качели для малышей.
– А.
Других детей, ожидающих своей очереди на качели, здесь нет, и, честно говоря, я сомневаюсь, что Николай весит больше, чем их дети, поэтому я не вижу причин уступать им и не собираюсь уводить его отсюда. Мамочки выразительно смотрят друг на друга.
– А можно теперь на горку? – просит Николай, почуяв, наверное, повисшее в воздухе напряжение.
– Конечно, – с облегчением выдыхаю я.
Он поднимает руки, я поднимаю его – и качели поднимаются вместе с ним.
Николай громко хныкает:
– У меня ноги застряли!
Дамы бросают на меня выразительные взгляды, я продолжаю тянуть Николая вверх, а он вскрикивает, словно в агонии. Я не должен был приводить его сюда. У меня совсем нет опыта общения с детьми, и чувствую я себя просто ужасно. Мне представляются пожарные, распиливающие качели, но тут ноги Николая высвобождаются.
Но, когда мы идем к горке, он продолжает печально всхлипывать. Мне очень хочется, чтобы здесь был Эван. У него есть младшие братья, и, держу пари, он знает, что делать с плачущими детьми.
– Все хорошо? – наконец спрашиваю я, слишком уж официально.
Николай кивает и трет глаза маленьким кулачком, а потом его лицо внезапно светлеет, и он бросается к высокому каменному фонтану с тремя чашами в форме морских раковин.
– У тебя есть монетки? – спрашивает он, когда я подхожу к нему.
– Нету. Прости.
Его маленькие плечи поникают. Он не закатывает истерику, он просто расстроен, но почему-то смотреть на него совершенно невозможно, и я начинаю непроизвольно рыться в карманах в надежде на чудо.